Свет надежды

      Устилающие гроб оранжевые бархатцы так напоминали пламя, бликующее в зрачках испуганной девушки.       Ещё бы ей не быть испуганной, в гробу ведь лежит она, а не кто-то другой.       Надежда не могла произнести ни слова, она даже не могла пошевелиться, как и что-либо предпринять; конечности её оставались недвижны, она лишь беспомощно шарила глазами и часто моргала, пытаясь привлечь моё внимание.       Я всячески избегал встречи взглядом с ней, потому что слишком стыдился посмотреть ей в глаза и столкнуться с этим страхом, застывшим на её лице.       Мне лишь оставалось утешаться мыслью, что я делаю то, что должен, по-другому быть не могло и не может и что ради этого всё и затевалось.       Много лет прошло с тех пор. Двое моих сыновей, Сантьяго и Себастьян, уже женаты сами, а дочь, которую я втайне ото всех назвал в честь девушки, сотворившей чудо и ныне покойной, я совсем скоро сам поведу к алтарю.       История та произошла со мной около двадцати пяти лет назад. Казалось бы, я должен уже забыть о произошедшем и в полной мере наслаждаться семейной жизнью, но временами чувствую мурашки, пробегающие по спине от дуновения холодного, замогильного ветра, которого не должно быть дома знойным летним днём. И тогда мне страшно оборачиваться, потому что всегда думаю, что она стоит за моей спиной.       Я никогда не оборачивался, потому что боюсь увидеть её, боюсь вновь увидеть эти широко распахнутые глаза, полные ужаса и непонимания.       Может быть, если я расскажу свою историю, которая, возможно, покажется вам недостаточно правдоподобной (однако заверю вас, это, к сожалению, или к счастью, произошло со мной на самом деле), мне станет хоть немного легче, и я перестану вздрагивать всякий раз, когда любая мелочь напоминает о ней.       Тысяча девятьсот девяносто восьмой год, мне двадцать семь лет.       Загребая резиновыми шлёпанцами мокрый песок на турецком пляже, я чувствовал, как песчинки царапают ступни и забиваются между пальцами. Волны Средиземного моря то и дело норовили лизнуть мне пятки или хотя бы подошву шлёпанцев, но я спешно удалялся от воды, вдоволь накупавшись. Подняв оставленное под зонтиком полотенце и отряхнув его от песка, я наскоро вытерся и промокнул волосы, облепившие голову, а теперь же небрежно растрёпанные.       Подхватив под мышку полотенце и взяв в одну руку сложенные солнцезащитные очки, а в другую небольшую сумку с вещами, я пошёл по берегу. Сымитировав рукой козырёк от солнца, я высматривал околопляжевые кафешки на первой береговой линии.       Отыскав какую-то солидно выглядящую забегаловку, я направился к ней, обсыхая на ходу. Я ещё не переступил порог кафе, а уже услышал, как там играет приятная танцевальная музыка без слов. Джазовая, кажется… но я не назову себя асом в музыке, поэтому могу и ошибаться.       Полы в бистро были из светло-серых досок, которые начинали совсем чуть-чуть подгнивать, но это не мешало им весело поскрипывать у меня под ногами, пока я, снуя между столиков, пробирался к барной стойке, чтобы там посмотреть меню. За столик я пока садиться не хотел, потому что если сяду — это меня почти обяжет что-то да заказать, а я ещё не был до конца уверен в правильности выбора именно этого кафе.       У стойки никто из персонала не стоял, а за столиками при этом ели люди. Кто им подавал еду? Кто у них принимал заказы?       Я вопросительно оглянулся к людям.       Один парень участливо взглянул на меня и, активно жестикулируя, что-то сказал мне на турецком и кивнул куда-то позади меня.       — Простите, я не понимаю турецкий, — ответил я на английском, разведя руки в стороны.       — А… — протянул парень, понимающе покачав головой.       Прожевав до конца наггетс и прочистив горло, он повторил, но уже на английском:      — Вы нажать на колокольчик, потом официантка придёт, — ломано сказал он, но я всё понял.       — Спасибо, — я расплылся в улыбке.       Тот улыбнулся в ответ.       Я снова обернулся к барной стойке и нажал на серебристый, но уже прилично зашорканный и потрёпанный звоночек.       — Иду! — тут же раздался женский голос где-то. — Иду-иду, я сейчас! — воскликнула официантка и выбежала из какой-то каморки к стойке.       Мне хватило одного взгляда на неё, чтобы от неожиданности выпустить из рук и очки, и полотенце, и сумку.       — Ой! — удивилась эта девушка и кинулась мне помогать. — Давайте я всё подниму! — на английском с лёгким русским акцентом предложила она, тут же собирая мои вещи с пола и складывая их на стойку.       