И меж нами пробил разряд, Хм, раз-ряд, два-ряд, три-ряд. Пускай полностью сгорят, пусть горят, И до комы мне знакомое прежде уже внутри чувство, Я помню это нежное-нежное электричество. Pyrokinesis
За столько лет пора бы уже привыкнуть, но все никак. Мико когда-то носила брекеты и после каждой коррекции жаловалась, что челюсть отваливается. Августу после каждой коррекции кажется, что он отваливается весь целиком, ну, минимум, выше пояса. Он уже давно не ребенок и размеры экзоскелета подгонять не нужно, зато с завидной частотой появляются обновления и дополнения, призванные замедлить накопление заряда, уменьшить нагрузку на кости и мышцы и бла-бла-бла. Он сам щедро спонсирует эти разработки, надеясь, что станет лучше. Прогресс на месте не стоит, наверное, когда-нибудь станет лучше. Пока же выходит… как обычно. Когда Августу больно, у него портится настроение. Когда у него портится настроение, он злится. Когда он злится, накапливается избыточный заряд. От заряда можно избавиться лишь посредством интенсивной физической активности. От излишне активных телодвижений ему больно и… Далее по кругу. Накрутив себя во время спарринга, он бьет. Уже не по соперникам, разумеется. Обжигающая волна продирает от копчика вверх по позвоночнику, уходит в правое плечо и простреливает руку до кончиков пальцев. Сетчатку щекочет холодная голубоватая вспышка. Утяжеленный тренировочный манекен срывается с креплений, рассекает воздух пушечным ядром – а ведь в нем фунтов двести – и, воспламенившись по пути, врезается в стену. Ощущения – нарастающее напряжение и быстрое опустошение – почти как оргазм, только больнее. Но перед тем, как начнется отходняк и в теле поселится привычная ломота, есть несколько секунд блаженной легкости. Август оседает на колени, горбится, дышит. Пахнет химической гарью, нагретым металлом и летней грозой. – Все вон, – требует он ровным, безэмоциональным голосом. Спарринг-партнеры и с десяток наблюдателей, ученых и врачей, послушно исчезают. Еще немного благословенного «ничего-не-болит», а потом можно будет поорать в маты, застегнуться на все пуговицы и продолжить делать вид, что вовсе не хочется рухнуть на пол и выгнуться так, чтобы хребет – или что там от него осталось – треснул и вылез наружу, будто у клудде или вервольфа в лунную ночь. Август орет в вонючие маты. Ругается на нидерландском, английском и японском. Немножко плачет. Но совсем чуть-чуть, потому что как-то это немужественно, пусть и не видит никто. Снова матерится. – Мистер Хольт, мне позвать врача? Август давится длинной прочувствованной тирадой, в которой желает кибернетическим частям своего организма мучительно загнуться от тифа, холеры и плеврита одновременно. Какого… Не оглядываясь, он медленно вдыхает и еще медленнее выдыхает, потому что в противном случае снова разозлится и все начнется сначала. – Что ты тут делаешь? – спрашивает он тщательно выверенным тоном. – По-моему, я ясно велел всем убираться. Тебе отдельное приглашение на древнескандинавском требуется? – Вы не знаете древнескандинавского, – отвечает Отто. – Я говорить на нем тоже не умею, могу только читать. Насчет неисполнения приказа он молчит. Дипломатично молчит, понимает Август через несколько мгновений, когда вспоминает, что не далее как неделю назад сам распространялся о том, что личный телохранитель на то и личный, чтобы выполнять распоряжения, данные непосредственно клиентом непосредственно ему. Отто и вправду, verdomme, требовалось отдельное приглашение, в самом что ни на есть буквальном смысле. Поэтому он не ушел и видел, как холодный непробиваемый оружейный магнат распускает нюни, будто младенец, у которого режутся зубки. Август начинает закипать от стыда, но ощущает, как по спине и рукам, покалывая, простреливают искорки, и усилием воли заставляет себя успокоиться. Отто платят – и платят