опостылый закат, замри.

опостылый закат, замри. ночь в неволе томила дни. тишиной у твоей двери раздавались ее шаги; ухмыляясь тугой петле до решающей пляски сил...

оно идёт тёмными коридорами. почти кусает за пяты; а клыки-то тоненькие, наточенные, совсем как иголки впиваются глубоко в плоть. изгвазданный в крови людской, зверь лишь скалится сильнее, сглатывает — распробовать пытается. она сладкая, хотя невинной совсем не назовёшь. глаза лишь жёлтые в кромешной тьме сверкают — да клацканье зубов, чавканье жадное доносится. кровь эта — сладкая совсем, горячая, — в жилах стынет. от выброса адреналина лишь вкуснее; зверь облизывается, с лапы на лапу переминается, в позу охотничью встаёт. уши к голове прижимая сосредоточенно, носом чёрным по воздуху ведёт и принюхивается. человек никуда не денется. его глаз празиолитский запомнится надолго — в нём страх и непонимание отражается. а демоны ой как любят, когда эти два понятия воедино сливаются. он мордой ведёт, хвостом крутит, круг вокруг себя описывая, игриво челюстью вновь щёлкает и быстро во тьме скрывается. саша снова просыпается от ощущения сдавленности в районе груди. дышать тяжело — он жадно воздух глотает, а насытиться не может; он в лёгкие не попадает. из него которую ночь весь дух выбивают, а во снах кто-то яркий по следу шастает. взгляд хищный, цепкий... знакомый очень, словно наяву уже где-то встречался. только саков совсем не может вспомнить, где. его теперь преследует то повсюду. староста деревенский на своём веку повидал много сущей, лявр и бесятины разных консилий, но в этом было что-то совсем противоестественное и чуждое. будто не от мира сего. будто не то что из потустороннего — оно инопланетное, до странного могущественное и очень-очень жадное. до крови жадное, до духа, до нутра твоего всего перекошенного. на эмоции бежит, и у обычно флегматичного саши не получается их держать под контролем — именно рядом с существом этим вихрь со дна поднимается, будоража неминуемо. изводя почти до безумия. а саков видал безумие, видал и во всех красках. и испробовать его на собственной шкуре совсем не хотелось. — ты совсем, сашка, спать плохо стал. — певчая ставит перед ним кружку с крепким, чёрным совсем, как самая тёмная ночь, чаем. колдун не отвечает; кивает отрешённо, а сам взгляд притупленный с глади этой не отрывает. ира посматривает на того озабоченно, тревожно, но вслух ничего не говорит и в покое оставляет, отворачиваясь к кухонному гарнитуру. саков думает, что лучше бы он вообще не спал. на съёмках с артёмом они пересекаются редко, но очень метко. когда краснов появляется на горизонте где-то — саша это чувствует заранее. от вампира, всё как по классике, холодом могильным веет, пробирает до самых костей; колдун деревенский непроизвольно руки в рукава толстовки прячет, нервно пальцами перебирая бусины браслета заговорённого. сила за спиною нашёптывает что-то едва разборчиво, но саков совсем не может сосредоточиться, чтобы слова разобрать. а зря. предостережения лишними не бывают, тем более когда к силушке не первый обращаешься. как артём перед ним тенью бесшумной вырисовывается, из памяти стирается. и сам разговор помнит саша смутно. помнит прикосновение — ненароком словно бы, но через ткань его обдало стынью морозной аж до озноба и почти онемения. ира потом спросит, где застудиться умудрился в погоду такую — но саков лишь глаза в пол опустит молчаливо. а пока глаза празиолитские притягивает оскал белоснежный на устах чужих; дольше положенного взгляд их на губах пухлых задерживается, до неприличия даже, и абсолютно точно вампир это подмечает с пристрастием желанно-сладостным. он не понимает, почему так ланиты вспыхивают при внимательном взгляде омутов тёмных, а за спиной дыхание зловонное чувствуется. не его это сила в затылок дышит, не его. его так играться не будет. это точно что-то вампирское. что-то всепоглощающее, затягивающее, как чёрная дыра — выхода обратно не будет. и саша держится. за надежду, за стабильность, за ирку свою держится, за деревеньку ребровскую, где ждут его люди свои. держится неуверенно уже, руками дрожащими, сомнениями мутными, но отпускать не думает. артёма это, конечно, раздражает малость. он привык всего добиваться легко и быстро. он по головам идти готов ради целей любых — и того, в общем-то, не скрывает. но с саковым не получается силой грубой, наглостью брать. он упрямый, правильный слишком, если бы не бески за спиной, краснов бы сказал, что почти святой. быть может, именно потому так в душу западает тёмную, грешную. вампиру жутко полакомиться плодом запретным этим хочется; до невозможности почти, до дрожи. «моё сердце принадлежит только мне и не может быть занято». вампир убеждает себя в этом слишком долго, чтобы признать очевидное: иногда сердце с тобой не советуется. в сторону иркину взгляды ревностные, ядовитые бросает, да желваки напряжённо на скулах ходят. так и хочется поддеть, хочется по-змеиному — по-иудовски. но держится из сил последних. саша первый сдастся; артём знает это точно. он в себе уверен, хоть и суетливость колдуна с толку сбивает и напрягаться заставляет. сакова в гот.