Я впал в ступор, разглядывая её.       Это лицо мне было до боли знакомо. Кажется, будто я знаю эту девушку уже очень давно, а не впервые вижу. Эти глаза, скулы, волосы и губы… всё такое родное. Я не мог отвести глаз, и, наверное, так глупо выглядел, когда с открытым от удивления ртом рассматривал официантку.       — Здравствуйте, — вежливо поприветствовала она меня, чуть кивнув.       Кажется, мой шок остался незамеченным для неё, потому что буквально ещё мгновение назад она увлечённо поднимала моё барахло.       — Зд-здравствуйте, — рассеянно пробормотал я, без смущения пожирая её глазами и не веря тому, что вижу.       — Я готова принять Ваш заказ, — она дружелюбно улыбнулась, блеснув светло-карими глазами.       — Простите, — извинился я заранее и наконец додумался отвести взгляд. — Простите, — сказал я более уверенно, прежде чем спросить: — Как Ваше имя?       Девушка немного удивилась, это было видно по тому, как она сложила брови домиком и приоткрыла розовые блестящие губы.       — Надежда, — ответила она, смерив меня оценивающим взглядом.       — Надежда, — повторил я за ней, словно пытаясь распробовать. — Надежда, — произнёс я уже медленнее.       По ней было видно, как она хочет узнать причину того, почему я спрашиваю, но, наверное, не решается задать именно этот вопрос и вместо этого в ответ просит назвать своё имя.       — Я Мигель, — немного смущённо ответил я, на секунду опустив взгляд. — У мексиканцев это так же банально, как «Иван» у русских.       Надежда звонко рассмеялась, обнажая белые зубы-жемчужинки.       — Хорошо, Мигель, так Вы собираетесь что-нибудь заказывать? — всё же уточнила она, заправив за уши пряди, выбившиеся из причёски. Я проследил взглядом за её движением, обведя глазами каштановые волосы Надежды, собранные в небрежный пучок на затылке.       Я был так озадачен всем происходящим, что забыл о том, что пришёл сюда подкрепиться.       — Э-э-э, — протянул я задумчиво, странно пожимая плечами.       Надежда подала мне большую глянцевую бумажку, именующуюся у них меню.       — За небольшую доплату положим порцию побольше, — она озорно подмигнула мне.       — Хорошо, — промямлил я и скользнул взглядом по списку блюд.       Есть, откровенно говоря, расхотелось.       Я отложил бумажку и вздохнул, поднимая глаза на девушку.       — Надежда, — окликнул я её таким тоном, будто умолял о чём-то. — Мы можем сегодня прогуляться после Вашей смены?       Она наморщила лоб и с некоторым подозрением посмотрела на меня, внимательно вглядываясь в моё лицо.       — Прогуляться? — переспросила она. — Ну… — она замялась и, явно нервничая, заломила руки. — Я… я не против, но смена ещё нескоро закончится, — сказала Надежда, будто надеясь, что я откажусь ждать её.       — Я подожду, — согласился я, понимая, что если упущу этот шанс, этот подарок судьбы — он станет моей величайшей ошибкой в жизни.       До конца её смены было ещё часа три, и я, конечно, сто раз мог бы сбегать в квартиру, которую снимал неподалёку отсюда, и переодеться во что-то более приличное, нежели разгуливать в пляжных шортах, лёгкой майке и шлёпанцах, песок из которых до сих пор не вытряс, но мне было слишком страшно потерять Надежду.       Я боялся прийти из квартиры в бистро вновь и не найти её там. Мало ли, может, испугалась моей напористости или ещё что, всё ведь бывает… Я также понимал, что это нерационально, что она работает здесь и так просто сбежать не сможет, но страх брал верх над разумом, потому-то я и занял столик поближе к стойке и каждые полчаса заказывал напитки, неторопливо потягивая их, чтобы меня не могли выгнать, не сводил глаз с Надежды, пока та обслуживала посетителей и бегала между столами. Наверное, её напрягал мой контроль, но меня это волновало не слишком — не настолько, чтобы выпускать её из своего поля зрения.       В моменты, когда мы встречались взглядами, что часто происходило, она каждый раз улыбалась мне, но, кажется, как-то натянуто. От этого у меня что-то внутри ёкало, и я не понимал из-за чего: то ли из-за того, что сам факт улыбки на лице этой девушки вызывал невероятное дежавю, то ли из-за смущения, что улыбается мне Надежда через силу.       Когда рабочий день Надежды закончился, на улице уже почти стемнело.       — Вы так рано закрываетесь, — заметил я, когда она подошла к моему столику, чтобы забрать пустой стакан из-под мохито.       — Ну да, — она пожала плечами, унесла стакан и вернулась с мокрой тряпкой, чтобы вытереть поверхность стола для завтрашних посетителей.       