***
Когда корабли стали разворачиваться, Беатрис даже вздохнула свободнее. Когда в пределах видимости остались только греки, стало совсем хорошо. Вывести из шторма один корабль она сможет без сомнений. Женщина поправила свое платье, чтобы в последний раз убедиться, что оно сидит плотно и в битве не станет вдруг видно, что она не мужчина, и крикнула своим, сломанным ещё в детстве, голосом: «Всем уйти с палубы, начинается шторм». Море и в самом деле начинало штормить. Волны поднимались все выше и выше, накатываясь одна на другую, а Беатрис чувствовала, что от этого становилось легче. Слабые полубоги всегда говорили, что управление даром выматывает, что легче и вовсе к нему не обращаться, но Беатрис никогда этого не понимала. Дар ведь, это как поездка на лошади — проскакав много миль, ты будешь чувствовать усталость, но пешком в жизнь не достигнешь нужной точки так быстро. К тому же, дар, как и всякая поездка на лошади, вдохновлял жить. Беатрис хотела бы однажды сразиться с кем-то из детей Юпитера или Плутона, доказать им, что она и в самом деле сильнее, но пока что у нее не было такой возможности, пока что она просто выходит одна против целой армии греков. Море, родное море, куда более родное, чем старое поместье, в котором она провела детство, или легион, отнявший ее юность, подчинялось каждой мысли. Ей не было нужды вскидывать руки, направляя каждою волну, как дети Церебы указывают путь своим лозам. Море было частью её тела, как ноги, которые шли сами, которые не надо было переставлять руками. Беатрис смотрела, как море переворачивает корабли испанцев. Волны накатывали с шумом, бились о палубы, сметали людей, волны были беспощадны, да и не было за что щадить противников: и греки, и испанцы, — все они были теми ещё уродами. Волны громыхали, и сердце громыхало с ними в ритм. Беатрис улыбалась, позволяя силе вырываться, позволяя себе наконец-то разойтись и отомстить за все. Тело отпускало силу, но вместе с этим, почему-то, становилось слабее. Словно бы с божественной силой уходила и обычная, смертная, которая заставляла тело жить. Беатрис упала на борт и отпустила море. Разбушевавшись, оно справится само, главное, не дать ему свой корабль. Беатрис прижалась спиной к деревянному ограждению и вдруг взмолилась отцу. Море нельзя контролировать, а потому очень уж сложно не дать ему свой корабль, но Беатрис не может, не имеет право, отдать его. Она обещала своей королеве, что все люди вернутся домой. И ее подруга, ее любимая Елизавета, ждёт сейчас ее, а она не может обмануть. Иначе какая она римлянка? Беатрис уже не двигалась почти, она даже дышала через раз, все силы направляя на маленький кораблик в огромном море, который не мог затонуть, и оттого гнал подальше от шторма, быстрее, чем мог самый быстрый корабль на свете. Беатрис не двигалась, она и не дышала почти, когда корабль причалил к остальным. Капитан поднялся на палубу и только тогда все увидели, что маркиз Нортгемптон сидел едва живой и абсолютно седой в уголке кормы. «Вероятно стало плохо, — сказали все матросы, — неудивительно, все эти неженки из дворца даже в море то ни разу не были». Беатрис не двигалась, рассматривая знакомый потолок. Не было сил даже повернуть голову, как будто она тренировалась несколько лет подряд, не останавливаясь даже отдышаться. Подруга стояла, сдерживая слезы, а Беатрис не могла её успокоить. Телу, смертному телу, пришел конец, она это чувствовала. Это не было уже сном ребенка Гипноза, это было реальностью. Страшной реальностью, в которой её тянуло в подземный мир, тянуло за такой, оказывается, страшный даже для дочери Нептуна грех. Елизавета взяла ее за руку и Беатрис едва нашла в себе силы улыбнуться. Прикажи тогда подруга не уходить, Беатрис бы не ушла, сбежала бы из подземного царства, из-под чуткого взгляда владыки Плутона и Танатоса, чтобы снова оказаться с ней. Но подруга молчала, и Беатрис не собиралась так рисковать. Море никому не подвластно, его нельзя запугать, его нельзя контролировать, но море готово слушаться. И Беатрис так и не поняла, почему.Часть 1
13 мая 2024 г. в 16:16
— Вы предаете корону, — капитан, имя которого Беатрис даже не собиралась запоминать, остановился перед ней, сложив руки на груди.
Беатрис сначала даже не поняла, что обращается он к ней. Простой матрос перечит ей, маркизу, которого сама королева отправила командовать флотом. Перечит так глупо и нелогично, что кажется, будто он под действием какого-то монстра: она предать не может. Кто угодно, но не римлянка, для которой честь так важна.
