"Эксперимент номер..."

— «Эксперимент номер…» Мужчина в черном лабораторном халате опирается на стол, закрывает глаза и мотает головой, выдыхает хрипло: — «Эксперимент номер тридцать пять. Я знаю, что и в этот раз ничего не получится, но нужно пробовать. Мне нужно сделать из этой земли благоприятную для высадки овощей землю. Иначе мы все тут умрем. Я-то… я — плевать. Всё равно рак не даст мне больше трех лет даже при нормальном лечении. Детей жалко.» Мужчина смотрит в камеру и выглядит внезапно-юным, несмотря на взрослый и очень усталый взгляд. Он вздыхает и, вдруг улыбнувшись, продолжает: — «Итак, для этого эксперимента я своровал из соседнего городка навоз. Разный. Ушансэ-цзунь, который в ночи шарится по скотным дворам. Кому скажешь — не поверят.» И рассмеялся. Кто и когда слил в сеть лабораторные видео-записи Старейшины Илина — Вэй Усяня, героя Аннигиляции Солнца, человека, который помогал победить в этой войне, но проигравшего в своем желании помочь выжившим Вэням, — общественности до сих пор неизвестно. Просто однажды записи появились. И всё. Но за одну ночь из опасного некроманта и техномага, который умудрялся творить невозможное бинарным кодом и звуками флейты, Вэй Усянь стал человеком. Уставшим, измученным, улыбающимся через силу, живущим с терминальной фазой рака мозга только для того, чтобы жили другие. — «Запись… какая-то», — машет в камеру Вэй Усянь. Он сидит на каменном валуне слишком далеко от камеры, выглядит ужасно — встрепанный, осунувшийся, обложившийся бумагами, продолжает: — «Всё равно это никто не увидит. Но мадам Юй приучила меня вести дневники, а потом отправляла в Храм Предков стоять на колени, если я сам путался в своих записях. Если путались другие, только усмехалась, а я сам должен был знать себя и свои заметки от и до. Зачем я вообще всё это записываю?» Вэй Усянь встает со своего места, поднимается, подходит к камере и говорит: — «Я начал слышать голоса в голове. Энергии обиды больше не хватает, чтобы заглушить их, и Вэнь Цин поит меня травами. Голоса не уходят, хоть и звучат тише. Они говорят мерзкие вещи о том, кого я потерял, кого не спас, кому и что не успел сказать.» Вэй Усянь усмехается, ерошит волосы, качается на пятках и признается залихватски: — «Я не жалею, что поднимал мертвецов, что мстил жестоко, что отдал невообразимое за победу в войне, что спас Вэней… только сейчас их никто не спасет — все вышки глушат, связи нет никакой. А я — слабый умирающий человек, который уже не сможет их спасти. Вэнь Цин просит, чтобы я продержался еще полгода хотя бы.» Он усмехается, качает головой и говорит устало: — «А у меня сестра выходит замуж. Старшая. Приемная. Самая родная. И я не увижу ее свадьбу. Я думал, что не увижу, потому что буду мертв, всё никак не решался сказать… Вэнь Цин перед войной еще дала мне два года. Прошло пять. И я пока что жив. Странно. Глупо. Забавно?» Он усмехается, качает головой и выключает запись. Орден Ланьлин Цзинь пытается найти того, кто слил записи с упорством бывалых ищеек. В записях Вэй Усянь довольно четко раскрывает их преступления, и этого ему не могут простить даже на том свете. Этого не могут простить тому неизвестному, кто в ночи прокрался в серверную Башни Кои — самое защищенное и до этого неприступное место — и прямо оттуда слил все записи в сеть. — Не жалеешь? — спрашивает Лань Цзинъи, сидя рядом с Цзинь Лином на одной из крыш. — Нет, — отвечает тот, глядя на экране смартфона, как Вэй Усянь на записи вылавливает хохочущего а-Юаня. — О таком нельзя молчать. Меня воспитали непочтительным потомком ужасных предков. Я только родителей ценю. А о родителях Вэй Усянь говорит… хорошо. И он не врет. — «Павлин разбил мне бровь!» — хохочет Вэй Усянь. Он счастливый, растрепанный, да с синяками под глазами и в потрепанном своем