Никого из людей не осталось в кафе кроме нас. Мы были одни.       Мои мокрые волосы давно уже высохли и теперь топорщились чёрными кудрями.       — Подождите тут, я переоденусь, и тогда мы вместе выйдем отсюда, — предупредила она. — Потому что я не хочу идти до дома в форме официантки.       — Но Вам она очень идёт, — улыбнулся я, подмигнув.       — Спасибо, конечно, — смутилась Надежда. — Но я всё равно в ней не пойду, — сказала она и ушла, пропав за какой-то из дверей возле стойки. Там, судя по всему, находилась кухня, из которой она, собственно, и носила все блюда.       На выходе из кафе меня уже сопровождала не официантка, а девушка в коротких шортах из светлой джинсы, лёгких бежевых сандалиях на завязках и жёлтом топе до пупка. В руках у неё была объёмная сумка с пальмовым принтом, в которой наверняка лежала форма официантки.       — Теперь можно и на «ты», думаю, — сказала она непринуждённо, поворачивая ключ в замке двери с входа для персонала.       — Давай, — обрадовался я. — И давай я понесу, — предложил я, кивнув на сумку в её руках, когда она положила ключ в карман.       — Зачем? — усмехнулась Надежда. — У тебя своя есть, — аргументировала она, указав взглядом на мою сумку.       — Такой девушке, как ты, нужно идти налегке, — объяснил я, забрав у неё сумку. Надежда не сопротивлялась и не пыталась вернуть её. — Тем более, что ты целый день работала.       — Как скажешь, — мурлыкнула она и зашагала прочь от кафе, а я за ней.       Уличные фонари приветственно горели, освещая тёмные улицы. Маленькие ларьки и кафе вроде того, в котором работала Надежда, закрывались, а ночные клубы только начинали работать.       Я не знал, куда мы идём, и интересоваться этим пока не хотел. Я подозревал, что Надежда идёт к себе домой, а я её сопровождаю.       — Тяжело работать тебе? — поинтересовался я.       — Да нет, я привыкла уже. Я всё равно скоро улетаю.       — М-м-м, — промычал я, стараясь не подавать виду, что меня взволновала её вторая фраза. — Скоро — это когда?       — Через неделю. Лето же кончится. В Мюнхен полечу, я там живу и учусь. А тут я подрабатываю.       — Ты из Мюнхена? — искусственно удивился я, поворачивая голову к Надежде. — Серьёзно?       Она морщит лоб и с улыбкой смотрит на меня в ответ.       — Да, а что?       — Я просто тоже оттуда, — соврал я, не стесняясь.       — Не верю! — поразилась Надежда, воззрившись на меня своими большими глазами.       — Это судьба, — решительно сказал я и пнул попавшийся на тротуаре камешек.       — Да, похоже… — пробормотала она восхищённо, всё ещё изучая меня взглядом. — Но ты же мексиканец, что ты делаешь в Мюнхене? Ты разве не из Мексики?       — Ну а ты, русская, откуда в Мюнхене? — подколол я её в ответ.       — Я из Санкт-Петербурга, — Надежда сделала вид, что обиделась. — В Мюнхене я живу потому, что учусь. А вот что делаешь там ты, мне неизвестно. Сколько тебе лет вообще? Ты что, тоже учишься?       — Нет, мне двадцать семь, и в отличие от тебя я просто живу там. Мне нравится путешествовать, это я говорю, предупреждая твой вопрос о том, что я делаю в Турции в августе.       Надежда звонко рассмеялась.       Я невольно улыбнулся, заразившись её чистым, словно прохладный ручеёк, смехом.       Не знаю, сколько нам оставалось идти до её дома, но мне не хотелось, чтобы наша прогулка заканчивалась.       — Кстати, а тебе сколько? — вдруг спросил я, когда она перестала смеяться.       — Двадцать три. Я не из богатой семьи, у родителей не было денег для моего переезда в Германию, мне было необходимо поработать какое-то время, чтобы накопить денег, — она развела руки в стороны, будто оправдываясь.       — Главное, что накопила, — утешил я Надежду, и моя рука почти рефлекторно потянулась к её спине, чтобы дружески похлопать, но я вовремя сдержался и отдёрнул руку, так и не коснувшись девушки.       — Угу, — отозвалась она, так, кажется, и не заметив всех моих движений.       Я с облегчением выдохнул.       — К слову о… — начала она, но запнулась. — Ладно, не к слову, просто хочу спросить, — исправилась Надежда.       — Спрашивай, конечно, — легко разрешил я, пожимая плечами.       — Почему в кафе ты так сегодня отреагировал на моё появление? Ты вёл себя очень странно, я просто там не стала говорить об этом, понимаешь, наверное… люди за столиками сидели, а у меня рабочая смена, всё такое…       — Ну-у-у… — я замялся и опустил голову, почесав шею.       Надежда выжидающе посмотрела на меня, но я не решился взглянуть на неё в ответ.       — Просто ты… очень красивая. И необычная.       Я услышал, как она набирает воздух в лёгкие, чтобы что-то возразить, но я не дал ей заговорить, продолжив:       — И ты у меня вызываешь смешанные чувства. Я не могу описать это ощущение, но мне кажется, будто я знаю тебя уже очень давно. Не месяц, не год. Мы будто старые знакомые, и встреча с тобой — возвращение к чему-то старому, по чему я долго скучал.       Надежда выпустила воздух из лёгких и с сомнением покачала головой.       — Престранно получается. Мюнхен, теперь вот это… — произнесла она, причмокнув губами.       Мне стало стыдно, и я надеялся, что в полумраке не видно, как я кривляюсь, пытаясь совладать с собой и не так сильно стесняться лжи, которую так хотел выдать за правду.       — А что, ты не веришь в счастливые совпадения? — вместо того, чтобы оправдываться, выдал я и, повернув голову к Надежде, лучезарно улыбнулся, обнажая зубы.       — Встретив тебя, поверила, — возвращая улыбку, ответила она.       Яркая луна и свет фонаря великодушно подарили мне возможность увидеть, как очаровательно порозовела от смущения Надежда.       Ещё неделю я гулял с Надеждой по ночной Анталье, каждый раз провожая её домой, а по утрам, напротив, приводя к кафе едва ли не за руку. Мы знакомились, узнавали друг друга, и, кажется, она постепенно влюблялась в меня, потому что её отношение ко мне всё теплело, судя по тому, как её слова и все фразы в мой адрес становились более свободными и дружелюбными.       Она не вышла на работу в последний день, потому что решила посвятить его сбору вещей и подготовке к рейсу в Мюнхен, а я в тот день пошёл покупать билет на самолёт в город, где по-настоящему жил, а не в Мюнхен. Я собирался полететь домой только для того, чтобы забрать все деньги, а потом снова сесть в самолёт и полететь к Надежде. Ей самой я сказал, что тоже скоро буду в Мюнхене, но на три дня позже: она была не против.       Когда я провожал её на самолёт в аэропорту, то в последние минуты нашего прощания и обещаний скорой встречи в стране брецелей, она даже поцеловала меня, недолго, правда, но нежно. Мне понравилось.       — Встретимся тогда девятого сентября в Хофгартене? — предложила она, закончив меня целовать.       — Прости, а что это? — смутился я, потому что я никогда не был в Мюнхене, и знать не знал, что такое Хофгартен.       Надежда захихикала.       — У тебя что, память отшибло? Или ты не из Мюнхена всё же? — она забавно улыбнулась.       — Я просто ещё в себя не пришёл после поцелуя, вот и забыл, — пошутил я, улыбнувшись в ответ и взъерошив свои волосы.       Она достала карманное зеркальце и стала поправлять свою неизменно розовую блестящую помаду.       Я с интересом наблюдал за тем, как она подкрашивала губы. Поистине завораживающее зрелище.       — Спросишь у кого-нибудь про Хофгартен. Стыдно не знать, — отчитала она меня, улыбнувшись, смягчая тем самым свой нарочито строгий тон.       Когда из громкоговорителя сообщили, что рейс Анталья-Мюнхен отправляется через полчаса, а сейчас всем пассажирам нужно пройти на посадку, Надежда клюнула меня в щёку и засобиралась.       — Всё, значит, девятого сентября в Хофгартене после обеда, — твёрдо повторила она.       — Хорошо, — согласился я, никак не дав понять, что я всё ещё не знаю ничего про Хофгартен.       — До встречи, Миша, — попрощалась она быстро, схватившись за свой чемодан. — Я же могу тебя так называть?       — Конечно! — воскликнул я. — Так по-русски… Что-то в этом есть…       — Тогда скоро увидимся, Миша, — она улыбнулась и слилась с толпой, выстраиваясь в очередь к одному из выходов в аэропорту.       Я прожил год в Мюнхене, по прилёте сняв там недорогую квартиру и устроившись в один ресторанчик поваром, на коего выучился после школы.       Мне неплохо платили — хватало и на аренду жилья, и на покупку необходимых вещей для жизни, и даже оставалось на то, чтобы водить Надежду на свидания.       Она отчего-то всё спрашивала и спрашивала меня, почему я так повёл себя в момент нашей первой встречи, а у меня каждый раз был припасён для неё один и тот же ответ. Жаль лишь, что каждый раз приходилось врать. Хоть я и мог невероятно искусно лгать, тем не менее, я не любил ложь. Не скрою, мне было тяжело каждый раз говорить неправду, да ещё и с таким благоговейным восторгом в глазах, но, что поделать, разве не ради этого всё и затевалось? Конечно, ради этого, ведь такой шанс далеко не каждому предоставляется, а если и предоставляется, то лишь раз в жизни…       А ещё через год я уговорил полететь её со мной на Родину — в Мексику, где в первых числах ноября будет проходить пышное празднество в честь Дня Мёртвых. По сути это только называется «днём», а на самом деле празднуют два дня подряд — первого ноября поминают умерших детей, а второго усопших взрослых.       