немало – в том числе за то, чтобы он видел начальника в разных сомнительных ситуациях и об этом молчал. – Мне позвать врача? – повторяет Отто, очевидно несколько сбитый с толку его долгим молчанием. А, умирать так с музыкой. – Сделай мне массаж, – приказывает Август таким уверенным тоном, будто это прописано в контракте Отто в графе «Дополнительные услуги». Отто молчит, и Август, даже не глядя, знает, что на его хмуром, рассеченном шрамом лице не дернулся ни единый мускул, но недоумением фонит достаточно отчетливо. – У меня нет медицинского образования. – Оно тебе и не нужно, – Август подпускает в голос гомеопатическую дозу раздражения. – Просто помни мне чертову спину. Только не сломай. Разумное примечание. Отто сильный, как медведь. Они с Августом примерно одного роста, но Отто намного мощнее. Деловой пиджак скрадывает объемы, однако Август краем глаза видел в соцсети фото из тренажерного зала, и мышцы… О-о-о, какие там у Отто были мышцы. Плечи и грудь едва в кадр вмещались. При желании он, наверное, мог бы выломать из Августа экзоскелет голыми руками. Августу неиронично хочется, чтобы из него выломали экзоскелет. А по тому, что осталось, проехались дорожным катком. Он растягивается на животе на матах и приглашающе ерзает. – У нас нет масла, – продолжает вяло упираться Отто и зачем-то педантично уточняет: – Массажного. «Поплюй на ладони и ебашь по слюне!» – едва не рявкает Август, но вовремя соображает, что, во-первых, не хочет вымазываться в чужих телесных жидкостях, а во-вторых, прозвучит это, вероятно, так, будто он вовсе не массаж требует. По коже предупреждающе бегают искорки, горячо покалывают в затылке, пояснице и внезапно в паху. Сбросить – буквально – напряжение помогает не только рукопашный бой, но и секс. Секс. Зря он об этом вообще подумал. – Я и так весь мокрый, нормально скользить будет, – бормочет он. Отто вздыхает тяжело и шумно, как большая грустная собака, но других аргументов не находит. Август прижимается виском к матам, закусывает пальцы и сосредотачивает взгляд на розовом клочке рубцовой ткани на тыльной стороне руки. Хочешь узнать, как я получил этот шрам? Исключительно по собственной глупости вообще-то, гордиться нечем. – Вам будет больно, – говорит Отто. Говорит без вопросительной интонации, поэтому Август не утруждает себя ответом. *** Это в самом деле больно. Больно настолько, что Отто вскоре приходится взгромоздиться сверху и сжать бедра, чтобы Август из-под него не уполз. Август подкидывает зад, как необъезженная лошадь, сипит и стискивает зубы до металлического привкуса на языке. «Нам, наверное, следовало договориться о стоп-слове», – замечает Отто, пряча тревогу за неожиданным суховатым юмором. Август освобождает рот, только чтобы прохрипеть: «Сильнее». Ему и раньше делали массаж, но тонкие, пусть и крепкие, пальчики массажистки и половину нужных ощущений не приносили. Она была профессионалом, она боялась навредить. Отто тоже боится навредить, но он не профессионал и сдерживает силу исключительно в той степени, чтобы не сломать кости, проминает каждый дюйм спины, осторожно обходя металл и особо выразительные жгуты рубцовой ткани, так правильно, что у Августа искры из глаз летят. Вероятно, буквально. Сперва ему просто чертовски больно. Потом больно и извращенно приятно, как бывает, когда жмешь на синяк. Непередаваемые ощущения, если учесть, что воображаемый синяк занимает полтуловища. Потом скорее просто приятно. Потом офигенно. А потом Август превращается в сиропную лужицу, в которой по какому-то недоразумению притопили экзоскелет, выпускает изо рта изжеванную ладонь и отрубается. *** Он приходит в себя через пятнадцать минут, если верить часам на стене. – Вы уснули, а не потеряли сознание, – предупредительно замечает сидящий рядом Отто. – Встать можете? Август знает, что целительного