Спасение

— Её поймали. Эти слова, вырванные из обескровленных от ужаса губ запыхавшегося растрепанного лекаря, длинные пальцы которого заходились в неуемной панической дрожи, во мгновение охватили разморенный вечерним спокойствием и пышущий дневным жаром оазис: Сет, в дурном предчувствии о чем-то напряженно раздумывающий, медленно поднял взгляд внимательных глаз, вспыхнувших вдруг винным кармином, чувствуя, как в груди расползается предательская паника, змеем схватившее его за горло. На песочные мгновения ему стало больно: белеющие пальцы обхватили края вензелевых подлокотников мерно покачивающегося деревянного кресла. Сет выпрямился, оглядывая встревоженного Ливия, который, даже восстановив дыхание и успокоив приливший к загорелому лицу жар, не мог больше произнести и слова: все было предельно ясно, и от этого не становилось лучше — Сет думал только о том, что в проклятом поселении, где воцарился проклятый охотничий предводитель, где излюбленная им красная пустыня схлестывается с росчерком лазурного Нила, проливает сейчас кипящую кровь, измученная, страдающая от нечеловеческих мук Эва… В следующее мгновение он оказался посреди поселения. Скользнул к неприглядному зданию, запрятанному словно бы под тенью раскинувшейся цветущей акации. В поселении тихо кипела жизнь: некоторые из охотников о чем-то бесшумно переговаривались, другие — оглядывались в нетерпении на закрытую дверь маленького кирпичного домика, куда часами ранее притащили сонную девицу, застигнутую врасплох в собственной кровати. Сет заметил как кошачьей тенью мимо него прошла Агния — красное платье её скользнуло краем подола вдоль открытого бедра, оголяя греческие выжженные черным татуировки. Она улыбалась безмятежно, припав гибкой спиной к прохладным стенам маленького дома. Он не знал, что именно эта девица позволила эпистату схватить безмятежную Эву в её крепком кошмарном сне… Еще мгновение — и Сет оказался внутри. Прячась в тьме, спустился по крутой лестнице, наступая бесшумно и прислушиваясь ко всем глубинным звукам, которые отголосками призрачного эха достигали его чутких ушей. Голос мужской — хриплый и грубый, шептавший проклятья и угрозы, сбитое дыхание женское, шумное, надорванное и вымученное. Каждый вдох давался ей с большим трудом, а жгучая боль внутри закипала всё сильнее… медный запах крови, приближающий неминуемое паническое безумие, отозвался в носу почти сразу, как Сет дошел до конца ступеней, вставая в углу поглощенной в жуткий свечной полумрак комнаты, наполненной ужасом, страхом и болью. Пропитанной кровью умирающих здесь жертв одного из свирепых охотников… Перед глазами намертво застыли брошенные посреди комнаты окровавленные одежды и расцветающие бутоны кровавых роз на узорах её шелкового ночного одеяния. Он помнил, как пришел к Эве поздним вечером, насильно вырывая её из объятий сна, как разглядывал молодое гибкое тело будто и не скрывала его под цветочными кружевами короткая белоснежная сорочка, пока разговаривали они тихим шепотом о чем-то неважном и глупом… Но сейчас Эва, замершая перед эпистатом покорившейся ему пленницей, была окончательно и бесповоротно…раздета. Только эта мысль, только эта трепещущая гадючьим хвостом-жалом мысль заставила его возненавидеть эпистата сильнее, чем способны ненавидеть боги. Ярость разлилась в его груди, когда взглянул он вглубь темной комнаты, где невольной птицей трепетала в руках Амена его Меренсет. Сет вспомнил, как спас её в первый раз. Помнил, как прижал к себе маленькую Эву, хрупкую в его больших руках, недоверчивую и чуткую… Помнил глаза, затянутые поволокой слез, хранившие воспоминания о всполохах огня, охватившего её родной дом… Но сейчас перед ним была совсем другая девушка: уже давно скололась с загорелого восточного лица последняя детская невинная округлость, магическими неизведанными заклятьями вселился в мечтательные кофейные глаза какой-то особый лунный блеск, повзрослело и гибкое тело её, невольно приковавшее к себе взгляды и мужчин, и