Аврора

— Да, она была нашей вокалисткой и первой гитаристкой. Причем какой… Таких, как Аврора я, пожалуй, никогда больше не видел. Вы… — мой мертвый голос впервые за все интервью стал живее, — вы видели наши концерты? — Да, я, конечно, ознакомилась с творчеством вашей группы. Прослушала несколько альбомов… — Нет, я не об альбомах или отдельно взятых песнях. Я именно о концертах. Вы видели записи? Журналистка немного смутилась и виновато улыбнулась. — Что ж, зря. Вы бы прочувствовали, что на самом деле представляет из себя Аврора. Какая это энергия… невероятная. Поверьте, это чувствуется даже через запись. Журналистка улыбнулась и продолжила: — Хорошо, а расскажите о ней подробнее. Какая она была в жизни? — В жизни?.. — я призадумался. Воспоминания одним потоком ударили в грудь и глаза. И мне стало больно. — В жизни Аврора была ровно такой же, какой она была на концертах. Этот человек был искренен всегда, особенно на сцене. Во время представлений мне порой казалось, что ее глаза начинали святиться, а красные волосы натурально превращались в пламя. Она была неделима со сценой. Она была частью ее и не позволяла себе сходить с неё даже в обычной жизни. — А как это проявлялось? — вставила журналист. — Да как… Как угодно! — я усмехнулся. Боль от воспоминаний перешла в тепло. — Громкой она была очень. Громко говорила, смеялась, мечтала. Такой человек был, понимаете. Мы, если честно, всей группой чувствовали себя в сравнении с ней какими-то паиньками что ли… А сколько с ней интересных историй случалось… Помню дело было в старшей школе. Мы уже тогда все четверо познакомились и группу создали. Спели мы на праздник какой-то в актовом зале так, что чуть крышу не сорвало. Все были не то что в восторге… скорее в оцепенении. Я тогда, когда в конце выступления взглянул на ее спину (она вышла вперед), на то, как ее плечи поднимаются и опускаются от глубоких вдохов и выдохов. Когда взглянул на лица школьников и учителей, которые все это видели, отчетливо понял, что тогда в нее влюбились совершенно все, — мой голос дрогнул. Да, о тех временах вспоминать… вызывает трепет и еще непонятно какой. Трепет приятный или холодящий спину. — И я. Но самое веселое произошло потом, после выступления! Она в этой школе, в отличии от нас, не училась, мы ее просто спеть позвали, и следовательно ее никто не знал. Так вот многим парням из этой школы стало дико интересно ее рассмотреть, обратить на себя внимание ну и так далее, сами понимаете. И решили эти ребяты повпечетлять ее. У нас около актового зала на последнем этаже висел турник на стене. Ребята часто там на переменах зависали. И вот начали они перед ней, но, естественно, невзначай подходы наворачивать. Они начали заранее, чтоб она вышла и там сразу была картина маслом. Собственно не самый интересный способ они выбрали, но что придумали, то придумали. Выходит она из зала, я с группой сзади идем. За нами еще сколько-то людей увязалось. И вижу перед собой товарища, который вот только пятнадцатый раз подтянулся и с выдохом свалился с поручня. Все парни тогда на нее взглянули с веселыми улыбками. Она это место осмотрела с таким, знаете, вызовом в глазах. И спрашивает (голос у нее обычно был немного хриплый, густой и бойкий, но тем не менее красивый и высокий): — Какой рекорд? Ей в ответ: — Двадцать один. Она улыбается (улыбка у нее всегда была открытая, губы всегда разжимала) подбегает к турнику, сбрасывает с себя желтую куртку, оставаясь в одной черной майке, прыгает, отталкивается ногой от стены и хватается за поручень. Никто даже среагировать не успел, а она уже умудрилась раз пять подтянутся. — я задушевно посмеялся. — Эх, видели бы вы тогда лица тех, кто там был. Все парни рты по открывали, а девчонки глаза выпучили. Подтянулась тогда 25 раз. Я цифру точно запомнил. Потом она подняла куртку, позвала нас, и мы пошли за ней. Как же нас тогда глазами пожирали. Мы все чувствовали себя победителями… Гордились за нее… Да… тогда-то я и понял, что люблю ее. Окончательно. — Как интересно, — вновь вставила журналистка. — Она будто и после вашего концерта продолжила выступление. — Да. Вы совершенно правы. И это лишь вершина айсберга, — я медленно вздохнул. — Был еще случай, там же в конце школы. Она заставила нас покрасить себя в краску флуорисцентную (это та, которая в темноте светится) и выступить в таком гриме в зале с выключенными лампами. В полной тьме. Мы тогда, помню, всей группой как звезды святились… и она… конечно, она сияла