Прекрасное далёко

Марку тринадцать. У него недавно начал ломаться голос, но всё же на день обретения он выступает на школьном концерте вместе со всем классом, изо всех сил стараясь вытянуть высокие ноты. Они исполняют старую доштормовую мелодию. Слышу голос из прекрасного далека, Голос утренний в серебряной росе. Слышу голос, и манящая дорога Кружит голову, как в детстве карусель. Прекрасное далеко, Не будь ко мне жестоко, Не будь ко мне жестоко, Жестоко не будь. От чистого истока, В прекрасное далеко, В прекрасное далеко, Я начинаю путь. Марк почти не думает о будущем, он уверен: оно непременно окажется еще лучше, чем настоящее, а настоящее видится ему, не столкнувшемуся еще с большинством проблем, прекрасным. Пережившее генетический шторм человечество крепнет с каждым годом, с каждым десятилетием. Учёные выбираются за периметр, узнают о выживших видах, на фермах выращивают безопасные овощные культуры и даже скот. Наверняка, дальше будет ещё лучше. Больше видов смогут сделать безопасными, больше новых технологий изобретут. После концерта Марк с другими мальчишками сбегает в стеклянный парк: уроки отменили по случаю праздника, а вот родителей с работы не отпустили. Блестит и переливается на солнце мозаика купола, шуршит под ногами гравий дорожек. Он читал в доштормовых книгах, что когда-то мальчишки бегали по траве босиком. Вот только он, Марк Жонсьер, лучший ученик в параллели, не может позволить себе такой вольности, как живший (или выдуманный?) задолго до шторма хулиган Том Сойер. Нет, в парке трава безопасна, но везде висят таблички "по газонам не ходить", а он слишком привык соблюдать правила. Марку мечтается, что когда-нибудь обязательно учёные выведут сорт газонной травы, устойчивой к вытаптыванию, и можно будет ходить в парке где угодно. Или даже лежать на ней, глядя в небо, точнее, в искрящийся цветными бликами купол. Он ещё ребёнок, весь мир интересен ему и полон надежды. И последнее, о чем он в тот момент думает - что это самое "прекрасное далёко" действительно может оказаться жестоко к нему, и мольба из песни - не просто пережиток времени, когда позади были две мировые войны и несколько техногенных катастроф, а впереди - генетический шторм, уничтоживший большую часть человечества. Марку семнадцать. Он, на радость родителям, окончил школу с золотой медалью, собирается поступать в семинарию и знает, куда пойдет дальше: он уже понял, что мир не так прекрасен и хорош, как виделось ему в детстве, но уверен, что его ещё можно изменить к лучшему. Служба в инквизиции — это риск, сложности и ответственность, но он к ним готов. А на выпускном пятиклашки поют ту же самую песню. Слышу голос из прекрасного далёка, Он зовёт меня в чудесные края. Слышу голос, голос спрашивает строго: "А сегодня что для завтра сделал я?" Марк улыбается сам себе. Он точно знает, что он сделал для завтра. И что ещё предстоит сделать. Но он упрямый, он справится. Переливы детских голосов теперь несут не наивную надежду, но понимание своей ответственности. Каждый сам – творец своего счастья, верно? Марку двадцать два. Недавний выпускник семинарии, он пока не добился больших высот, но он старается. Борется всеми силами за справедливость. Удивляется, какими же уродливыми внутренне бывают люди, и всё же ни на секунду не сомневается в своей клятве. До последней капли крови защищать человечество. Даже если порой кажется, что люди - сами себе главный враг, а привычный тёплый свет надежды и веры почти исчез из его карих глаз. Он давно не приезжал к родителям, да и они его, кажется не ждали. Купили участок в деревне, мать устроилась на какое-то местное производство бухгалтером, отец – водителем. Марк иногда посылает им деньги: зарплата в инквизиции хорошая даже на низших должностях, а времени