халате, вертится, пока Вэнь Цин обрабатывает ему лицо, а запись, кажется, началась случайно, потому что ни тот, ни другая даже не смотрят в камеру. — «Нет, ты только подумай! Я его даже зауважал, — продолжает Вэй Усянь. — Он решил, что я сестру выкрасть собираюсь. Пошел отвоевывать. Сестра так смеялась над нами обоими.» — «Над тобой только ленивый не смеется, — вздыхает Вэнь Цин. — Да не вертись ты!.. Увидел сестру перед свадьбой. Рад?» Вэй Усянь замирает, смотрит с беспомощностью перед собой и говорит нежно: — «Очень. Она такая красивая. А они так очевидно любят друг друга. И они позволили мне придумать имя для их сына. Цзян Чэн, конечно, ворчал, что у меня одни Лани на уме, но я знаю, что сестра назовет своего сына Цзинь Жулань… и в этом мире останется еще что-то в память обо мне.» И тут Вэй Усянь замечает камеру и морщится. Дальнейшая запись обрывается. Цзинь Лин — Цзинь Жулань — в пещеру Фумо влезает больше из чувства противоречия. Ему тринадцать, он не боится ничего и никого. Мир говорит ему, что Вэй Усянь плохой, что он убил его родителей, и ему хочется увидеть место, в котором Вэй Усянь, как говорят, совсем сошедший с ума, разорвавший сначала своих Вэней армией мертвецов, а потом — и себя, погиб. На подходах к Могильным Холмам его вылавливает Ханьгуан-цзюнь, сопровождаемый Лань Сычжуем и Лань Цзинъи, кивает и уходит. — Что? — скалится Цзинь Лин. — Прогоните?.. — Проводим, — мягко качает головой Сычжуй. — В этом году отец разрешил мне одному навестить Луанцзан. Пойдешь со мной?.. В пещере Фумо тихо и спокойно. Она закрыта талисманами, но контур Лань Сычжуй переступает легко, потом проводит сквозь него Цзинь Лина и Лань Цзинъи. Последний уверенным движением достает фонарь и включает, направив луч на стену и позволив добраться до выключателя. Загораются лампочки Эддисона. — Откуда тут электричество? — хмурится Цзинь Лин. — Это периодически пытаются понять, — хмыкает Лань Цзинъи. — Но я вот что скажу — Вэй Усянь был гением. Цзинь Лин с ним не спорит, вместо того почти потерянно глядя на Лань Сычжуя, прошедшего к стоящему в отдалении каменному алтарю, на котором стояли поминальные таблички. Это не просто пещера, где жил Вэй Усянь. Это почти храм. Мягко горят благовония, чуть мерцают лампочки, молитвы не слышны, но они звучат в мыслях коленопреклоненного Лань Сычжуя. Лань Цзинъи с интересом изучает выскобленные на стенах надписи, потом подзывает Цзинь Лина и говорит: — Смотри. Вот чтобы такой талисман придумать, надо быть либо гением, либо безумцем. — А потом добавляет бездумно: — Интересно, это ему тьма нашептала из-за того, что у него последняя стадия рака была, или голоса в голове — это выверты только его мозга. Цзинь Лин, которому про Старейшину Илина говорили как про расчетливого мерзавца или тихо молчали о его самоотверженной дурости, смотрит растерянно, а потом требует: — Что за рак?! Он был болен? — Он умирал, — не открывая глаз, отзывается Лань Сычжуй. — Он умирал, и я помню до сих пор, как боль съедала его, как внезапно он начинал хохотать, как говорил кому-то, кого в комнате даже не было. А мы ничем не могли ему помочь. Мне было четыре. Но я помню. И мне до сих пор страшно. Цзинь Лин таращится на Лань Сычжуя. Он никогда не спрашивал, кто тот по крови, а на Луанцзан, говорят, обитал какой-то мелкий Вэнь… как раз нужного возраста. — Ты… — говорит Цзинь Лин. — Ты видел, как мертвецы Вэй Усяня всех разорвали?.. Как убили всех Вэней, а потом — и его?.. Лань Сычжуй чуть наклоняется вперед, а потом говорит твердо: — Нет. Меня спрятали. И я не думаю, что Вэй Усянь хотел убивать моих родичей. Но он был болен. И разум его пылал. Я нашел в своем сердце прощение всем его поступкам. Но я не хочу, чтобы еще кто-то… Он замолчал, а Лань Цзинъи кладет ладонь на плечо Цзинь Лина и говорит