2k

***

— хэнк, мне очень страшно... — киса хрипит в трубку, поднося телефон как можно ближе ко рту и стараясь перекричать музыку на фоне. — мне кажется, что я умираю... — ты где? — хенкин в мгновение протирает глаза, подрываясь на скрипящей кровати и начиная одеваться. он старается сохранять громкость голоса так, чтобы не разбудить никого дома, но и чтобы кислов услышал его. — киса, твою мать! где ты сейчас? боря, не отнимая телефона от уха, хватает первые попавшиеся толстовку и штаны со стула, и наспех одевается, прихватив с собой из ящика упаковку налоксона и упакованный стерильный шприц. — я не помню... ничего не помню, хэнк, — бормочет ваня, пока боря натягивает кроссовки. — я на скутере был... — где, где ты был на скутере?! — повышает голос хэнк, сбегая вниз по лестнице подъезда. — я... я не знаю, хэнк... — киса начинает дышать чаще и прерывистее, после чего закашливается. — я помню, ехал по жуковского, но я не... — на том конце слышны звуки, будто что-то упало на пол, но весь внешний шум остался. — киса? киса, блять! — боря несётся по улице, вслушиваясь в телефон, откуда больше никто не отвечал. хэнк так быстро даже при сдаче нормативов никогда не бежал, дышал через раз и чувствовал, как сердце готовится выпрыгнуть через трахею, а коленные чашечки вылететь прямо на асфальт, но не останавливался. материл кису с его ёбаными тусовками и наркотой, придерживал бутылёк и шприц в кармане и молился, чтобы где-нибудь на улице на глаза попался кисин жёлтый скутер. — сука, блять, — срывая голос из-за бега, шипел себе под нос боря, перепрыгивая бордюр и озираясь по сторонам. он не сбавлял темпа, как и не сбрасывал звонок. — киса! скажи мне что-нибудь! кис! это был не первый раз, когда киса был на грани передозировки, и точно не первый раз, когда он звонил и просил себя забрать. только разница была в том, что до этого никогда счёт не шёл на секунды, а ещё хэнк всегда знал, где он находится и как до него добраться. борю не волновала зависимость вани ровно до таких моментов. он уверял, что «всё под контролем, чувак, я ж знаю меру», закидывался аккуратно, но часто мешал с алкоголем или принимал больше для «эффекта покруче». нередко хенкин был рядом, «на стрёме», а сейчас он был на другом конце города и даже не знал, куда бежит. он подсвечивает фонариком неосвещённые протоптанные людьми тропинки, по которым едва не скатывается с небольшого возвышения, но спотыкается на склоне и разбивает обе коленки и ладонь. вскакивает, не обращая на это внимания, и бежит дальше, рассматривая каждый уголок улицы жуковского. киса — придурок, какой рождается раз в тысячелетие. в этом и была проблема, что второго такого во всём мире не было, и хэнк этим единственным дорожил, поэтому не мог позволить себе его потерять. ваня пусть и двоечник, наркоман, дилер, будущий уголовник, выродок и ублюдок, но ближе, чем он, у бори есть, наверное, только мать. — я не хочу умирать, — кисин осевший голос подрагивает, вдруг напоминая о себе в трубке телефона, и хэнк по нему может различить, как ваня начинает паниковать. это нередкое состояние для мозга, отравленного наркотой, а особенно намешанной неизвестно с чем. даже не факт ведь, что кисе продали чистый морфин, метадон или экстази, это боря тоже знает на своём опыте. хэнк, пытаясь собрать мысли в кучу, в одно мгновение вспоминает каждый значимый момент с кисой, почти что прокручивает в голове весь их путь дружбы. вспоминает, как ваня один раз в седьмом классе закрывал его от отца, отвесившего ему пощёчину за то, что сбежал с кисловым с уроков. сам боялся константина анатольевича до одури, — хэнк уверен, что у него тогда сердце билось, как у воробья или кролика, — но встал и сказал, что это он сподвиг борю на такой поступок, и что если кого-то и бить, так это его. и как они с кисой в девятом классе убегали от ментов, сбивая дыхание смехом и петляя дворами, потому что уже начался комендантский час. и как ваня никогда не брал чужую последнюю сигарету, но всегда боре отдавал свою последнюю. и как пиздил хэнка до кровавых соплей по любому поводу, сам получая едва ли не