Мазохисты или идиоты? Я точно не знала.
— Заходить не будешь? — Я что, с тобой попиздеть сюда пришла? Ты так много на себя не бери, — засмеялась я и сделала последнюю затяжку, позднее бросив сигарету под ноги и затоптав носком ботинка. — Эх, все меня позабыли... — Все, с кем ты общалась, сдохли или от передоза, или от рук тех, кто не хотел платить за передоз. Чему ты удивляешься? — Твоя правда. Ладно, иди. Твоя мышка уже изнывает от скуки. Немудрено, что все в этом сомнительном заведении знали про меня и Ларису. Сложно было не заметить, как мы уходим в одно и то же время, или не услышать её стоны из-за дверей закрытого женского туалета. Она как хлопковый фитилёк — нужно только поднести зажигалку, чтобы воспламенилась. Лариса искала жестокости во всем, а я была той, кто могла насытить ею сполна. Так и спелись. Так и переспали. Когда я увидела её впервые, она то расхваливала, то откровенно критиковала подход к отношениям своего "дорого и глубоко, мать его, уважаемого" друга Матвея. Лара активно жестикулировала, едва не уронив стоящую на их столике бутылку водки, и громко приговаривала: "Какие у тебя там стальные яйца, перепёлочка высиживала?". Узнала я тогда многое: и что парень любви всей жизни Матвея конченый мудак, и что презервативы он покупает самые дешевые, и что Лерка — та самая любовь всей жизни — уже давно его бросить хочет, да всё никак с силами не соберется. Подростковые драмы меня мало когда интересовали, но подвыпившая женщина двадцати семи лет — самый лучший психолог, который обязательно докажет всем униженным и оскорблённым, что с кем-то они должны наконец поменяться ролями. В общем, Матвей тогда советов получил, думается мне, на ближайшие лет десять, а буквально в следующий раз в этом самом баре я его увидела уже с Лерой.И кто скажет, что я не Купидон?
Но вернемся к первой встрече. Матвей, перегрузив свою многострадальную голову, отключился и оставил нас с Ларой болтать о своём. Тогда она вцепилась в меня, ласково вторя "Тан-е-ечка". Злости у меня не было никакой, впрочем, как и желания разбираться с малолетней пьянью, но я всё же решила вывести её на воздух, пока Лара уже игриво заглядывалась на мои губы и оголённую шею. Девчонкой она была красивой: слегка волнистые блондинистые волосы придавали ей некую миловидность, светло голубые глаза высматривали всё-всё в самых глубинах твоей души, а розовые щечки и вовсе делали её ангелочком. Но ангелом она, конечно, не была. Ведь создание небес не захочет, чтобы ему боль причиняли: чтобы кусали до вскрика или шею сдавливали со всей имеющейся силой, чтобы рот пальцами затыкали, на язык грубо надавливая, или оскорблениями осыпали с ног до головы. А Лара этого хотела. Что уж греха таить, я в свою очередь давала ей желаемое сполна. То ли я так свои садистские наклонности удовлетворяла, то ли просто злость на девице вымещала, но отношения наши были такими нездоровыми, какими только можно было их представить. Сегодня Лара меня не ждала, ведь о встрече мы не договаривались. Потому, когда она меня увидела, тут же подбежала и вцепилась ладошками в воротник кожанки, утягивая меня за угол, где никто не мог бы нас увидеть даже при большом желании. Она смотрела на меня долгих полминуты, и взгляд её был таким диким и покорённым одновременно, что мне показалось, будто у меня подкашиваются колени. Вера же мягко уместила ручки на моей шее и притянула к себе быстро, порывисто, втягивая в жадный поцелуй. Я нутром чувствовала, как она горит от возбуждения, понимала, что одна только мысль обо мне сносит ей крышу покруче любого наркотика. Оттого словно под наркотиком была я сама, в момент меняющаяся от прикосновения её вечно холодных рук. Она острыми ноготками царапала мою кожу, прекрасно зная, что это непозволительно. Прекрасно понимая, что за такое дело я прерву поцелуй да оттяну блондинистые волосы, собрав их в кулак, заставлю её голову назад запрокинуть и жалобно проскулить, когда острые зубы оставят красноватый след на её молочной шее. — Тань, я так те... — Рот закрой, — строго срывается с моих губ, после чего я тяну Лару за собой в подсобку, грубо схватив за руку. Как входим, закрываю дверь изнутри и прижимаю к ней девчонку, попутно стаскивая с неё толком ничего не прикрывающий черный топ. Она смотрит на меня затуманено, легонько улыбается, руками тянется к моим плечам, чтобы стянуть куртку, и это единственное, что я позволяю ей сделать. — Как приятно иметь с Вами дело, — едва ли не мурчит Лара, поглаживая ладонью свою грудь в надежде, что розоватые ареолы не останутся без моего внимания. В свою очередь я позволила себе толику нежности: мягко провела языком от острой ключицы до соска, слегка прикусив напоследок, и она простонала жалобно, запуская пятерню в мои волосы и стягивая их в кулачке. Расстёгивая пуговицу голубых джинсов, я внимания особого на её выходки не обращаю. А Лара, возбужденная, уже сама не знает, как подставиться, чтобы мне было удобнее. Мысли об этом заставляют улыбку взыграть на моем лице, ведь кто-кто, а эта девочка лучше всех знает, что я заберу желаемое даже стоя вверх ногами на канате, пока подо мной расстилается водная гладь. Джинсы падают к её ногам уже через несколько мгновений, и Лара тянется ко мне в надежде получить ещё один поцелуй, но я грубо разворачиваю её лицом к двери, пока она успевает только ойкнуть от неожиданности. В глаза бросается белое кружевное белье, горячо ею любимое. Едва отодвинув в сторону ткань, провожу по оголённой ягодице ладонью, слышу, как моя девочка задерживает дыхание, очевидно, в ожидании удара, но я лишь сжимаю с достаточной силой, выбивая сдавленный выдох из её легких. — Танечка... — Что ж тебя так тянет на разговор, — возмущаюсь я и резко ввожу в неё пальцы, воспользовавшись её расслабленным состоянием. Схема срабатывает, как часы: не ожидающая подобного Лара со стоном выгибается в спине и спустя минуту начинает подаваться бедрами мне навстречу, надеясь приблизить оргазм. Нет никакого волнения о том, что кто-то может нас услышать: музыка в баре играет почти на всю, да и в целом там никому нет дела до других. Я более чем уверена, что мало кто заметил такое резкое исчезновение Веры, и ещё меньше тех, кто подметил моё присутствие в баре. Её стоны — моя любимая симфония. Её хочется поставить на повтор и слушать-слушать-слушать, пока кровь из ушей не пойдёт. Её "Тани", то сдавленное и тихое, то громкое и порывистое, крышесносно и действует безотказно. Слёзы, выступающие на её глазах, когда мои пальцы давят на корень её языка, приносят мне такое удовольствие, о существовании которого я и вовсе не подозревала. И в конце концов её прикосновения, попытка дотронуться до меня хоть как-то в таком неудобном положении, заставляют меня блаженно закатить глаза и дать ей больше-больше-больше, чтобы дрожь прошла по всему девичьему телу, когда она в последний раз простонет сладко моё имя, отдав всю себя от клеточки до клеточки. Когда я разверну её к себе лицом и поправлю спутавшиеся у лица пряди, Лара только улыбнется и прижмётся ко мне со всем имеющимся теплом. Такая холодная. Такая потерянная. Такая уставшая. И только во мне вновь найдёт опору. Моя глупая-глупая Лара.