Сначала она не хотела ехать, говорила, мол, что мне делать в этой твоей Мексике, а я убеждал её, всё повторял, что эти два дня в Мексике — как восьмое чудо света, что нельзя жить и за всю жизнь ни разу не увидеть своими глазами этот праздник.       И правильно, что не хотела, лучше бы не ехала… только в тот момент мне было не до её чувств.       Но, в итоге она согласилась, и я, преисполнившись счастья, побежал паковать чемоданы.       Наш рейс был назначен на тридцать первое октября, но из-за непогоды его перенесли аж на первое ноября, а не просто на несколько часов, как это часто случается в подобных ситуациях. Узнав об этом, Надежда просто пожала плечами, а я испугался. По-настоящему испугался того, что мой план может рухнуть из-за какой-то там непогоды и что было бы так ужасно, если мне пришлось бы ждать ещё целый год до следующего Дня Мёртвых… Это было бы так несправедливо. Но первого ноября мы таки вылетели в Мехико, и я успокоился, когда сходил с трапа самолёта на святую для меня мексиканскую землю.       — Скажи, — мурлыкнула Надежда, поправляя лацканы моего праздничного пиджака. — Почему мы не рисуем себе на лицах черепушки, как это делают все остальные сегодня? Мы будем белыми воронами среди них.       — Потому что, mi amor, калаверы на лицах себе рисуют те, кто поминает умерших родственников, а те, кому поминать некого, хоть это и редкость, остаются без калавер на лицах, — целуя Надежду в лоб, нежно ответил я, в очередной раз наговорив ей лжи.       В День Мёртвых под черепа раскрашиваются все без исключения, и такой макияж — вовсе не дань усопшим предкам, а символ того, что однажды мы все будем мертвы.       — А-а-а, — протянула она и улыбнулась. — Поняла. А если бы ты не вырос в детском доме, тебе было бы кого поминать, так ведь? И сегодня ты тоже раскрашивался бы, как и все мексиканцы… Как жаль. Ты был бы такой нарядный, — вздохнула она.       Про детский дом — очередное враньё. Я чудесным образом ещё не запутался в собственной лжи за целый-то год, проведённый с Надеждой, как только умудрился…       — Но мне есть кого поминать. Бабушку мою, — вдруг вспомнила Надежда, пронзительно посмотрев на меня.       — Это чисто мексиканский обычай, Надя, — я печально улыбнулся ей.       Мы гуляли вдоль кладбища и любовались ярко раскрашенными людьми, громко смеющимися и пирующими на могилах предков. Все улыбались, празднуя смерть так, будто это вовсе и не смерть, а жизнь. Дело близилось к полуночи, но на улицах было так светло из-за горящих фонарей, что на ночь даже не похоже. Вокруг играла живая музыка, и там, где она рождалась, танцевали люди от мала до велика — и дети, и взрослые, и даже старики, держась за руки, лихо отплясывали, забыв про больные поясницы и плохо гнущиеся колени. Мне хотелось присоединиться ко всеобщему веселью, но я изо всех сил держался, помня про цель, и только это меня и останавливало.       — Пойдём потанцуем! — восторженно предложила Надежда, стискивая мою ладонь в своей руке крепче и утягивая в веселящуюся толпу около сцены.       — Подожди, — загадочно промолвил я и приобнял девушку. — Спорим, что ты не знала про секретный обычай на День мёртвых?       Надежда прекратила тянуть на танцпол и внимательно посмотрела на меня.       — Может, и знаю, — задумчиво ответила она.       — Его не все мексиканцы-то знают, а уж ты… — пытаясь перекричать музыку, подзадорил я её.       — Да знаю я всё! — почти обиделась Надежда.       — Тогда скажи! — потребовал я.       — Ладно-ладно, не знаю, но что за обычай-то такой? — быстро сдалась она.       Я довольно потёр руки.       — Пойдем за мной, сейчас я тебе всё покажу и расскажу, — пообещал я ей и подвёл к ближайшему киоску.       Когда я дёрнул за колокольчик у входа, к нам тут же выбежал киоскер. Это был невысокого роста мужчина, средней комплекции, смуглый, как и большинство мексиканцев, но бородатый и с пышными усами. Он не раскрасил себя под калаверу, но его глаза и без этой цветной мишуры горели так, будто было в нём что-то потустороннее.       — Здравствуйте, — поздоровался я с ним на английском.       — Здравствуйте! — приветствовал он нас также на английском, приподняв соломенную шляпу с разноцветной бахромой по краям. К слову, весь его костюм, не считая белой рубашки, походил на оперение ары.       — Я Мигель, а это Надежда, — представил я, указав сначала на себя, а потом на девушку.       Мужчина, прижав руки к груди, зацокал языком, качая головой.       — О Боги! Глаза мои не видели сеньориты, что была бы прекраснее Вас! — воскликнул он, широко распахнув глаза и с восторгом оглядев Надежду.       Надежда смутилась и опустила взгляд.       — Спасибо… — неловко промолвила она.       — Ну ладно, — участливо произнёс я, зная, что такие комплименты мексиканцы говорят каждой незнакомке вне зависимости от того, сеньорита она или уже сеньора и так ли красива, как он описывает. — Дружище, мы хотели бы узнать о секретном обычае на День Мёртвых. Вы могли бы…       Когда я заговорил о секретном обычае, киоскер изменился в лице. Его прежняя дружелюбность и даже некоторая беззаботность бесследно исчезли, а взгляд стал серьёзен.       — Секретный обычай, значит, — повторил он с печальной задумчивостью.       Я посмотрел на него несколько враждебно и чуть нахмурившись.       — Да, — с нажимом проговорил я и натянуто улыбнулся.       Мужчина тоже улыбнулся и, как ни в чём не бывало, затараторил:       — Ну, что ж, моя милая Надежда, тогда… — он ринулся в киоск и вернулся с небольшим стеклянным бутыльком, наполненным какой-то желтоватой жидкостью. — Тогда Вам нужно выпить это, — всё с той же странной улыбкой, намёк на грусть в которой был едва распознаваем, произнёс он, вручив девушке крошечную бутылочку.       — Что это? — поморщилась она, лениво повертев в руках пузырёк. — Миша, это безопасно?       — Совершенно! — заверил я, а желудок у меня при этом от бессовестного вранья аж сжался от стыда. — Пей, не волнуйся ни о чём, — подбодрил я её, с нежностью погладив по спине.       — Если это какой-то наркотик, после которого я начну вытворять что-то из ряда вон выходящее и говорить несусветную чушь, виноват будешь ты, Мишенька. За все мои дальнейшие действия в ответе ты, а не я, — предупредила она, игриво улыбаясь.       Я не позволил себе помрачнеть, ведь иначе бы этим выдал себя с потрохами.       — Это не наркотик, а традиционный напиток всех мексиканцев на День Мёртвых, — объяснил мужчина, внимательно взглянув на Надежду.       — Да, согласно поверьям, ты начнёшь видеть духов, что решили навестить сегодня своих живых родственников, — поддержал я киоскера, но тут же подумал, что наша с ним ложь, наверное, звучала как-то неправдоподобно. Особенно моя…       — Сомнительное удовольствие, — прокомментировала Надежда, тут же опрокидывая в себя всё содержимое флакончика.       Она так верила мне, раз настолько быстро согласилась выпить, даже уговаривать не пришлось… Надежда доверяла мне, а я так обманул её. Меня устыдили собственные заключения, и я решил больше не думать об этом, вместо этого с замиранием сердца посмотрев на девушку в ожидании эффекта.       Но ничего не произошло, во всяком случае, пока. Надежда лишь вылупилась на меня с непониманием.       — Горьковато-сладкий напиточек, — поделилась она впечатлениями и отдала пустую ёмкость киоскеру. — Что это? По вкусу похоже на сироп от кашля, только не для детей, а для взрослых, которые могут и потерпеть горечь.       — Это молочко алламанды, поэтому оно и жёлтенькое. Цветок жёлтый, и молочко его тоже. Молочко горькое, а нектар сладкий, из-за этого такой вкус, — объяснил я прежде чем ей успел ответить киоскер.       — Ладно, а мёртвых-то я когда начну видеть? — с нетерпением поинтересовалась она. — Я жду.       — В течение пятнадцати минут начнёте, — пообещал киоскер. — Вот увидите, в прямом и переносном смысле, — пошутил он.       — Лучше давай присядем на вон ту скамейку, потому что у тебя может закружиться голова, когда начнутся изменения и ты начнёшь видеть призраков, — я приобнял Надежду и указал на скамейку совсем рядом с киоском.       Она согласно кивнула.       Когда мы переместились на лавочку, Надежда спросила меня:       — Собственно, почему это ваше молочко имеет такие чудесные свойства? Это же прям магия какая-то, — тихо зевнув, спросила она.       — Ну да, магия, — я лучезарно улыбнулся ей, а самого меня чуть ли не перекосило от собственных слов. — Мексика — вообще волшебная страна, это много в чём проявляется.       — А сколько я буду видеть их? Всегда теперь? Если всегда, то это немного неудобно.       — Нет, не всегда, дорогая моя, — утешил я её. — Только пока продолжается День Мёртвых, потом не будешь. Этот напиток работает только в этот праздник, а в остальные такой магии нет.       