сотряс, а когда кто-то пытался сказать что-то обидное в сторону хенкина, то бросался на умника с посылом о том, что только он может что-то вякать на борю и отвешивать ему пиздюлей. киса всегда был такой — чуть-чуть на грани отчаяния, не думающий даже после того, как сделал, немного безответственный и безрассудный, но точно не заслуживающий смерти от передоза на чьей-то хате. что им вообще, блять, двигало, когда он туда шёл? — ты не умрёшь, — сбивчиво успокаивает его боря, почти теряя сознание от нехватки кислорода, — не умрёшь, слышишь меня, а? я... я найду тебя, всё нормально будет. ты вспомнил..? хэнк замечает вдалеке знакомый жёлтый мопед и даже разноцветное окно, где проходила вписка, и ускоряется в облегчении. он кричит кисе в трубку, что нашёл его, но ответа не следует, и боря практически летит к нужному подъезду. дверь не поддаётся, хенкин материт тех, кто сделал ремонт в этот доме, затем рассматривает модель домофона и нажимает комбинацию один-два-решётка-три-четыре-пять в надежде на успех. хэнк поднимается на третий этаж почти не чувствуя ног, стучится в, как назло, закрытую квартиру, из-за двери которой доносилась громкая музыка, снова матерится и зажимает звонок. в крайнем случае им выбьет пробки, и кто-нибудь откуда-нибудь точно выйдет... — здаров, — из квартиры высовывается кто-то очень пьяный и помятый, но боре некогда рассматривать незнакомца, и он отталкивает его от себя, протискиваясь внутрь. музыка глушит, неоновый свет бьёт по глазам, пахнет травкой вперемешку с сигаретами, кроссовки липнут к полу, и душно просто невероятно, а ещё у хенкина кружится голова после марафона по городу, но он только глотает ртом спёртый воздух и ищет по всем комнатам кислова. кричать здесь бесполезно, и хэнк уже готовится идти к колонкам и вырубать всю светомузыку, чтобы отыскать друга, как он сам попадается на глаза. оперевшись спиной о стену, киса сидел возле самой дальней комнаты и держал в руке телефон, одетый во что-то более нарядное и менее чёрное, и даже в новых палёных вансах. боря надеется всей душой, что ваня просто пытается успокоиться, но, взяв в руки его лицо и посветив фонариком, он обнаруживает синие губы и выступивший на лбу холодный пот. сжимает челюсти и шипит проклятия, пытаясь почувствовать пальцами пульс на шее, затем оттаскивает кису в туалет, кладёт на спину, раздевает и включает свет. слово «сука» изо рта хэнка вылетело уже примерно двенадцать тысяч раз за последние десять минут, потому что последнее, чего хочет любой лучший друг — это откачивать своего кента при смерти. не зря, всё-таки, их обжшник учил сердечно-лёгочной реанимации. боря отгоняет тучу неприятных мыслей о том, что будет, если ваня не очнётся. о рассказе о том, как всё случилось, о похоронах, о воющей от боли матери, о трауре в школе, о собственном чувстве вины... они перемешиваются с мыслями о том, как круто с кисой дружить, и как круто с ним делить всё на свете. может, это чересчур для лучших друзей, но хэнк бы кисе действительно последнюю рубашку бы отдал, и всегда был уверен, что тот поступил бы также. они просто так менялись одеждой, без спроса фоткались на телефоны друг друга в любой жизненной ситуации, имели копии паспорта, снилса и ключей от дома друг друга «просто на всякий случай», ели из одной тарелки одними и теми же приборами, не брезговали курить одну на двоих и пить из одной бутылки. это всё мелочи, но перед тем, как пить, киса протирал банки даже после мела, генкин хлеб кусал только с нетронутой стороны и чужой одежды никогда не брал. киса хэнку доверял, сам о том не задумываясь, — хотя, с рефлексией у него всегда были проблемы, — и терять его было нельзя ни в коем случае. кислов в себя приходит с громким вдохом, который при такой обстановке был слышен только непосредственно вблизи, и распахивает глаза, уставляясь ничего не понимающим взглядом на борю. хэнк набирает в шприц небольшую дозу налоксона, медленно вводит её кисе внутривенно и отбрасывает шприц в сторону, опираясь спиной о ванную. — хэнк, я... — заткнись, нахуй, — пытаясь отдышаться, проговаривает хенкин. он кривит