тратить у фанатично преданного своему делу юноши все равно нет. Нет и девушки, на подарки которой можно тратиться или друзей, с которыми можно пропить эти деньги в баре. Да и ходить в бар, если уж быть честным, не хочется: слишком много косых взглядов собирает чёрная форма. Марку двадцать пять. Недавно, после очередного конфликта с коллегами, его перевели служить под начальство Иво Мартена. Интересно, для кого из них это задумывалось как наказание? Командиру - двадцать три, у него на голове смешной, совершенно дурацкий хвостик: решил недавно отращивать волосы. Но всё же авторитет начальства Жонсьер под сомнение не ставит: Мартен, несмотря на возраст и недостаток опыта профессиональнее многих, с кем приходилось работать. А ещё он слишком наивно верит в лучшее. Марк не насмехается: сам таким был. К тому же, только усилиям Мартена Жонсьер обязан тому, что его не выперли со службы после недавнего скандала, связанного с превышением полномочий. Марку двадцать шесть. Его командиру и другу двадцать четыре. У них обоих, как бы Жонсьер ни отнекивался, обострённое чувство справедливости. А ещё - Иво совершенно не умеет пить. Понятное дело, худой как жердь, много ли ему надо? Но в связи со смертью родителей надраться в стельку не грех. Марк тащит начальника из его кабинета в комнату, которую снимает сам: его адреса не знает, и Мартен не в том состоянии, чтобы ответить. Точнее, сначала тащит в такси, и только потом, из такси, в комнату. Завтра им обоим в командировку к периметру, надо бы выспаться. Да и друга в дерьмовом настроении бросать не хочется. Так и засыпает рядом с ним на узком диване. Просыпается один от звуков с кухни: Мартен, игнорируя похмелье, пытается сварить овсянку. Полезный, чтоб его, завтрак. Ну правильно, эмоции на службе отставить. Иво строг к другим, а к себе и вовсе жесток. Включенное радио играет, будто насмешкой, играет знакомую мелодию. Прекрасное далеко, Не будь ко мне жестоко, Не будь ко мне жестоко, Жестоко не будь. От чистого истока, В прекрасное далеко, В прекрасное далеко, Я начинаю путь. Иво горько усмехается и выключает приёмник. Марку двадцать семь. Он уже полгода кукует на исследовательской станции в деревеньке у периметра с девушкой по имени Джейн. Ей скоро исполнится двадцать пять. Вообще-то она его телохранитель, но, положа руку на сердце, Марк ради неё рискнет собой не задумываясь: с запозданием его все же накрыла эйфория первой влюблённости. Несмотря на кажущуюся скуку, он мечтает, чтобы эта командировка не заканчивалась: ему давно не было так хорошо и спокойно. Волосы Джейн и веснушки на её лице делают её похожей на олицетворение весны. Яркая, будто языки пламени. И пси подходящие: пирокинез. Вслед за весной приходит лето, пугая и вместе с тем внушая надежду необычной новостью. Марк не верит, что такое возможно, но доказательства на лицо. Джейн напугана, он, признаться, тоже. Напуган, растерян, но в глубине души – счастлив. Что есть этот ребёнок, появление которого невозможно с точки зрения современной науки, если не дар Единого? Жонсьер осторожничает, не рискует поначалу сообщить об этом никому, кроме Иво. Как оказывается - не зря. Громом среди ясного неба – приказ о ликвидации псионички и всех, кому известно о её состоянии. Мартен в нарушение приказа помогает, оставаясь верен клятве, а не начальству, подделывает документы, договаривается со знакомым медиком, позволяет Джейн сохранить жизнь, родить дочь. Когда она уезжает, Марк разбирает её вещи. Натыкается на планшет с доштормовым фильмом, поставленным на паузу где-то посередине. Включает, сам не понимая зачем, и чувствует боль в груди, где окончательно зарастает коркой льда ещё живое сердце. Я клянусь, что стану чище и добрее И в беде не брошу друга никогда. Слышу голос и спешу на