эффекта массажа – пусть даже лучшего в его жизни – надолго не хватит, но пока у него ничего не болит. Наверное, скоро заболит с утроенной силой, но оно того стоит. Он поднимается и идет сам, но Отто, не спрашивая, сопровождает его до душевых и ждет за дверью. Долго ждать не приходится: еще одно неудобство протеза состоит в том, что, несмотря на всю навороченность, его крайне нежелательно подвергать воздействию воды. В смысле мочить-то его можно – иначе перебиваться бы Августу всю жизнь обтираниями – но изоляции хватает на быстрый душ, плавать нельзя, а ванны остаются в детских воспоминаниях. Иногда Август думает о том, что последним его пожеланием перед смертью станет хорошая горячая ванна. Эвтаназия какая-то получится, ей-богу. Правда, тихая спокойная смерть в окружении внуков ему не грозит, а получить разрешение на водные процедуры у боевиков, киллера или полиции выйдет едва ли. Идиотские мысли. Это все эйфория. А еще нельзя беспалевно подрочить в душе. Разве что если включить воду и отойти в сторонку. Так Август и поступает. *** Следующие несколько месяцев он требует массаж регулярно. Отто в накладе не остается, получает прибавку к зарплате. Эффект от процедуры потрясающий, но, как он и подозревал, до обидного короткий. Вот бы его чем-нибудь закрепить… Чем-нибудь посерьезнее поспешного общения с кулаком в сортире. Да-да, после массажа стоит каждый раз, как на параде. Такое бывает. Излишком электричества можно не только калечить противников и поджигать манекены, но и доставлять удовольствие партнерше – на оргазмы его женщины никогда не жаловались. Интересно, а если… наоборот? Представив, как Отто делает массаж, а рядом выжидательно топчется девица со страпоном, Август ржет так, что Отто – который в этот самый момент действительно делает ему массаж – замирает и обеспокоенно интересуется: – Вы в порядке? Неудивительно. При нем Август даже не улыбался широко, не говоря уж о том, чтобы хохотать. – Все хорошо, Отто, – говорит Август. Он говорит: – Это эндорфины виноваты. – И спрашивает: – Трахнешь меня? – В вашем… вопросе тоже эндорфины виноваты? – аккуратно спрашивает Отто, возобновляя движения. – Я в своем уме, это эндорфины, а не афродизиак. – Хм, – отзывается Отто и не говорит ни «да», ни «нет». Август терпеливо ждет. Что примечательно, ведь обычно терпение в число его сильных сторон не входит. Терпению и выдержке с его вспыльчивой по природе натурой пришлось долго и мучительно учиться, расплачиваясь вспышками неконтролируемой ярости. – Вы когда-нибудь спали с мужчиной? – наконец интересуется Отто так деловито, будто хочет узнать, нет ли у него аллергии на цитрусовые. Вовремя, а то Август уже начинает искрить от неопределенности. Как всегда, буквально. Отто едва слышно шипит под нос и отдергивает руку. Мелькает желание извиниться, но Август давит порыв: сам виноват, нечего было тянуть с ответом. – Нет. И что с того? Вся работа на тебе, мое дело нехитрое. Он мысленно готовит ответы на все возможные расспросы и отговорки. По большей части, если откровенно, они сводятся к «Потому что я так сказал». В смысле Август, разумеется, не собирается его к чему-то принуждать, просто не желает ни объясняться, ни оправдываться. Он почти сулит Отто новую прибавку к зарплате, но своевременно догадывается, что тот скорее всего обидится. При условии, что он в принципе умеет обижаться. – Это приказ? – ровно уточняет Отто. – Это предложение, Отто, – вздыхает Август. – В твоем контракте подобных обязанностей нет, ты можешь отказаться. – Хм, – снова говорит Отто и надолго замолкает. Что ж, попробовать стоило. – Вы хотя бы почитайте в сети, – совершенно неожиданно просит Отто через полчаса, когда он валяется в полудреме, наслаждаясь отсутствием боли и легким, приятным пока возбуждением. – Вам может не понравиться уже на этом этапе. Август не