ярче всех. О, а еще помню, что она однажды к нам на репетицию пришла с огромной татуировкой на руке! От плеча до самой кисти. А ведь она нам тогда говорила, что на репетиции не ходит из-за того, что заболела… А у нее, оказывается, татуировка заживала. — я слабо и задумчиво улыбнулся и не заметил этого. — И вот так всегда было… неожиданно и весело… давние времена… тогда все иначе было. Журналистка участливо кивнула и спросила: — Сейчас мы все знаем, что у вас с ней были долгие и шумные отношения, — журналистка улыбнулась. — Многие любители инди рока до сих пор помнят ваш громогласный альбом «Оттенки» и то, как вы его продвигали. Кажется, вся рекламная компания была основана на вашей с Авророй любовной одиссеи? — Скорее Илиаде. Но, в общем и целом, да. Правда, мы тогда не планировали, что получится именно так, но… Как я уже говорил ранее, она была громкой. И оставалась ей и когда мы были вместе. По началу решение, что к каждой песне из альбома будет приурочено какое-то яркое событие из наших отношений вообще не задумывалось. Просто так вышло… А потом мы во время оседлали волну. — Да, — вновь вставила журналистка. — Так вот, сейчас мы знаем, о том, как у вас все было в середине. Но нам ничего неизвестно ни о начале, ни о конце. Какое было ваше первое и, если можно так сказать, последнее свидание? Ну перед тем, как Аврора… — Погибла? — Да… — сочувствующе сказала журналистка. — Знаете… Первое свидание было обычным, ничего такого. Даже обсуждать нечего… — я сказал это к понял, что у меня начал дрожать голос. Я был не готов к таким вопросам. Хоть это и произошло десять лет назад, я… почему о начале говорить сложнее, чем о конце? — А вот последнее… мы… в конце отношений… — я опять вздохнул. Черт, кажется, кислород кончается. — У нас были разные мнения о некоторых вещах… Я хотел свадьбы, а она нет. Хотя мы были вместе уже пять лет. Я очень хотел семью. С ней. Но она была совершенно непробиваема. Потом наши мнения на многие вещи расходились все сильнее и сильнее… И вот… мы расстались. Пришлось… такое порой происходит… — Что вы тогда чувствовали? — с горящими глазами спросила журналистка. Да. Вот они эти глаза. Жадные до сенсаций и громких заголовков. Я их знаю. Повидал уже… — Было… — я немного помолчал. — Было ощущение… — мой край губы чуть приподнялся и задрожал. — Кусок души отвалился. Просто часть меня отпала и все. — я сжал челюсть. — Аврора была для меня всем и даже большим… со всеми ее выходками, со всеми ее проблемами, со всеми ее чудесами… да, чудесами. Сейчас, спустя время я понимаю, что все ее странности скорее были даром. А когда я узнал о ее смерти… о той автокатастрофе... — у меня задергались веки. Черт, лишь бы прямо тут не расплакаться… — я понял, что та часть души потерялась навсегда… и одной звездой на небе стало меньше… Кхм!.. — я откашлялся. Ком подбирается к горлу, пора все это заканчивать. — Я думаю, что пора подводить интервью к концу. — Да, но… — начала журналистка. — Нет, — перебил я. — Пора. Последующее помню плохо. Как закончилось интервью, как я вышел, как я сел в машину, как я доехал до дома. Все было будто на автопилоте. Мой мозг был вдалеке от тела. Все то, что внутри, было тогда не в машине, а там с Авророй. Ее лицо на фоне ночного города. Те ее слова… «Обещаешь?..» Я доехал до дома. Вышел из машины, зашел в подъезд. Долго смотрел на свое отражение в зеркале лифта, пока он безмятежно поднимался на пятнадцатый этаж. И наконец оказался перед дверью. Открыл ее, затем закрыл. И встал. Встал в прихожей и не мог пошевелиться. Живот затрясся, а грудь что-то чудовищно сжало. Потом я почувствовал что-то текучее и горячее под глазами. Видимо, слезы. Я прямо так, не снимая одежды, прошел в глубь квартиры и остановился напротив огромного панорамного окна. Ночная Москва. Прямо как тогда. Я подошел ближе и уперся в стекло лбом. Я с силой сжал рукой свою кожаную куртку в центре груди. Как же больно… Как же я хорошо помню тот день… — Ну что ребят, репетиция закончена? — спросил парень с черными волосами и взлохмаченной прической. — Вроде все повторили. — Да, думаю, можно закругляться, — ответил я и начал засовывать свою синюю электронную гитару в тяжелый черный чехол. — Только давайте в следующий раз по другим аккордам сыграем, а не по этим? Как то оно с этими не живо звучит… — Не живо? — спросила тогда она. — Почему это не живо? — О-о-о… — промычал ударник, положив палочки в контейнер. — Кажется кто-то разозлил Аврору. Эй, — обратился он