зов скорее По дороге, на которой нет следа. Марку двадцать восемь. А Джейн теперь навеки останется двадцать пять. Её казнили позавчера. По приказу Иво. Впрочем, на друга Жонсьер не злится. Мартен сидит на краю стола в его кабинете, только вернувшийся из командировки, в таком же душевном раздрае, что и он сам. Напиться бы… Только нельзя при исполнении. Иво говорит что-то о том, что нужно менять существующие порядки, что он знает, как, а Марк смотрит в стену, думая о том, что его дочь будет жить в приюте. И что он никак не сможет повлиять на её жизнь, не привлекая внимания. Марку двадцать девять. Некоторым сотрудникам инквизиции, ему в том числе, приказано посетить интернаты для псиоников, заняться нравственным воспитанием подрастающего поколения. В интернате по этому случаю организовали концерт для важных гостей.Дети и подростки в строгой униформе стоят на сцене, поют. Хрипловатые ломающиеся голоса мальчишек не дотягивают до верхних нот . Неужели и сам тогда пел так же плохо? Жонсьер витает в своих мыслях, практически игнорируя происходящее на сцене, пока слух не цепляется за знакомые слова. Прекрасное далеко, Не будь ко мне жестоко, Не будь ко мне жестоко, Жестоко не будь. От чистого истока, В прекрасное далеко, В прекрасное далеко, Я начинаю путь. Марк выходит из здания быстрым шагом, не в силах это слушать. Слишком больно вспоминать, слишком больно думать. Просит сигарету у сопровождающего его бойца, пожимает плечами на удивлённое "Вы же не курите", кашляет: и правда ведь не курит, лёгкие непривычны к дыму. Но сейчас нервы ни к черту, и сигарета помогает немного прийти в себя. Когда он возвращается, детский хор поёт что-то про тающий в парке снег, песня знакомая, но душу на части не рвёт, позволяя инквизитору выдохнуть спокойно. Марку тридцать два. На очередном приёме у кого-то из советников его замечает темнокожая девушка. Она весь вечер щебечет с ним и с Иво про искусство. Жонсьер чувствует себя неотёсанным болваном, но Мартен уверяет, что дама была заинтересована именно им. Марк привык верить другу, в людях тот разбирается лучше.Следующий раз они видятся на юбилее кардинала Юнала. Летиция, а именно так зовут юную художницу, полная противоположность Джейн. Та была импульсивная, эта – спокойная, та – искренняя, эта – держит со всеми маску светской вежливости, у той кожа белая, как мрамор, у этой – горький шоколад, та – псионичка, их союз бы общество не одобрило, эта – чистая. Вряд ли Марк теперь чувствует себя способным на искренние чувства, но всё же, ведомый желанием забыть причиняющее боль прошлое, приглашает её на свидание. Марку тридцать три, и на своей свадьбе он зачем-то надирается в стельку. Недовольно хмурится Летиция, теперь уже Жонсьер, беззлобно усмехается Иво, сажая друга в такси. В конце концов, первую брачную ночь молодожены обычно заняты не любовью, а разбором подарков. С этим молодая жена справится и сама. Брак по расчёту, для Мартена это очевидно, но и чувства между молодыми есть. Если не любовь, то хотя бы симпатия и взаимоуважение. А значит, жизнь их ещё имеет шанс сложиться счастливо. Марку тридцать пять. Иво – тридцать три. Он шутит, что в этом возрасте был распят сын бога, которому поклонялись в самой распространённой в доштормовом мире религии. Жонсьер только фыркает в ответ: не каркай, мол. С учётом того, что ты задумал, риск умереть за все грехи наши достаточно велик. Мартен смеётся и пьёт коньяк из хрустального бокала. Повод в кои-то веки приятный: он теперь приор, у него действительно есть шанс что-то изменить. Марк не выдерживает, улыбается вместе с ним. Марку тридцать шесть. Он сидит в машине в самой злачной части термитника, ждёт, пока к нему подсядет информатор. Окна затонированы, улицы не видно. Радио ловит какую-то местную