богов. Одно оставалось неизменным — Сету, вопреки всему, всем своим существом, незнакомым с любовью, которую только способен дарить человек, хотелось спасенную им однажды девушку защитить. Свой страх за неё, свою режущую сердце тревогу он скрывал за хмурым недовольством и ядовитыми уколами в адрес своей неопытной последовательницы. Когда сбежал Реммао, оставив на нежных ладонях ученицы росчерки небрежных клинковых поцелуев, Сет стал учил её сам. Помнил, как менялось любимое лицо, когда он, срываясь, Эву ругал. Краснели тогда её упрямые глаза, на щеках пунцовым листом расцветал стыд, аккуратный рот кривился в язвительных замечаниях, пока Сет отчитывал её за каждое неудавшееся движение, будь то чернильные иероглифы заклятий или ненавидимая ею верховая езда… Но девушка, в душе сопротивляясь, прислушивалась к каждому его слову, замирая перед ним послушно и робко, а затем безрассудно собой рисковала, пытаясь заслужить крупицы его желанной похвалы. Сет на неумелые попытки её хмурился, бросал пылающий взгляд красных глаз, уходил, заставляя тренироваться лучше, упорнее, чаще, а Эва научилась его принимать, понимать со всей перенятой вспыльчивостью, научилась гордиться и даже по-своему…любить. Любить жадно, всепоглощающе: научилась касаться его рук в случайных жестах и этими прикосновениями неминуемо обжигаться: его колкий взгляд она упрямо выдерживала, и сталь в мужском горящем взгляде плавилась под золотым кофейным янтарем. Он сам не мог сдерживаться, когда покоренная Эвтида давала ему волю: когда они ездили верхом, она словно нарочно прижималась ближе к его груди, позволяя мужским рукам его удерживать себя за талию крепкой грубой хваткой, чувствовать жар юного гибкого тела, манящих бедер, которые двигались вслед размеренным движением лошади, каждый раз мягко подталкивая Эву все ближе к краю запретного. От прикосновений и поцелуев, обжигающих ее затылок и уши, дрожащие пальцы все легче удерживали поводья, и она расслаблялась, отдавая себя в руки своему богу… Влюбленная. Безрассудная. Влекомая крупицами голубого ягодного вина, разморенная пьянящей духотой в периоды ночей особо жарких и тягучих, она пришла к нему поздней ночью, пробираясь сквозь тканевые балдахины нависшие над округлым павильоном. Опустилась мягко, покорно прильнув к его груди, откинула мешавшиеся подушки, прижалась как кошка в требовательной настойчивой ласке… И Сет тогда впервые одарил её своей неотступной любовью, окутал жестокой лаской, и после колдовской ночи с наполнившим приютившую их комнату медовым ароматом лесных ягод да мяты, с Эвой почти не разговаривал. Говорил он беззвучно, с утра — с холодом оглядывал горячие укусы на торчащих лопатках, на длинной шее, пока Эва, морщась в болезненных ощущениях внизу, пыталась одеться. Руки не слушались: кое-как ей удалось завязать некрепкий узел ткани на украшенной синеватыми отметинами груди, расправить подол платья вдоль длинных стройных ног… Растрепанные кудрявые волосы, которая она в спешке прочесала пальцами, снова оказались собраны в небрежный высокий хвост: завитые кончики достигали поясницы, и Сет, задохнувшись в сонном утреннем бреду, вспомнил, как сорвал с её волос красную ленту, как намотал длиннющие темные пряди на побелевший от напряжения кулак, как Эва под ним билась в сладострастной агонии, выгибалась, стонала, царапая острыми ногтями его широкие плечи… На утро она охрипшим голосом попрощалась, глядя на него обиженным протрезвевшим взглядом, взглянула и на белые мятые простыни, хранившие крохотные алые следы, пока Сет безучастно напомнил ей про сегодняшние колдовские занятия… До Сета дошло чуть позже, окатило будто бы стыдливым кипятком — к Эве он направился тут же, чтобы взглянуть в горящие невысказанной обидой глаза, но… не успел. Перед тем как к нему пришел Ливий, произнесший те страшные слова, Сет думал о том, почему Эва, отправившаяся куда-то одна еще с самого рассветного утра и не предупредившая его, так долго не возвращается домой… И сейчас он смотрел