уверен, отвечает ли он «Угу» вслух или только думает. *** Он прилежно читает. Намеренно не, кхм, углубляясь в вопрос. Если копнуть чересчур глубоко, ему точно не понравится. По этой же причине он не циклится на мысли, что Отто скорее всего сложен пропорционально, а значит… В общем, не циклится. На сайтах пишут, что мышцы очень эластичны и все прекрасно куда надо поместится при наличии смазки, растяжки и толики терпения. Удобный случай подворачивается спустя две недели. Ему в очередной раз что-то нашаманили с экзоскелетом, да так качественно, что он думал, сдохнет. Разработчики обещали, что теперь станет намного легче. Возможно в будущем станет, но пока хочется заползти в уголок и умереть. Лицо у него, наверное, соответствующее: Отто молчит и мнет мышцы осторожнее, чем обычно. Августа это раздражает. Со всеми вытекающими. После того, как Отто под аккомпанемент короткого сухого треска в пятый раз отдергивает руку, нечаянно коснувшись протеза, Август говорит: – Я почитал, и меня все устроило. Делай. – Прямо сейчас? – осторожно уточняет Отто. – Прошу прощения, но вы… не в лучшей форме. «Тебя сейчас трахать все равно что пялить оголенный провод под напряжением», – расшифровывает Август, но не смягчается. Нечего отлынивать. Главное, не трогать экзоскелет – и все будет нормально. Хочешь узнать, как я получил этот шрам? Поначалу все в самом деле нормально, пусть в растяжке ничего приятного нет, а длится она целую вечность. То есть Август сумел заранее сунуть в себя пару пальцев плюс расслабился после массажа, хотя и не так хорошо, как мог бы, но не нужно быть гением, чтобы понять, что этого мало. Отто проделывает все нужное с бесстрастной невозмутимостью врача, и Августу чудится, что он проходит какую-то стремную лечебную процедуру типа массажа простаты. Тихо стрекочут искорки, ровно, почти неслышно дышит Отто, зато смазка хлюпает на всю комнату. Возбуждение определенно есть, но теплится, как угли под слоем пепла. – Говорите, если что – я остановлюсь в любой момент, – подает голос Отто. «Спасибо, ты не помогаешь,» – думает Август. Возможно, он в самом деле не в лучшей форме, но отступать на полпути не приучен. К тому же ему так хреново, что в итоге – каким бы он ни был – хуже не станет в любом случае. Сложности начинаются на следующем этапе. Из-за экзоскелета Август не может лежать на спине, хотя Отто утверждает, что для начала так лучше всего. (Август слышал про догги-стайл, но тому, кто это реально делал, наверное, лучше видно). Когда Август стоит на четвереньках, у него болит спина – не так сильно, как могла бы, но отвлекает. (Кроме того, он находит эту позу слишком унизительной, но не признается). Они пробуют на боку, но Отто, пытаясь пристроиться, постоянно задевает ногой его поясницу и дергается от разрядов, которые – по мере того, как Август начинает беситься – становятся все более ощутимыми. Если в ближайшее время что-то не решить, то секс если и получится, то как на электрическом стуле. Отто вздыхает, ложится на спину и еще раз льет смазку на презерватив. – Попробуем так, – говорит он. – Попытайтесь сесть сверху. Попытайтесь. Выбор слова прозрачен: в этой позе Август чересчур хорошо видит масштабы… катастрофы. Каким бы спокойным ни казался Отто, у него уже полностью встал и размером его природа ожидаемо не обделила. С другой стороны, Август сможет опираться боками о его ноги, не рискуя вырубить или вовсе поджарить партнера случайным разрядом. Стараясь начисто отключить воображение, он примеривается и начинает опускаться. У него трясутся разом ослабевшие ноги, скользят колени и тело вроде как насаживается под собственным весом, но все равно идет туго. Он старательно полирует кулаком свой член и унимает раздражение разглядыванием торса Отто. Вид, следует признать, открывается что надо: на широченные плечи, на мощные грудь и