радиостанцию, современное творчество, в котором угадываются черты доштормового. Острее, грубее, пронзительнее. У жителей этого места нет никаких наивных надежд. Больше не летают вертолёты Волшебника не видно за последние года Прекрасное далёко, напрасное далёко Далёко так, что не дотянуться никогда Жонсьер вслушивается в текст, растворяясь в нём, ловя отсылки к доштормовому искусству и окружающей действительности. Новые вертолёты не строят, сохранившиеся со старых времён используют лишь в случае крайней необходимости. А ещё со слов о волшебнике, который прилетит вдруг в голубом вертолёте, начиналась известная когда-то детская песенка. Информатор так и не приходит. Через несколько часов Марк узнаёт, что полицейские нашли в соседнем переулке его труп. Марку тридцать семь. Очередная тусовка у советницы Шарду. Летиция воркует с другими приглашенными, а он – позорно надирается бесплатным шампанским. Ненавидит такие сборища. В какой-то момент позорно сбегает, сославшись на плохое самочувствие. Жена не уходит вместе с ним: ей тут интересно, а Марк – не маленький. На такси до дома доберётся, врача, если потребуется, вызовет. Не то, чтобы отсутствие мсье Жонсьера замечает хотя бы кто-то. Дома он ложится на кровать, зачем-то надевает наушники и включает ту термитскую радиостанцию. На тусовках шумных О несбывшихся мечтах напомнит балерина на шкатулке И в старой вазе вянут листья георгина Твою песню отразит слеза печали в каждой нотке пианино На этих строчках в голову почему-то лезет вовсе не пианино, а виолончель. Иво куда тоньше чувствует искусство. И свою боль, которую не показывает даже лучшему другу, доверяет музыке. Стеклянный взгляд, жизнь как киноляп От сотни до нуля, весна уже за тысячи ночей подряд И вряд ли ты ещё раз выдавишь свой детский смех Но никогда уже не встретить Электроника на техно Марк беззастенчиво ассоциирует эти строки с собой. Где-то в глубине сознания ехидный голос здравого смысла подсказывает, что лечением депрессии занимается психиатр. Жонсьер шлёт внутренний голос к дьяволу: нормальный человек не станет смеяться, как ребенок, повидав всё, что видел он. Это не депрессия. Это адекватная реакция на внешние обстоятельства. Ты теперь модель, модель, что списана с конвейера Под гнётом пыли и под грузом времени Взрослые уверены, выпей, отпразднуй Впереди твоё далекое напрасное. "Да хрена с два оно напрасное", - спорит Марк с песней, будто бы исполнитель на радио способен его услышать. Иво недавно спас мальчика, ребёнка двух псиоников. Иво сможет изменить этот мир к лучшему, а Жонсьер будет рядом и сделает всё от него зависящее, чтобы план друга сработал. Марку сорок. Он с утра и уже до самой ночи разбирается с беспорядками на ферме в деревеньке у окраины Нью-Пари. Под вечер приезжает Мартен, злой, как стая собак, однако в этот раз полномочий Жонсьер не превысил, смягчающих обстоятельств не было, и все виновные действительно заслуживают казни. Они уже собираются уезжать, когда раздаётся выстрел. Иво коротко вскрикивает и падает. Поднимается суета. Кто-то вызывает скорую, кто-то пытается поймать стрелявшего (или стрелявших), но тщетно. Еще несколько выстрелов – и падает на землю сопровождение приора. Это не первое покушение на жизнь Иво, но, пожалуй, наиболее близкое к тому, чтобы стать успешным. Расследование, конечно, поручают ему. Жизнь закручивается в водоворот, в котором, как сказала бы Джейн, ни выдохнуть, ни пёрнуть. Марк ночует на работе, едва успевая видеться с женой. Та, кажется, завела любовника, по крайней мере, уже не просит мужа сходить с ней на выставки, ходит с кем-то другим. Вроде бы, с другом детства. Оно и к лучшему: не мешает работать. Жонсьер – один из лучших дознавателей в инквизиции, и всё же в этот раз ухватиться не за что. Все планы катятся к чёрту один за одним. Кто-то планирует взрыв в храме. Бомбу крадут прямо из инквизиции. Ещё одно покушение, хвала Единому, в этот раз Мартен не ранен. Его охранницу жаль, но, учитывая их первую встречу, не слишком: язва та еще, в жалости не нуждается. Да и не так сильно её цепануло. Жить будет. Допрос выжившего официанта. Поездка в Лаграсс. Снежный ком событий превращается в летящий, сгорающий в атмосфере болид и норовит упасть на голову.