как замерли на обнаженном теле кровавые бусины, как Эва поднимает в изнеможении голову в сторону ушедшего от нее эпистата, так долго перебирающего надрывно звенящие острые щипцы и загнутые крючки, разложенные на столе подобно прощальным орудиям парасхита. Когда Амен, пряча холодный взгляд под пеленой нависших белых прядей, вернулся к ней, Эва вздрогнула, забилась, выгибая связанные за изрезанные запястья руки, подвешенные к крюку, свисающему с высокого потолка. — Так долго мне врала. Так долго пряталась. Любимый учитель сдал тебя сразу же стоило мне расписаться кончиком раскаленного клинка на его груди. А ты держишься. Визжишь как безумная, но держишься, — говорил он, проводя широкой ладонью по впалому животу. Сетка торчащих ребер вздымалась судорожно и резко. Она хватала последние крупицы воздуха перед тем как Амен придушит её снова. Губы Сета сжались в тонкую полоску. Кровь почувствовалась отчетливее, яснее, ближе: в тошнотворный запах вмешивался аромат диких лесных ягод и мятного резного листа, так знакомый ему запах, которым он недостаточно успел насладиться… — Подружка твоя сдалась на вторую ночь. И с ней я не был так ласков как с тобой. Даю тебе шанс рассказать все самой, а не вырезать из тебя каждое слово. Она упрямо молчала. Опустила только трепещущий в ужасе взгляд, вздрогнула лишь, когда Амен грубо взял её за подбородок, вскинул её голову, заставляя посмотреть в свои глаза. Полные жестокости. Незнакомые ей прежде… Он наслаждался её страхом. — Видели тебя, говорят, когда бежала из поселения. С кем из старших бежала? Но с кем… Наставник твой мертв, подружка тоже. На друга твоего Реймсса тоже похож не был. Еще один среди вас есть? Сет понимал, что речь о нём. Видели их, когда они бежали посреди песчаной бури…когда он укрывал её накидкой, заставляя прижаться к жаркому телу, бережно укрывая её от кипящего песка. Чувствовал как та льнет к нему, изголодавшись по ласке, не зная её прежде… — Не было никого… Одна бежала. Раз ты не видел его, господин эпистат, значит и не было вовсе… — прошептала она, скрывая лицо в изгибе своего плеча… Удар. Удар, пришедшийся ей звонким надрывным хлопком по обнаженному бедру. Эва вспыхнула. — Не могла ты одна далеко уйти в такую бурю. И с лошадью бы сама не управилась. Каждый закоулок обыскивали. Не ври мне, Эва. Не вынуждай. Сет подрагивал в нетерпении. Стоит проклятому эпистату проронить еще хоть каплю её крови, он не остановится. Только что ему нужно было узнать? Эва, затаившись, молчала. Прикусывала истерзанные покрытые кровавой паутинкой губы в мучительном ожидании. Подрагивала, стоя на некрепких дрожащих ногах, рискуя выломать подвешенные руки, если на секунду их расслабит. Тряслись острые худые колени. Она не отводила взгляда от пальцев эпистата, которые нагло бродили по её телу. Прошлись вдоль бедра, по поджатому животу, пробежались по щеке, смахивая с нее соскользнувший хрусталь слез. Прикоснулся вдруг к её правому виску, разглядывая свои окровавленные пальцы, между которых неожиданно лунным росчерком блеснул наточенный клинок… Первый неглубокий порез поцеловал её левое плечо. Второй — резкий, нахлынувший сразу же, глубоко прошелся внахлест. Эва взвизгнула в безумии, отмахиваясь от ледяных прикосновений стали, не сразу осознавая откуда раздался резкий глухой удар… Сет, кинувшись к ней, оттолкнул Амена в сторону — и тот тяжело рухнул, ударившись спиной о прохладные кирпичные стены. Сдавленный выдох выбился из его груди. Он поднял оторопелый взгляд, чувствуя как крепкой змеиной хваткой сжимаются на его горле чужие пальцы. Загорелись красные глаза, полыхнув едким пламенем, и песочные крупицы дурманящей пыли повисли в пропитанном жаром воздухе. Смерть самого эпистата принесла бы им куда больше страданий, чем его безмятежный пьяный сон. Сет отряхнул руки. Глаза Амена закрылись, а пальцы, сжимающие с яростной жестокостью рукоять острого клинка, облитого девичьей кровью предсказуемо его отпустили… Взгляд скользнул к углу, зацепился, наконец, за