спокойно: — Сычжуй идет по тропе целительства. Он будет исцелять. Я работаю с талисманами и тоже стараюсь делать упор на исцеление. Пойдем подальше. Оставим его. У Цзинь Лина нет сил возражать или сопротивляться, и он позволяет утолкать себя в глубь пещеры Фумо. Он натыкается на Кровавый Пруд, в который спускаются провода и отчего-то не размокшие за годы печати, бредет дальше, рассеянно заглядывая в каждый отнорок и чуть спотыкаясь на неровных камнях пола. Серверную находит он, потому что почти падает и пропарывает ладонь об острый камень, а потом бездумно проводит кровью по части стены, которая почти неслышно отъезжает в сторону. А в серверной они находят записи. Лань Цзинъи подключает свой смартфон, вытаскивая из бездонных карманов переходники, а потом Цзинь Лин часами смотрит записи. — «Эй, меня видно? — улыбается в камеру Вэй Усянь, крутится на месте, показывая себя. — Надел церемониальные одеяния. Меня пригласили на полную луну Цзинь Жуланя… Цзинь Лина… а-Лина… Дурацкие одежды, но я приготовил ему такой защитный талисман!» — «Был плохой день, — устало смотрит в камеру Вэй Усянь. — Мы всего неделю как на Луанцзан. И я насмерть перепугал а-Юаня. Наверное, он никогда больше не подойдет ко мне. Становится хуже, но Вэнь Цин обещает мне еще пару лет.» — «Закопал а-Юаня в грядку как редиску, — деловито сообщает Вэй Усянь. — Получил по шее от Вэнь Цин. Оказывается, дети появляются не из грядки и не из цветка лотоса. Как — мне натурально объяснили. Почему все целители умеют так круто материться?..» — «Приходил Лань Чжань, — грустно улыбается Вэй Усянь. — Вэнь Цин сказала, что я в него влюблен. Может. Может. Как не любить его?.. Он невероятный. Но поздно… так поздно… слишком поздно… мою душу еще можно, конечно, спасти, но тело всё одно умрет через пару лет — не больше. И то, если я буду тянуть до последнего. А я уже подсел на облегчающие боль травы. Придется уходить раньше, чем тело сдастся. И на своих условиях.» — «Я скучаю по заботе сестры, — опирается на стол Вэй Усянь, а за его спиной догорает неудавшийся талисман, — по шутливым потасовкам с а-Чэном… по… по многому, наверное, но больше — по семье, которой они для меня стали и от которой я отказался. Но им лучше не видеть, как я становлюсь слабым и беспомощным, как теряю себя и… Что? — Он оборачивается куда-то, хмурится, а потом четко говорит: — Вас здесь нет. Вы мертвы, дядя Цзян, мадам Юй. Но… — его взгляд смягчается. — Спасибо, что навещаете. Хоть так.» И он поднимает полный осознания грядущей смерти взгляд. Цзинь Лин уточняет общий объем видеозаписей и уходит, чтобы вернуться с жестким диском. Лань Цзинъи сначала помогает ему скинуть записи на диск, а потом, в серверной Башни Кои, и выгрузить записи в сеть. И вот уже через неделю почти все видели хотя бы часть записей с Вэй Усянем, и Цзинь Лин не удивляется, когда слышит на перемене в учебной комнате звучащий из смартфона ученика знакомый голос: — «Когда умираешь, так много приходит в голову… Что я сделал для этого мира?.. должен ли я сожалеть?.. Но зачем. Что сделано — то сделано. Это не исправить простым «прости», не изменить и тысячей слов. Если ты натворил дел, то исправляй, а не кайся о том, что был слаб или глуп. Помоги тому, кто оступился, подними и иди с ним вместе, пока можешь идти. Спаси тех, кто просит о помощи. Живи и делай что-то, а не плачь, сожалея о том, что могло бы быть.» — «Ты думаешь, это кто-то когда-то услышит?» — вздыхает Вэнь Цин где-то вдалеке. — «Никто и никогда, — честно отвечает Вэй Усянь. — Но я хочу это сказать. И не хочу, чтобы вы остались с моими паршивыми мыслями, застрявшими в ваших головах.» — «Ладно-ладно, — взыдахет Вэнь Цин. — Что ты придумал насчет грядок?» — «О!.. — радуется Вэй Усянь. — Вот тут могу сказать. Смотри. Наша проблема в том, что