Матрос замялся, смотря в её глубокие глаза. Отец — не Нептун, а законный муж ее матушки — говорил, что в ее глазах плещется море, а маленькая Беатрис с ним никогда не спорила, напротив, часто убегала к озеру в глубинах их имения и, взглядываясь в воду, пыталась понять, как в глазах может что-то плескаться. Потом стало не до того: любой выход к воде — не Тибру, текущему у стен города, а другим рекам и тем более морям — кружил голову возможностью воспользоваться даром, стать свободной хоть на миг. Так и сейчас она чувствовала, что сила внутри все нарастает, ещё чуть-чуть и ее будет невозможно сдерживать. Беатрис и не собиралась, она могла отомстить грекам, могла отомстить наглым испанцам, могла показать всем умникам из сената, что такое ребенок Нептуна, но она пообещала своей королеве, что потери будут минимальны, она сказала своей подруге, что как можно больше людей вернутся домой. Она не могла предать ее доверие.
Капитан открыл было рот, чтобы что-то сказать, но Беатрис его опередила:
— Матросам нужна вода и еда, на кораблях их недостаточно для дальнейшего преследования, — слова резали воздух, как клинок режет грудь очередному монстру. В юности, во время службы в легионе, Беатрис часто засматривалась на детей Марса или Белоны, мечтая однажды говорить также четко, как они, сейчас же она чувствовала, что давно перешагнула их возможности.
— Матросам нужна вода и еда, на кораблях их недостаточно для дальнейшего преследования, — капитан глухо повторил ее слова. В его затуманенном взгляде не было былого нахальства, и Беатрис даже хмыкнула себе под нос — возможно, матрос в самом деле был затуманен, здесь и сейчас, когда сила бурлила через край, женщина вполне могла и туман себе подчинить, все казалось возможным дочери Нептуна в открытом море.
— Не забудьте, наш корабль остаётся, — капитан кивнул и удалился отдавать приказ остальным матросам. Им ещё предстояло переговорить с другими судами.
Беатрис, развернувшись к нему спиной, отправилась к самому краю кармы. Поворот получился четким и красивым, словно только вчера она, центурион двенадцатого легиона Фульмината, отчитывалась перед кем-то из преторов о готовности когорты к операции, словно не прошло практически сорок лет с роковой ошибки, с потери когорты, с такого позорного изгнания. Беатрис вздохнула, такой наплыв воспоминаний о прошлом ни к чему хорошему не приводил, от него прямо веяло царством дяди.
Беатрис захотелось перекреститься, и она не смогла сдержать истеричный смех. Сила кипела, рвала тело на части, но Беатрис не имела право ее выпустить, чтобы не обмануть подругу. Божественная сила хотела вырваться, а тело, смертное, дурацкое тело не выдерживало, и оттого в мозгу и появлялся такой бред: любимая дочь Нептуна, которой он самолично помог, приставив к тогда ещё не королеве, а опальной принцессе, крестилась, взывая к Господу, посреди моря.
Море начало волноваться. Ещё слабо. Ещё светило солнце, волны ещё не были даже в человеческий рост, но Беатрис ощущала — сила просачивается, а море начинает повиноваться чувствам самой женщины. Странным, отдающим смертью, чувствам.
Всему виной этот ужасный сон. Да, точно, сон. Там, на кораблях греков, есть ребенок Гипноза, он подослал этот ужас, этот кошмар, в котором ее дорогая подруга придает её земле. Беатрис легла на ограждение. Под ней беспокоилось море. Если это море вдруг взбунтуется, то никто этому не придаст значение. Море, оно ведь не подчиняется никому, его невозможно контролировать.
Даже родные сердцу римляне не поймут, для них она давно мертва, не может дочь Нептуна продержаться практически четыре десятка лет в мире смертных в одиночку, до маркиза Нортгемптона же, как и до любого другого смертного пэра, легиону не было дела. Однако Беатрис не могла: обещание, не клятва даже, держало ее в узде куда лучше, чем множество запугиваний сената в юности.
Да, без сомнений, дело в том, что она постарела.
Беатрис замерла, смотря на волны перед собой. "Море нельзя контролировать", — так говорили моряки. "Дети большой тройки должны быть связаны с легионом, иначе они могут забыть о Риме в угоду своим желаниям", — так сказал сенат, когда она впервые загремела в карцер. "Я служу вам, а не короне" — ответила полудышащая Беатрис своей принцессе, когда доставала ту из Тауэра.