живот, на покрытые загадочными татуировками руки. Руки Отто кладет ему на бедра – не то придерживает, не то гладит. – Я наблюдаю за вашими спаррингами, – говорит Отто светским тоном и дышит почти ровно. Август не решается на такие длинные предложения. Изнутри в противоположных направлениях – к копчику и члену – бегут словно бы импульсы, кажется, приятные. Трудно сосредоточиться. – И? – Вы выплескиваете на соперников эмоции. – В этом и смысл, – коротко отвечает Август. Член внутри скользит все глубже, и конца-края ему не видно. Август ерзает, сжимается-расслабляется, горбит спину, прогибает спину. Насколько позволяет протез. – Да, – у Отто начинает сбиваться дыхание. – Так ваши удары… сильнее, но… техника и стратегия… страдают. Меньше всего на свете Август расположен сейчас беседовать о технике и стратегии боя. Отто, видно, это понимает и тему дальше не развивает, только сильнее вдавливает пальцы. – Расслабьте ноги, – просит он. – Я держу. Август довольно подозрителен по жизни – род деятельности обязывает – но он сумел вбить себе в голову, что телохранителю надо доверять. Как минимум, в критической ситуации делать то, что он скажет. Иначе он не сможет защитить. Текущая ситуация для Августа если не критическая, то близка к ней. Он подчиняется. И Отто – впервые за все время – его подводит. Точнее, не подводит, а внаглую обманывает. Он подхватывает, но далеко не так надежно, чтобы удержать на прежнем уровне. Вскрикнув от неожиданности, Август не слишком быстро, но неуклонно насаживается до конца. Тело выгибает, прошивает от задницы до черепа, внизу горячо, а в затылке гремят миниатюрные взрывы. Отто сжимает коленями его бока, Август судорожно хватается за его ноги, скользя вспотевшими ладонями по жестким волосам. По члену размашисто скользит большая, шершавая ладонь. Внутри распирает так, что чудится, будто ощущается рельеф. Возбуждение рождается и накатывает волнами, каждая волна заставляет вздрагивать и глотать стон. Август не сразу замечает, что Отто мелко поддает бедрами вверх, и надо бы подмахивать, но он не чувствует ног и сил хватает только на то, чтобы держаться в вертикальном положении. Волны идут снизу, накатывают и опадают, экзоскелет отзывается слабой вибрацией и электрическими уколами. Веки тяжелеют, Август хватает воздух ртом и из-под ресниц бессмысленно таращится на широкую покрасневшую грудь, которая вздымается все резче и выше. А потом Отто на пике очередной волны захлебывается, рыкает, толкается сильнее – и эта волна прокатывается по телу, сглаживая шероховатости и острые углы, облизывая без разбору кости и металл, превращая их в гладкие стеклышки, обточенные океаном. Внутри не остается ничего неловкого и чужеродного, Август крепко жмурится, глухо стонет сквозь стиснутые до хруста зубы, дергается раз-другой и обмякает пульсирующей кожаной оболочкой, слепой, глухой, бездумной, до горлышка наполненной чистым наслаждением. *** Он возвращается в реальность, лежа на животе у Отто под боком. Ощущает себя большой теплой медузой. Из него словно скелет вынули – и экзо-, и остатки родного. – Я живой вообще или во мне все твердое в песок рассыпалось? – мямлит он. – За кости не отвечу: не вижу, – хрипло, сыто отзывается Отто. – А экзоскелет ваш на месте. Гудит и искорками плюется. Постель не подпалит? – За все эти годы ни одного пожара не было. Отто хмыкает (у него, похоже, есть свое «хм» на все случаи жизни) и сильно тянет носом воздух. – Так хорошо пахнет. Как на море после грозы. – Это озон, – сонно объясняет Август. – И с ним, кстати, не все так просто. Его молекулы окисляют биологические ткани, так что, возможно, прямо сейчас я разрушаю твои легкие. Отто коротко, рокочуще смеется. – Надо же. Да вы неисправимый романтик, мистер Хольт. – Август, – бормочет он, проваливаясь в сладкую дрему. – Зови меня просто Август.КОНЕЦ