Пока не наступит завтра

Дверь закрывается с тихим стуком, замок — с негромким щелчком, Чжан Чжэхань врезается спиной в стену с шумным “ох”. Губы Гун Цзюня не целуют, клеймят — везде, где он может дотянуться, ещё не снимая одежды. Они расходятся поздно — слишком давно не виделись, слишком много новостей, слишком бурлит в крови эйфория от первого завершенного концерта. Первым уходит Силунь, потом подтягиваются остальные. Чжэхань спрашивает так небрежно, будто год не прошел с первой такой фразы: — Порепетируем? И как будто не было всех этих месяцев, жаркого Хэньдяня, долгих разлук и коротких встреч, выцарапанных в графике. Сейчас они вместе пойдут в трейлер — номер, тенёк на противоположном конце площадки или любое другое место, где поменьше народу — и Чжан Чжэхань будет объяснять, как лучше сказать реплику, как встать, как сделать эту сцену выразительнее, а он, Гун Цзюнь, будет старательно ловить каждое слово. — Конечно, — как будто хоть в одной из вероятных реальностей он может отказать. — Не сидите долго! — Ма Тао грозит пальцем, а потом щиплет Гун Цзюня за плечо. — Если он завтра будет без голоса, я отниму от твоего гонорара десять процентов! — Хорошо-хорошо! — Частит Гун Цзюнь и поднимает руки, показывая, что сдается. — Всё будет в порядке, — Чжан Чжэхань только ему присущим, совершенно неуловимым движением оттесняет Гун Цзюня от возможной опасности и переключает внимание на себя. — Ма-цзе, ты будто меня не знаешь! — Именно потому что знаю… — Ма Тао не заканчивает, отмахивается и тоже уходит. Они говорят — про звук, про сцену, про микрофоны — до лифта и в нем. Свадьба была правильной, и Чжоу Е такая милая. И пока идут по коридору к номеру Гун Цзюня — он просто ближе, нет никакой другой причины — про другие костюмы, про завтрашние конкурсы. Они говорят — пока дверь номера не закрывается. — Соскучился, — выдыхает Чжэхань, вцепляется пальцами в волосы Гун Цзюня, притягивая ближе. — Как же я соскучился. — Я тоже, — Гун Цзюнь целует шею, острую линию челюсти, подбородок, повторяет, словно не может остановиться: — я тоже, я тоже, я тоже. Чжэхань заставляет его замолчать — поцелуем. Потому что слушать — невыносимо. Можно, нужно использовать имеющуюся возможность. И поцелуй — жадный, голодный, глубокий. Нежность будет потом — мягкая, тягучая, медленная, — сейчас нужно утолить первую жажду близости. Бесценные мгновения уходят на то, чтоб снять с Гун Цзюня его сумку и пиджак, с футболкой Чжэхань не успевает: пуговицы на собственной рубашке едва не оказываются оторваны. Он перехватывает эти прекрасные, нервные, торопливые руки, целует быстро и сам расстегивает несколько пуговиц, манжеты, а потом тянет ее вверх, чтобы быстрее снять через голову. И едва не запутывается: Гун Цзюнь гладит его по ребрам, сжимает талию. Сильно, почти больно. Хорошо, что завтра нет фотосессии или других публичных мероприятий. Стрим и репетиция не в счет — на первом грим, на второй, если что, лишнее можно скрыть одеждой. Гун Цзюнь тянет к плечу лямку майки, почти с благоговением прижимается губами к ключице, втягивает сильно кожу. Бесстыжий, бесстыжий его правильный Цзюнь-Цзюнь. — Ай! — нарочито возмущается Чжэхань, пока горячая волна возбуждения скатывается вниз. — Прости-прости-прости, — шепчет Гун Цзюнь на каждый следующий поцелуй и оставляет еще один засос, уже ближе к плечу. — Сними уже! — то ли просит, то ли приказывает Чжэхань, поднимает руки снова. Ткань скользит по коже — вместе с пальцами Гун Цзюня. И