В машине Марк читает электронную версию журналов пересечения периметра и старается не вслушиваться во включенное Фаруком радио. Что ни весть, что ни повесть Рабы сердца и узники совести Разум наперекор и потом Томный взгляд уперев в монитор Не поняв ничего, как Незнайка Темнота и нет света, хоть сердце отдай, как Данко Марк отдаёт работе себя всего, и сердце бы вырвал, если потребовалось бы. И если бы помогло. Огонь вместо вырванного из груди сердца охватывает барак, где они остановились. Твою-то мать! Рид оказывается не такой уж бесполезной, Жонсьер проникается к ней уважением, когда псионичка, сама едва не теряя сознание, спасает хозяйку дома. Смелая, такая же, как они с Иво. На открытии стелы Летиция флиртует со своим другом детства уже не скрываясь. Марк не то, чтобы злится. Если быть честным, не замечает. Мозг поглощен расследованием. Гоняет все факты по кругу, только толку нет. Через несколько дней Иво вызывает его в кабинет. Один вопрос – и картина складывается с металлическим щелчком, от которого мороз идёт по коже. Дьякон Киньяр интересовался спецмашинами в тот день, когда была похищена бомба. Киньяр – друг Летиции. Летиция рисует акварелью на органической бумаге, он сам покупал ей: такая подходит лучше всего. На органической бумаге получал письма Рауль Жермен.Не может быть, что она?.. Может. На следующий день об этом говорит Мартен, и ему не верить не получается. Даже если выводы не его, а этой несносной Рид! Иво посвящает её в их планы и советует Марку уехать. И правильно советует: в таком раздрае толку от него ноль, а Летти наверняка заметит перемены в его поведении. Марк лежит в домике у Периметра, предназначенном как убежище на случай чего, и смотрит в потолок, пока его оцепенение не прерывает смс от жены: "С днём рождения, милый! Забыл опять со своей работой?" Марку сорок один. И он действительно совсем забыл. Усмехается сам себе, втыкает в хлеб спички вместо свечек в торт. Включает радио, думая о том, что жизнь – дерьмо. Пьёт, как алкоголик, один. Даже точки опоры нет, и ты так одинока Как Луна в солнечном городе У судьбы своя империя Поверь, она подарит тебе золотой ключик на день рождения Заведи им моторчик на своём поезде И с горестью разбейся о стену на полной скорости Танцуй, пока не стало тошно И дорожку пусти в нос ещё разочек, посмотри в окошко Там вдали белеет парус одиноко Год за годом уносясь в твое напрасное далёко. Экспедиция к периметру в заброшенную лабораторию лишь усиливает ощущение безнадёжности. Но не надолго. Иво наконец претворяет свои планы в жизнь. Люди узнают о том, что псионики могут иметь детей. Викарий Жан-Франсуа казнён, как и его пособники. Свою жену и ее друга (любовника? Об этом Марк так и не спрашивает: к делу не относится) он допрашивает сам. Марку сорок два. Его дочь смеётся, читая какую-то доштормовую книгу, где это число было названо ответом на все вопросы вселенной. Он тоже смеётся. Она рыжая, какой была Джейн, но глаза – его. "Характер, к сожалению, тоже", - как однажды замечает Иво. Завтра дочь будет выступать на школьном концерте, сегодня – репетирует дома, не замечая, как по щекам отца катятся слёзы. Прекрасное далеко, Не будь ко мне жестоко, Не будь ко мне жестоко, Жестоко не будь. От чистого истока, В прекрасное далеко, В прекрасное далеко, Я начинаю путь.