зале мутить начинает — чем ближе краснов к нему встаёт, тем больше фон общий сгущается, чтобы разом рассеяться. как по водной глади круги дрожат. в его нутро бросают что-то — и оно оседает в глубину, с самого дна поднимая песок да муть. певчая за руку хватает, чуя неладное, на себя внимание обратить пытается ненавязчиво, но саша ладонь лишь по инерции сжимает её — а сам оторваться от стана изящного не может. эти руки татуированные, пальцы длинные не то наяву, не то во сне не столько тело, сколько душу пленят. подушечки мягкие вдоль овала лица скользят, губ приоткрытых касаются, за подбородок лицо приподнимая. колдуну кажется иногда, что артём совсем не шутит и не пытается образ возвести — он вправду самый вампир натуральный. стоит в глаза хищные заглянуть — загипнотизирует. сакову не хочется сопротивляться дыханию обжигающему на коже шеи нежной, рукам, волосы на затылке сжимающим так крепко, но болезненно-приятно, холоду обволакивающему, от тела краснова исходящего так, словно не живой совсем перед ним. в артёме все противоречия мира сошлись воедино, он отталкивает в том же масштабе, что и притягивает. саша рядом с ним себя куклой тряпичной ощущает — не иначе. каждое слово, выдох томный, вздрагивание яблока адамова на шее худой улавливает. одно интересно — правда сердце его бьётся, точно живой? настоящий? не иллюзия ли? а вампир смеётся. смеётся так заливисто, голову назад чуть запрокидывая, будто мысли его читает. саков готов в моменте поверить даже в это. он поверит сейчас во всё, что краснов ему ни скажет, в чём ни убедит; согласится со всем, о чём тот попросит. артём лишь властью этой упивается — это по глазам чеширским видно. губы в ухмылке тянутся, рука крепче у горла сжимает, заставляя придыхание многозначительное испустить. саша моргает лишь раз; но этого мгновения хватает, чтобы глаза тёмные напротив вспыхнули ярко-жёлтым. он этот взгляд хищный узнаёт в мгновение. и сразу внутри всё замирает, натягивается... обрывается. колдун подскакивает вновь в холодному поту. ловит жадно воздух ртом, рукой дрожащею проводит по лбу мокрому — и цепенеет. вторая половина постели пустует. саков ноги с кровати спускает, и по пятам босым холодом веет сразу же могильным и знакомым до боли. — связываю тебя несокрушимыми узами мойры-хтонии и могучей ананке... заклинаю вас, демоны, лежащие здесь, и питающиеся здесь, и проводящие здесь время, и безвременно умерших юношей, которые находятся здесь. заклинаю вас... — шёпот голоса прокуренного пробивался сквозь тишь гробовую как через прослойку ватную. чёрная ткань лицо прикрывала, но дьявольская улыбка уст касалась вполне различимо. из отражения в зеркале на него смотрел кто-то столь могущественный и опасный, что ритуал чужой саша ощущал на расстоянии. по-холостяцки пустующая квартира вдруг начинала жить своей жизнью. саков щурится, головой ведя резко — силы тёмные юлили, дверки шкафа закачивая. ловец снов некогда подаренный развеивается, со стены срываясь к окну. за рамой же оконной в мгновение ветер завывающий стихает, как по приказу. колдун к тумбочке прикроватной тянется, очки с неё подхватывая. едва успевает саша их к переносице сдвинуть, в возникшей неестественно тишине за дверью раздались отчётливые шаги. впервые за долгое время своей практики саков понял, что боится. боится настолько, что все органы внутри в трубочку сворачиваются. . . . он так и не уловил, что силы ему пытались шептать. и иркина любовь искренняя, светлая, никак из омута вытащить бы не смогла — за красновым стояло неописуемое. но, когда это неописуемое обволакивало, становилось неважно. грань между злом и добром стиралась незаметно. она пленила, тянула, вязкими нитями липкой энергетики сковывая движения да мысли путая. саша к стану жмётся изящному, покорно в пропасть эту мчась; в пасть голодную, с клыками в застывшей крови. он теперь во власти тьмы этой и рук, нагло к себе прижимающих. за спиною у артёма сверкают зверем диким жёлтые глаза, губящие душу любого, кто в них посмотрит. колдун в них заглянул дважды. когда оскал злорадный смыкается на шее бледной, след оставляя, последняя дверь захлопывается и обрывает все отступные пути. как слышится за углом стук каблуков женских приближающихся, так в ушах и рычание довольное, желанно-похабное эхом застывает. но так ли важны последствия?