к парню с черными волосами. — Может, ретируемся, пока не поздно, а то нам еще прилетит? — Да, — ответил он. — Однозначно. Бывайте ребята. Оба они отдали мне честь по армейски и с быстротой пули выбежали из студии. — Ну так… — продолжала она. — Почему не живо? Ее светло-карие глаза тогда были особенно ярки. Я помню тот момент. Помню в точности ее лицо. Ее веснушки, покрывавшие всю переносицу. Маленький шрам, рассекающий вздернутую бровь. Я помню Аврору. Помню… — Не знаю, — ответил я ей. — Думаю, что если повыше возьмем, жёстче будет. — А-а-а… Вот так то есть? — она схватила свою черную гитару и со всей силы заиграла минус песни, которую мы репетировали последней, но куда яростнее и злее. Я тогда даже подумал, что она струны порвет. Но нет, обошлось. Как только она отыграла громогласное соло, с отдышкой спросила: — Так? — Так… — слабо ответил я. Аврора победоносно улыбнулась и кинула гитару на диван. — Пойдем, — сказала она. — Я тебе кое-что давно показать хочу. Я немного смутился, но согласился. Я прекрасно знал, что такие ее порывы редко чем-то простым заканчивались. Она повела меня прямо в аварийный выход. Мы открыли дверь, вышли на улицу, и на меня сразу подул освежающий влажный ветерок. Тогда уже была ночь. Для нас заканчивать репетиции поздно было делом обычным, так что нас это не удивило. Затем она развернулась от улицы на сто восемьдесят градусов и пошла вдоль темно-кирпичной стены. Я, естественно, за ней. Помню и во что она была одета. Белая майка без рукавов, бледно-коричневые джинсы, высокая шея, темно-красные волосы, завязанные в короткий хвост, крепкие, но худощавые руки, свободно качающие взад-вперед во время походки. Все это она. Все это была Аврора. Мы подошли к концу стены здания и она, ничего мне не говоря, запрыгнула на черную аварийную лестницу. И просто поползла наверх. Ну а я… естественно, за ней. Как и всегда. Долезли до крыши. И она пошла к ее краю. Я тогда даже немного испугался. Но ничего не сказал и пошел за ней. Она присела на край и свесила ноги. Когда я подходил а ней, то ощутил как у меня внутри что-то будто… сжалось так… как будто перед каким-то важным событием, которое поменяет мою жизнь раз и навсегда. Я помню и то, как она там сидела. Ее темный силуэт на фоне тысячи огней ночного города. Ночной Москвы. Я подошел к ней и присел рядом. Мы немного посидели… просто, молча. Потом она фыркнула и сказала: — Хватит так на меня смотреть. Я не понял ее. Я на нее и не взглянул. Я любовался городом. — Как, так? — На репетициях. На концертах. На улице. На вечеринках, — резко ответила она. Я смутился и у меня загорелись уши. Как хорошо, что тогда была ночь, и она хотя бы этого не заметила. — Да как я смотрю на тебя… — начал я. — Что не так? Тут она повернула лицо прямо на меня и взглянула в глаза. — Ты думаешь, я не понимаю? — Я… что я сделал-то? — начал я тогда подбирать слова. — Я обидел тебя что ли? Она улыбнулась, отвернулась к городу, приподняла плечи и ответила: — Может… Может и обидел. «Она явно издевается надо мной…» — подумал я. — Я думала, что смогу прожить и без этого. Смогу пройти мимо… — вдруг заговорила она. — Но ты… ты все испортил, придурок. — Да что я сделал-то? — окончательно потупился я. — Что, что… влюбился… После этих слов уши чуть не сгорели, а внутри все сжалось еще сильнее. — А чем обидел-то?.. — после некоторого молчания выдавил я из себя. — Тем, что взаимно… — тихо ответила она и положила свою руку на мою. Все во мне тогда чуть ли не перевернулось. В висках так застучало, что чуть голова не взорвалась. Потом мы посидели так еще немного. И она тихо начала говорить: — Ты… обещаешь?.. Я взглянул на нее и спросил: — Обещаю… что? Она вновь повернула свое лицо ко мне и продолжила: — Что теперь не бросишь. После этих слов я… помню я как-то успокоился. Все мои внутренние скачки улеглись одной волной. И я спокойно и твердо ответил: — Обещаю. Она слабо улыбнулась и вновь повернулась к городу. Я за ней. Тот миг был так… удивителен. Казалось, тогда мы были с ней совершенно одни… сидели на краю мира и взирали на город свысока. Мы видели будущее. Смутно, но видели. Свое. Общее. Мы были так юны… вся жизнь еще только начиналась… и мы были вместе… рядом… теперь ясно, почему начало вспоминать труднее, чем конец… в начале ты думаешь, что впереди только радость, только новое счастливое время… в начале ты думаешь, так и будет дальше… в начале ты так полон надежд… Да… Как же я хорошо помню тот день… Наше первое свидание…