губы, смотря на кислова, и со стороны можно было бы подумать, что тот ему отвратителен; но в его взгляде ваня читает только тревогу. садясь возле стиральной машины, он догадывается, что только что на пару минут умер. — ты башкой своей, сука, хоть иногда думать можешь? — отдышавшись, спрашивает хэнк совсем не агрессивно. такой интонацией говорит мама, когда находится на грани разочаровании в сыне, но не оставляет попыток его вразумить. — а если бы я не успел? — ну успел же, — пожимает плечами киса, чувствуя, как препараты понемногу растворяются, выводясь из крови и облегчая внешнее состояние. — а если бы, блять, не успел?! — резко срывает хенкин голос, подаваясь чуть вперёд. — мне, что ли, тебя хоронить пришлось бы, блять? матери твоей в глаза смотреть, говорить: извините, у меня ваш сын на руках, сука, от передоза умер?! — да чё ты начинаешь-то? — спокойно спрашивает ваня, мутно рассматривая борю. он ещё не до конца понимает, почему тот так заведён, и только поджимает к себе колени, на случай, если хенкину вдруг захочется по ним ударить. а хенкину хочется. хочется кислову рёбра поломать, наорать так, чтоб барабанные перепонки полопались, и голосовые связки порвались; чтоб от крика пятна перед глазами были, и кружилась голова, а руки от ударов сбиты в кровь. чтобы кисе больше неповадно было всей этой хуйнёй заниматься, чтобы, сука такая, боялся закидываться больше. но хэнк его, конечно же, не тронет — рука не поднимется. по крайней мере, сейчас. вот когда оклемается — пусть только попробует на глаза попасться угашенным. — чё я начинаю? а чё ты начинаешь, кис?! — кричит боря, тяжело дыша из-за подступающих к горлу слёз. — ты позвонил мне, блять, сказал, что умираешь, и что не знаешь, где ты! я, хуй пойми как, прибегаю хуй пойми куда и нахожу тебя, сука, с синими губами и без пульса! мне как нужно себя вести?! скажи мне, кис! — он неосознанно всё-таки ударяет ладонью по ноге вани, поджимая подрагивающие губы. — хэнк... — еле слышно, на выдохе говорит кислов и протягивает руку, когда хенкин ложится лбом на его колени и обнимает обеими руками за голени, глубоко и неровно вздыхая. раньше бы дал подзатыльник, отвесив шутку о том, что это «по-пидорски», а сейчас аккуратно гладит хэнка по голове, не находя верных слов. обещать, что больше так не будет, бессмысленно — у вани не было в планах доживать до двадцати лет, боря в курсе; сказать, что сейчас-то всё нормально — вызвать у хенкина очередной всплеск эмоций, глупо проконстатировав очевидный факт. оставалось только признаться в том, что он всё-таки почувствовал укол вины. — хэнк, — немного громче и чуть более уверенно зовёт киса, вместо поглаживаний почесав боре голову, чтобы точно обратить на себя внимание, — спасибо. хэнк поднимает на него покрасневшие глаза и замирает на мгновение, подбирая ответ, который бы в достаточной степени выразил его эмоции сейчас. кислов выглядел действительно раскаивающимся, настолько, насколько вообще мог, и смотрел исподлобья. — пожалуйста. ещё раз так сделаешь – своими же руками придушу. — договорились, — смеётся киса. глупый, хэнк же в отличие от него свои обещания сдерживает. — ничего смешного, — бурчит хенкин, вытирая сопли рукавами и поднимаясь. — ты отошёл? скутер сам вести сможешь или мне за руль сесть? — нормуль, ты только страхуй меня, — кислов протягивает руку, чтобы боря помог ему подняться. музыка бьёт по ушам, киса ожидаемо морщится и, держась за плечи хэнка, ковыляет на выход. голова немного кружится у обоих, но у кислова больше, что хенкин замечает по равномерному покачиванию друга. в подъезде он вдруг усмехается чему-то у себя на уме. — что? — ожидаемо спрашивает боря, поворачиваясь на него и придерживая дверь. — а это мы, получается, хэнкалина, с тобой сосались? — ухмыляясь, спрашивает ваня и подходит к своему мопеду. — так и знал, что ты от меня без ума. киса пытается эффектным движением поправить волосы, но теряет равновесие из-за головокружения и с грохотом роняет скутер, на который попытался опереться, чтобы самому не упасть. хэнк с улыбкой закатывает глаза, уже пожалев о том, что спас его.