Надежда зевнула ещё раз, уже дольше.       — Миш, можно я полежу у тебя на коленях, пока жду наступления эффекта? — попросила она, дёрнув меня за рукав. — А то мне что-то спать захотелось, — немного виновато объяснила Надежда, посмотрев на меня золотисто-карими глазами, которые уже были похожи на мутные стёклышки.       — Конечно, можно, милая, — натянуто улыбаясь, разрешил я.       Она, поёрзав, примостила голову у меня на коленях, устроившись на скамейке лёжа и по-кошачьи чуть свернувшись клубком.       Вскоре Надежда уснула, мирно посапывая у меня на руках.       Пришла в себя она уже в гробу, окружённая цветами. Прямо над ней горел светильник с настоящим огнём, что так зловеще засиял в её зрачках, когда девушка распахнула глаза.       Гроб стоял в середине ярко освещённой площадки, оранжевой от мерцания танцующего пламени в многочисленных фонариках здесь. Несколько людей, в том числе я, окружили гроб и негромко переговаривались между собой.       Я старался не смотреть на неё, делая вид, что вовлечён в разговор с людьми в странных, но праздничных одеяниях. Но как бы я ни притворялся, что не замечаю Надежду, всё равно чувствовал на себе её тяжёлый и пронзительный взгляд.       — Ну что, когда начнём? — спросил у меня один из тех, кто будет проводить обряд. — Она уже проснулась даже.       Я косо глянул на Надежду, но тут же отвёл взгляд.       Когда я пробормотал что-то бессвязное себе под нос, шаман нахмурился и чуть подался вперёд, вслушиваясь в мою неразличимую болтовню.       — Что? — переспросил он.       Я наклонился к его уху и прошептал:       — Я говорю, подожди, я ещё колеблюсь.       — Тогда поторопись, а то она скоро очухаться может и вскочить, а тебе это не нужно, правда же? — ответил он мне таким же шёпотом, ухмыльнувшись.       — Я думаю, что хочу ей признаться. Во всём. Пусть знает, что умирает не зазря, — печально ответил я ему.       Шаман хмыкнул.       — Романтик, — прокомментировал он.       Я пожал плечами.       — Нам тогда оставить вас? — предложил он. — Только ненадолго, а то эффект закончится.       — Да, оставь… минут на десять, — попросил я.       Он кивнул сначала мне, а потом своим коллегам, и вскоре вся группа людей покинула площадку и скрылась из поля зрения.       В глазах Надежды застыл страх. Она лишь беспомощно моргала и не могла пошевелиться; я чувствовал, как она прожигает взглядом мне затылок.       Сжав руки в кулаки до побелевших костяшек, я заставил себя посмотреть на Надежду.       Когда я взглянул ей в глаза, у меня сжалось сердце.       — Прости меня, — сказал я сразу, опустив печально голову. — Я знаю, что ты не понимаешь, что сейчас происходит, но я попробую объяснить, — робко проговорил.       Оттянув край пиджака, из внутреннего кармана я достал маленькую фотокарточку. Первые секунды был порыв дать её прямо в руки Надежде, но сразу же вспомнил, что она не в силах пошевелиться. Тогда я поднёс фотокарточку поближе к глазам Надежды и замер, чтобы у неё была возможность разглядеть.       — Видишь? — спросил я и затаил дыхание, ожидая её реакции.       Реакции не последовало.       Ах, я всё время забываю…       — Видишь, — снова сказал я, но уже без вопросительной интонации. — Эта девушка рядом со мной. Она безумно похожа на тебя. Я мог бы сказать, что это ты, но это не ты. Вы просто похожи, как две капли воды, но это не ты. Совершенно те же черты лица, те же светло-карие глаза, волосы. Вы одинакового роста, у вас одинаковая фигура. Здесь только у неё причёска не такая, как у тебя обычно, да и одежды у тебя точно такой никогда не было, но это неважно, — беспорядочно пробормотал я. — Ты же видишь, как вы похожи. Видишь же, да? — как заведённый спрашивал я. — Видишь, — ответил я за неё. — Конечно, ты поражена. Я тоже был так поражён, даже ещё больше, чем ты, когда увидел тебя тогда в прибрежном кафе, — я выпрямился и бережно убрал фотокарточку обратно во внутренний карман пиджака. — Это Светлана. Любовь всей моей жизни, — пояснил я, уже без прежнего страха посмотрев на Надежду. Та с болью смотрела на меня. — Теперь ты, наверное, хочешь спросить, какое отношение это имеет к тебе, — предположил я. — Хочешь, — вновь решил я за неё, ведь она не могла говорить — только беспомощно шевелила губами. По движениям я прочитал, как она пытается позвать меня по имени, но называя не Мигелем, а на русский лад — Мишей. — Светлана тоже меня так называла, — покачал я головой. — Вы обе из