Morning with you

Дрим иногда чувствовал себя неловко, до приятных мурашек по телу, от того, что слишком любил наблюдать за спящим Джорджем. Смотреть, как свет утреннего солнца играет на его лице, освещая золотом и задумываться, что ему сейчас снится, от чего глаза так быстро бегают под закрытыми веками, почему он хмурит брови или на выдохе тихо произносит беспорядочный набор слов, заставляя младшего прикусывать язык, чтобы сдержать рвущийся наружу смех. А вообще-то это нехорошо и неприлично, — вот так разглядывать — даже если человек — слишком близкий. Он понимал, но ничего не мог с собой поделать. Дрим уже давно приучил свой организм вставать как можно раньше, когда медленно занимающийся рассвет распыляет алое зарево, когда лучи только-только выходили из-за горизонта, освещая просторную комнату сквозь щель незадёрнутых тёмных штор, которые служили некой защитой. Но вот они согревали бледную кожу того, кто сейчас лежал рядом и утыкался носом в подушку, поджимал колени поближе к груди, сбросив одеяло до щиколоток. Острые черты лица, мягкие линии тела расслаблены, дыхание было ровным. И Дрим непроизвольно расслаблялся следом. Во сне Джордж не был похож на того озорного парня на камере и меньше всего напоминал юношу с переизбытком самобытной упёртости и некой безрассудности. Во сне Дэвидсон был похож на чистую эссенцию небес, незамутнённую наивность, ребёнка, которого хочется эгоистичного спрятать ото всех. От прекрасного, но такого негостеприимного мира. Здесь он не скрывал свои истинные чувства и эмоции — он не мог и не хотел. Дрим понял это ещё полтора год назад, когда старший без предупреждения пришёл к нему в комнату и, обрадовавшись, что парень не в настроении, улёгся рядом с ним, притираясь лбом к чужому боку. Дрим отчётливо помнил, что его сердце пропустило парочку ударов тогда. И что потом неделями не мог выкинуть эту сцену из головы. Всё никак не мог решить, что он чувствует по поводу появившихся странных фантомных ощущений. От них не мутило и не скрипели зубы до кусания щёк. Они вызывали трепет и теплоту в районе груди. А после, таких моментов становилось всё больше и больше, пока Джордж не начал проводить в этой комнате большую часть своего времени, пока он не перенёс сюда свою подушку и тёплый плед, под которым любил нежиться, издалека наблюдая, как Дрим без конца работает над своим видео, чтобы сделать его лучше. Тогда же все их чувства, как карты, в одно мгновение, раскрылись. С того дня они смакуют каждый момент друг с другом. Это были только они, позволяли себе не торопиться, наслаждаясь осознанием того, что спешить не нужно. У них было время, и это сейчас главное. Говоря о времени — это была та вещь, которая больше не существовала в их совместной жизни. Дрим не знал как долго лежит и смотрит на мирно вздымающуюся грудь под серой футболкой. Он не хотел брать это в голову, всё равно это не имело никакого значения. Вид умиротворённого Джорджа успокаивал Дрима. Это было лучше любых медитаций, которые он находил в интернете, лучше любых способов по уменьшению тревоги. Он и мечтать об этом не решался, что когда-то Джордж будет лежать у него в комнате, на его кровати, под его одеялом, носить его футболку и просто быть рядом. И Дрим не смог удержаться, не смог не поднять руку, едва касаясь кончиками пальцев кожи спящего парня. Он смотрел как его собственная тень двигалась над предплечьем Джорджа, как вставали маленькие, чуть темноватые волоски на его руках. Кожа старшего была слегка холодной. В местах, где касались лучи солнца — тёплой, почти горячей. Это давало понять, что Дэвидсон здесь, он настоящий, что он больше не растворится после очередного кошмара, не развеется, как утреннее виденье. — Ты снова таращишься? — внезапно раздался хриплый голос после пробуждения посреди тихой комнаты, заставляя Дрима встрепенуться, отвести взгляд от того места, где его пальцы рисовали маленькие узоры на предплечье Джорджа, и вместо этого посмотреть вверх, а после ему в глаза. — Хей, — тихо говорит Дрим, не отвечая на вопрос. Вместо этого он запускает руку в тёмные волосы, легонько вороша их: — Извини, если разбудил тебя. — Всё в порядке, — ответил Джордж, зевая и придвигаясь поближе: — Мне даже нравится. Нравится вот так просыпаться. — Да? — спросил Дрим. Они обменивались прикосновениями и взглядами, затем ленивыми поцелуями и ещё большими прикосновениями. — Ага, хочу просыпаться только с тобой, — озвучив плававшее в мыслях признание, прошептал Джордж, придвинувшись ещё ближе к Дриму и прижавшись к нему, частицу за частицей впитывая охватывающую крепким коконом пыльцу наслаждения. Дрим на это, поёрзав несколько секунд на подушке, как если бы потирался щекой о чью-то, улыбнулся шире. Дрим знал Джорджа не меньше, чем он его. От пят до макушки. Каждый секрет. Дэвидсон всегда был скуп на комплименты, слова любви и откровения, но были моменты, когда он открывался. В эти моменты младший действительно чувствовал себя особенным, не потому что смог выбить слова, непохожие на очередную шутку, а потому что знал, что ему доверяют. Доверяют то, что недозволенно другим, самое дорогое и сокровенное. То, что Дрим никогда в жизни не вынесет дальше них двоих. — И я, Джордж, я тоже этого хочу, — Дрим целует его в лоб, крепче обнимая, совершенно не готовый отпустить. Утро таяло в сладких секундах, и ощущение, что, если Дрим забудет одно из них, ничего из ныне происходящего просто так не исчезнет, согревало посильнее батареи. Каким бы дураком младший ни чувствовал себя, роняя любовно благоговейную фразу в тишине спальни, в такие рассветы он ощущал себя самым удачливым дураком. И Дрим с каждым рассветом, с каждым долгожданным восходом, становился уверенным в том, что годы апатии, годы ожидания определённо стоили того солнца, заполонившего комнату, стоили звука чужого дыхания и секунд пробуждения. Стоили Джорджа.