в почве Луанцзан недостаточно питательных элементов, так?.. А если использовать вот этот талисман в сочетании…» А потом приходит учитель и громко ругает всех, кто смотрел. В клане Ланьлин Цзинь осуждают Вэй Усяня. Ненавидят Вэй Усяня. И понятия не имеют, что делать с Вэй Усянем, который внезапно показался с другой стороны. В СМИ робко напоминают, что клан Ланьлин Цзинь понес наименьшие потери в войне, когда от Юньмэн Цзян сражался даже калеченный и больной бывший заклинатель, ступивший на путь тьмы, потому что путь меча ему был недоступен. — Нигде не говорится, что он больше не мог сражаться мечом, — жестко выговаривает Цзинь Чан. — Но больше ступить на путь меча он не мог, — мило — и зло — улыбается ему Фа Мэй. — И давай говорить честно — заклинатель с золотым ядром не подвержен раку. И помнишь, как Вэнь Цин мрачно требовала переломать Вэй Усяню половину костей заново, чтобы залечить переломы нормально?.. Ци восстанавливает тело до идеального состояния, выправляя его максимально. Да у заклинателей даже кариеса не бывает!.. Споры о Вэй Усяне разгораются и не утихают. Люди выцепляют в его словах доказательства его падения, его злобы, его болезни, его доброты, самоотверженности, глупости, благородства, безумия, гения, обиды. Они строят о нем теории и пытаются понять человека, который давно мертв. Потом на улице Цзинь Лина хватает за руку репортер и требует: — Что вы думаете о Вэй Усяне в свете открывшейся информации о его болезни?.. Цзинь Лин смотрит на микрофоне перед своим лицом, а потом говорит устало: — Меня учили, что его нужно ненавидеть. Только какое ему дело до моей ненависти?.. Он мертв. И этого не исправить. Мои родители мертвы. И этого не исправить. Сотни человек умерли. И этого не исправить. Я не могу исправить это. Но я постараюсь такого не допустить. Цзинь Лин выбирает своей будущей профессией юриспруденцию. Ему советуют менеджмент, но ему важней — здесь, сейчас — законы и справедливость, возможность разобраться в неправильном и исправить несовершенство системы. Вэй Усянь был преступником. Вэй Усянь был героем. Вэй Усянь был кем-то, кто выбивался за рамки законов, потому что справедливость не равнялась законности. И с этим Цзинь Лин должен был что-то сделать. Не сейчас, нет. Сейчас ему всего тринадцать, и он — ребенок, который только учится этой жизни, но он справится и выберет путь, который позволит ему сделать этот мир чуточку лучше. Может, он настроен идеалистично, но кто в тринадцать не верит в то, что сможет пошатнуть мир?.. Тем более, у него уже сейчас есть для этого положение в обществе, которое еще нужно отстоять и набрать силу, вес, значимость. Чтобы не слышать мертвый голос еще живого человека, который говорит глухо: — «Яньли мертва. Она спасла меня. Чтобы я жил. Смешно как. Как смешно. Надо было давно сказать ей. Чтобы не спасала. Хотя… она бы всё равно спасла. Потому что она — добрый и светлый человек. Потому что она ценит и любит свою семью. Потому я был ей младшим неразумным братом. Потому что весь мир ополчился на меня за мою силу… которой нет. Мне не было справедливого суда и меня обвинили за то, что я не совершал. И это — наш мир.» А Цзинь Лин не хочет, чтобы его мир был таков. Он хочет справедливости. Он хочет честности. Он хочет, чтобы людей карали за их поступки, а не за то, что кто-то кого-то испугался. И он этого добьется. Начать, наверное, стоит с дяди Мо, которого изгнали из клана два года назад за что-то непонятное на уровне слухов. Поездка запланирована через неделю, и с ним обещал съездить дядя Цзян, которого все эти откровения Вэй Усяня перетряхнули, сломали, но и исцелили. Цзинь Лин кивает своим мыслям и садится медитировать. Он не знает, что через неделю в деревне Мо увидит на знакомом лице дяди почти чужой, виденный лишь на записях взгляд.