белеющий лик точеного лица: голова Эвы была опущена, тяжелые взмокшие волосы закрывали покрытый испариной лоб. Тонкая струйка крови змеей вилась по её груди… — Меренсет… Эва подняла голову: вздернула острый аккуратный подбородок. В кофейной потемневшей радужке необузданно горел страх. На черных дрожащих ресницах замерла густая капля крови, хлынувшая из глубокой царапины на прикрытом волосами виске. Кажется, её крепко приложили об стену, пытаясь усмирить непокорное тело, и тот, кто посягнул, тот, кто осмелился к единственно принадлежащему Сету телу прикоснуться…был навеки обречен на мучительную ядовитую смерть… Шевельнулась в темноте её гибкая тень. Эва, дернув руками, закованными в прочные цепи, не удержалась на дрожащих худых ногах. Сет перехватил её. Почувствовал как слабеет её измученный дух, падая к нему в спасительные объятия. Ухо Сета опалило надрывное дыхание. Шелковые ленты волос коснулись его рук, онемевшие пальцы на худых стройных боках сцепились, неминуемо оставляя ягодные поцелуи болезненных синяков. Вырвался вдруг наружу надрывный тихий всхлип. Сет, успокаивая свое бушующее сердце и невидяще сжимая любимое тело в руках, прижимал его ближе, вжимал в себя, пока отвязывал измученные тонкие руки, тут же охватившие его за шею… Он медленно опустился вниз. Прижался спиной к стене, усаживая Эву на свои колени. Скинул со своих плеч серую дорожную накидку, бережно укутывая обнаженную девушку в нее: коснулся губами изувеченных запястий, жадно слизывая выступившие капли запретной крови. Эва трепетала. Руки от худых её боков отцепились, скользнули на маленькое покрасневшее лицо, большими пальцами Сет с нежностью обвел восточные глаза, стер последние слезинки, коснулся искусанных в страхе нежных губ своими… Эва вдруг прижалась к его груди. Чувство страха отступило, затмилось чувством странно новым, неизведанно сладким и манящим. Спасение, божье благословение, не окончившаяся бесславной глухой смертью драгоценная едва начавшаяся жизнь колдовской несчастной девицы… …Сет, улавливая вспыхнувшие ноты желания, не стал ему препятствовать. Когда бедра её двинулись в нетерпении, когда взгляд, хранивший черты познанной нестерпимой боли и ожидания неминуемо приближающейся к ней смерти, вдруг сменился взглядом другим, Сет понял… И в глазах её видел только одно неприкрытое ничем беспрекословное согласие на все, что способен был предложить ей красный бог пылающей страсти. И выражалось это в жадном взгляде, где кипел пустынный огонь и в безумии танцевали незапертые черти. Эва прикусила нижнюю губу, подняла взгляд, замечая в глазах Сета то же чувство, что охватило вдруг оба тела дразнящим больным нетерпением… — Эпистат… — слабо прохрипела она, отрываясь от нежного поцелуя, глядя украдкой на Амена, лежащего в углу комнаты с едва-едва вздымающейся грудью. — Не проснется, Неферут. А если проснется, то лишь посмотрит как сильно способны любить боги. Ладони, горячие пальцы с единственным холодком золотых колец заскользили по длинной шее, коснулись разветвления ключиц, опустились с осторожностью на вздымающуюся в нетерпении грудь… Сет взглянул в глаза Эвы, посмотрел на её губы, ожидая немого желанного согласия. Эва только кивнула, сама потянулась к излюбленным губам, прикрыла глаза: золотой поцелуй был слишком нежным и слишком невинным, но Сет им насладился, сильнее притянул к себе хрупкое тело, которое окончательно забилось в неподвластном возбуждении. Эва всегда кипела страстью… и в этом была заслуга покровительствующего ей бога, и это делало их на друг друга безвозвратно похожими… На второй поцелуй Сет ответил, ворвался в приоткрывшийся рот языком, перехватил изогнувшееся тело обоими руками. Дыхание сбивалось, дыхание заходилось, высвобождая на волю то неистовое желание, которое наполняло Сета каждый раз, когда он оказывался к Эве так…близко. — Сет… — прошептала она ожившим вдруг голосом, протянула хрупкие ладони, пальцами вцепилась в чужие плечи, оставляя борозды кровавых линий, — не