России. Наверное, поэтому так похожи. Хотя спишу всё это на чудо, а не на страну происхождения. Так вот, не волнуйся, сейчас объясню, — пообещал я. — Светлана умерла пять лет назад. Это был несчастный случай. Я так любил её… Как никого на свете. Её сбила машина, я даже попрощаться с ней не успел, — сбивчиво говорил я. — Дело в том, что у мексиканцев есть одна волшебная штука, — вдруг перескочил я на другую тему. — Наверное, «волшебная» — звучит так хорошо и мило, да? Для меня, конечно, хорошо и мило, но для тебя нет. Но подожди, сейчас всё объясню, — повторил я. — В Мексике существует легенда, что если найти абсолютного двойника своей умершей второй половинки, то можно вернуть душу покойника в тело его живой копии. Хочешь спросить, куда денется душа живого двойника? — с интересом спросил я Надежду, вопросительно вглядываясь в её испуганные глаза. Она жалобно хлопала ресницами. — Вот она почти так же смотрела на меня, когда просила рассказать ей, что я подарю ей на день рождения, — я вздохнул и отвёл взгляд. — Почти так же. Только без испуга. Так вот, душа живого переместится в тело мёртвого под землёй, а после уйдёт на небеса. Грубо говоря, произойдёт обмен душами между телами. Понимаешь? Ты умрёшь не просто так. Твоё тело станет сосудом для души моей милой Светланы. Наверное, ты сейчас возразила бы мне и сказала, мол, раз уж ты в точности выглядишь как Светлана, то я и мог бы любить тебя так, как Светлану, но нет. Если ты выглядишь так, как она, это не значит, что ты — и есть она. Она другой человек, с другой историей, с другим происхождением, другим характером. Она предпочитает не то, что ты, она любит заниматься не тем, чем любишь заниматься ты. Вы разные люди внутри, но снаружи — совершенно одинаковые. И это мне чертовски на руку. Знаешь, просто я люблю её, а не тебя, хоть вы и похожи, как две слезинки. И прости меня, пожалуйста. Хотя я знаю, что недостоин твоего прощения, но попробуй простить. Я буду молиться за тебя, когда твоя душа уйдёт на небеса. Обещаю, — заключил я и с грустью снова посмотрел на Надежду.       Её глаза были полны слёз, ресницы намокли, а губы дрожали от беззвучного плача. Мне казалось, что она всё ещё пытается позвать меня, назвать «Мишей».       А что я мог сделать? Только продолжить сие действо. Собственно, я и собирался, и ни на секунду не пожалел о том, что сотворяю.       Если мне жаль Надежду — это не значит, что я остановлюсь и отпущу её.       — Можете вернуться, — сказал я громко.       Послышался топот спешащих шагов.       Все шаманы вернулись на площадку и окружили нас.       Они начали говорить и посыпать Надежду каким-то порошком, махать возле неё руками и чертить в воздухе странные символы.       Я не слышал, что они говорят, и даже не вникал. Я думал о Светлане, и счастливые мысли, мечты о том, как мы снова будем вместе, как поженимся, поглотили меня. Я даже улыбался, в грёзах прикрыв глаза. Тронул карман, в котором у меня лежала фотокарточка, где мы со Светланой были запечатлены. Мы так радостно улыбались и даже не подозревали, что скоро придётся расстаться. Ничего, уже через час мы будем вместе. Час — это максимум. Мне недолго осталось ждать.       А шаманы всё говорили, говорили…       Я просто хотел, чтобы Светлана снова была со мной.       Вскоре гроб с Надеждой закрыли, и только тогда я пришёл в себя.       — Не понял, а дальше-то что? — нахмурился я и подошёл к гробу ближе.       — Сейчас нужно закопать её в землю, как покойницу. Через три часа, когда она уже будет в коме от того, что дышит углекислым газом, мы её откопаем. А когда очнётся, в теле Надежды будет уже душа Светланы, — пояснил тот самый шаман, с которым я разговаривал до этого.       — Как мы будем отслеживать, в коме она уже или ещё нет? — недоумевал я.       Через час, значит, не получится. Через три только…       Я помрачнел.       — А… — небрежно сказал шаман и махнул рукой. — Так всегда получается.       — Может быть такое, что мы откопаем её, а она уже задохнулась и умерла, а не просто в коме? — продолжал я.       — Да нет же, — вновь отмахнулся он. — Верь мне.       Я ему, откровенно говоря, не верил.       Но, тем не менее, через три с половиной часа я, плача от счастья, уже обнимал мою живую Светлану. Пусть и в теле Надежды, но Светлану.       А Надежде я до самой своей смерти буду ставить свечи, буду молиться за неё, даже не надеясь, что она меня простит. Не простит ведь.       И, возможно, однажды я перестану видеть в кошмарах её глаза, наполненные ужасом и слезами.