оказывается на полу. Чжэхань успевает схватиться за его футболку, пока внимание не успело переключиться. Гун Цзюнь снимает ее одним резким движением. Да, он аккуратист, да, он потом будет это все собирать и развешивать, и краснеть от подшучиваний Чжэханя, но это — потом. Сейчас важнее – кожа к коже. Чжэхань задыхается от жара, от близости, от невозможности даже пошевелиться — Гун Цзюнь впечатывает его собой в стену. И целует, конечно, целует, — щеку, шею, плечо. И руками своими, длинными сильными пальцами, стискивает по поясу штанов так, что и отпечаток ткани останется, и россыпь синяков. Чжэхань держит руки на его плечах — напряженные мышцы под ладонью, плавные перекаты при движении — и не сжимает слишком сильно. Гладит туда-сюда и тоже утыкается ртом — в шею. Хочется укусить, хочется разметить поцелуями, заявить — моё! Он только слегка царапает кожу зубами. Гун Цзюнь издает разочарованный звук, и собственническое чувство довольно сворачивается в груди. — У тебя завтра съемка, — напоминает Чжэхань то ли себе, то ли Гун Цзюню. И вместо шеи прикусывает ухо, а руки опускает на маленькую, упругую задницу и вдавливает в себя, захлебываясь своим и чужим стоном. Гун Цзюнь оказывается умнее: поворачивает голову, впивается в губы и толкается коротко. Ждать — невыносимо, а застежка на брюках Гун Цзюня поддается очень быстро. Чжэхань скользит под резинку его трусов, обхватывает член. Гун Цзюнь звучит — лучше всякой музыки. Потому что это — самая честная песня о любви. — Молния сбоку, — подсказывает Чжэхань, потому что Гун Цзюнь точно порвет его штаны, если продолжит так дергать. Шелковая ткань скатывается к ногам, прохладный воздух касается кожи, и всё становится потрясающе неважным, потому что Гун Цзюнь тоже ныряет своей ладонью под белье, и если искры из глаз не летят у Чжэханя в реальности, то это магия какая-то. Мыслей не остается никаких — но знание о том, как сделать Гун Цзюню хорошо, кажется, отпечаталось у Чжэханя где-то на подкорке, на уровне базовых инстинктов: дышать, ходить, делать Цзюнь-Цзюню хорошо. Целоваться не получается, потому что не хватает воздуха. Они просто прижимаются друг к другу раскрытыми ртами и зеркалят позы: ладонь на шее притягивает ближе, лоб упирается в лоб, горячее, рваное дыхание смешивается и оседает на коже. Это не прелюдия даже, жизненная необходимость. Короткое, яркое, мгновенное удовольствие нужно здесь и сейчас, сию минуту. Ни ждать, ни готовиться, ни что-то искать не хватит никакого терпения и никакой выдержки. Здесь и сейчас — сильные, резкие движения. Потом — томно, ласково, словно впервые с трепетом изучать друг друга в полумраке, пить дыхание и долгие стоны, наслаждаться и дарить наслаждение. Здесь и сейчас — надавить чуть сильнее, провести большим пальцем по головке, ощутить пульсацию, брызнувшее в ладонь семя и самому упасть в оргазм с громким всхлипом. Потом — смятые простыни, сладкая истома в теле, полночи без сна — не вся ночь, поспать надо хотя бы немного — и недовольный стикер в мессенджере от Сяо Юя. Чжэхань откладывает телефон, поворачивается. Гун Цзюнь спит, подложив руку под подушку, лицо расслабленно и от того кажется совсем юным. Красивый, невозможно красивый, ни одной камере не передать. — Я буду рядом, — обещает Чжэхань и гладит по волосам, едва прикасаясь. — Пока буду нужен. Гун Цзюнь не слышит и, конечно, не отвечает, только тянется за прикосновением. Чжэхань обещает себе. И, если получится, пообещает и ему. Перед всем миром.