могу больше… ждать. Признание опалило, признание окончательно вывело из себя и забрало крупицы сознания — из головы пропало всё: бывший страх выселился властвующим теперь возбуждением, тоскливый запах крови перестал чувствоваться вовсе. Далеко забытым остался лежащий недалеко от них отравленный красным дурманом беспробудный эпистат… Позабылась и мучительная боль, и сверкающие в огненных всполохах острые пыточные инструменты, эту боль приносившие… Все казалось так неважно, так далеко и так несерьезно, ведь главное, что… Его Эва была жива. Его трепещущая обнаженная Нефтида в божьих руках выгибалась податливой куклой. Она была готова забыть про вечные вспыльчивые недовольства, ругань, сопротивление, преследовавшие их в их странных отношениях… В такие моменты её хотелось неминуемо сломить и, не обращая внимания на застывшее в глазах возмущение, себе жестоко подчинить. Обхватить хрупкое тело, заткнуть губами-руками-кляпом говорливый рот, схватить Эву за растрепавшийся хвост, вжать лицом в мятые простыни: и только тогда в ней переставала трепыхать строптивость, только тогда она в берущих руках обмякала, только тогда, испытывая боль, испытывала и удовольствие… Но большее восхищение Сет испытывал, когда она была согласна: без привычных ссор и оскалов, без демонстрирования стравленных ядом клыков, без сопротивления, она своему властному богу просто… отдалась. Сет не был нежным — никогда не был, и в самый первый раз, почуяв и распознав трепетной девушки желание, которое ее тело целиком и полностью подчинило, взял её грубо, оставил на шее кровоподтёчные укусы, сжал пальцами трепыхающееся в агонии горло, не обращая внимания на проклятья и ругательства, которые посреди умоляющих стонов всё-таки неминуемо…прорывались. На шёпот, опаляющий ухо разными пошлыми сумасшествиями, на прикосновения, расцветающие на коже синяками да царапинами, на ладонь, которая сжимала шейный изгиб так, что в глазах ночной чернотой темнело, Эва отзывалась стонами да вздохами, почти улыбалась, почти плакала, прикрывая глаза и пряча лицо в сгибе левой всё ещё окровавленной руки, размазывая кровь по своему лицу. — Почему не призвала меня, когда тебя схватили?.. Почему не прокляла его моим именем? — шептал он сбивчивым шепотом, бросив ненавидящий взгляд в сторону безмолвного эпистата, — если бы не… Она не отвечала. Не могла ответить, задыхаясь вырывавшимися стонами. Не хотелось думать о том, что могло случиться… — Нефтида… Её имя сладостью отзывалось на языке, и повторять его хотелось бесконечно долго. Он свел её запястья вместе, чтобы одной ладонью подставленные руки в охапке сжать, придавить, пригвоздить к холодному полу за головой: но Эва не сопротивлялась, даже не хотела сопротивляться, разбудив в себе наконец голодное желание, которое заставило поддаться жаждущему её мужчине… Богу, который оставил на острой коленке ласковый поцелуй, который вбивался в податливое, раскрытое для него тело жадными толчками, сжимал на хрупких запястьях пальцы, опускался к открытому в крике рту с выпивающим поцелуем, чтобы эти стоны-всхлипы приглушить. Нутро ныло, болело, кипело жаром и ощущением скорого конца: тело не научилось терпеть долго, тело всё ещё не привыкло к настойчивым мужским ласкам, от которых спина до хруста выгибалась, а ноги в неконтролируемой судороге дрожали. Всё ещё было больно, разом вспыхивали все оставленные раны и синяки, когда мужчина оставлял синяк новый — окольцовывал шею, переходил на грудь, кусал ухо, губы… Два обрывочных окончательных поцелуя в приоткрытые губы, один резкий толчок, проникший глубже….Этого было достаточно, чтобы Эва расслабилась, теряясь в тягучем блаженстве. Достаточно для того, чтобы мужское тело, содрогнувшись, рухнуло рядом. Горячее дыхание опалило затылок. Её кровь застыла на его пальцах. Спустя минуты он поднялся сам, удерживая притихшую Эву на своих руках… — Забери меня отсюда… — прошептала вдруг Эва, — просто забери. Куда угодно… — Заберу, драгоценная Меренсет. Обязательно заберу.