Пропади ты пропадом, Грейнджер!

      Бросая взгляд на своего спутника, Алукард не может почувствовать себя менее раздражённым: спасение его шкуры, последовавшее за их враждебными потасовками на миссии по зачистке подземелья от демонов, досаждало мечника, словно бы обязуя его чем-то перед Грейнджером. Щуря взор на стоящего поодаль мужчину, внимательно собиравшего корешки и ягодки с тёмных скалистых стен, охотник инстинктивно потирает до сих пор не зажившую рану на шее — прямое напоминание его долга перед стрелком.       Ведь так быть не должно. С чего бы Алукарду быть слабее и уязвимее, чем какой-то выскочка-недоумок, с которым он последний раз, и то не совсем по своей воле, работал десять лет назад? Бред полнейший. Хмурясь собственным мыслям, назойливо мелькающим у него в голове, он стучит огнивом в последний раз, поджигая трут в основании костерка — они давно не ели, и теперь самое время для привала.       И вообще, это не его задача, следить за огнём и подготавливать всё к ужину. Этим должен заниматься Грейнджер… Непонятно по откуда взявшемуся выводу. Возможно по тому, что приносить всё в дом и обеспечивать, и защищать, и оберегать, должен именно Алукард, ведь не зря он так силён и могущественен! Точно опекун более слабых и изящных… Которым суждено, в силу собственной немощности, быть хранителями очага, и сидеть дома… Может быть, Грейнджеру это и пошло бы…       Он шатает головой, мигом сгоняя странную картину из его головы. Не дай боже вновь подумать о чём-то таком: да чтобы Алукард, и о Грейнджере, безруком барде, совсем не мыслящим в музыке… Глупость, да и только. Мужчина ставит тяжёлый чугунный котёл на вспыхивающие и потрескивающие дрова, чувствуя своё стремительно накапливающееся раздражение. Это всё Грейнджер виноват, точно: охмурил своим видом, как шлюха, и заставляет думать о себе, лишь бы на Алукарде за свои старые обиды отыграться. Да, точно, так и есть, и вины мечника в том, что он не может выбросить его из головы, нет. Мужчина мог бы и одеться иначе, не подчёркивая свои бёдра и талию; поверх бинтов накинуть рубашку, дабы не было интересно взъерошить их руками и поглядеть на спрятанную под ними бледную кожу…       Да что за бред?! Скрежеча зубами, Алукард с презрением закатывает глаза, пытаясь сконцентрироваться на мерной капели и тихому стону подземного ветра. На яркому поискрыванию костерка и поднимающимся пузырькам вкипающей воды. Проклятый Грейнджер! Да его помощь охотнику и не нужна была: Алукард сильнейший во всех гильдиях, во всей Монийской Империи, во всех Землях Рассвета! Мир не видал мощи большей, чем у него, мастерства большего, чем у него! С пресловутым «Ханзо» он бы и сам справился, в рот он ебись! Окончательно чувствуя собственную вскипающую кровь, мечник рычит, до конца не понимая, на кого он злится больше: на злодея-Грейнджера, целенаправленно взбудоражившего своим существом, или же на самого себя, за слабость и неравнодушие к скрипачу.       С легко опустившейся на его плечо ладонью, все странные звуки внутренней борьбы прекращаются, и Алукард замирает, оглядываясь на молчаливо задающего вопрос мужчину, чьё выражение полуприкрытого бинтами и воротником лица говорило само за себя. Грейнджер выглядит почти что задорно, по крайней мере так кажется охотнику; он будто великолепно понимает своё влияние и свой эффект, и его это великолепнейше смешит.       Да как он смеет?! Щёки Алукарда краснеют, и он зло хмурится, закусывая щеку изнутри, пока стрелок ведёт своей рукой вверх, и его твёрдая хвать проверяет состояние свежей раны.       — Вижу, что заживает. Точно не болит? — задаёт он заботливый вопрос, обводя мечника шагом, и становясь напротив него. Алукард смеряет Грейнджера взглядом, и шатает головой.       — Нет, — он смотрит в пол, борясь со смущением, и его всплеск ярости постепенно, совсем тихонечко, с каждым ударом сердца о грудную клетку, угасает… Никто над Алукардом, на самом деле, даже и не думал смеяться; и искренняя, но спокойная, не совсем привычная обеспокоенность со стороны стародавнего знакомого, была всего лишь непривычна, оттого и страшна. Ведь как это так, такого и быть не может!       Но, судя по всему, может. И чем больше касание на шее задерживалось, тем больше Алукард чувствовал за собой странную тяготу, и понимание: ещё пара таких моментов, и если Грейнджер скажет, что небо зелёное, то он поверит.