Алые цветы

— Ты неважно выглядишь. Болезненно бледный. В груди разрастаются алые цветы, и он старается угомонить расшумевшееся сердце, которое ростками протыкают с каждой секундой. Улыбчиво посмотрел на хмурого Тилла, наслаждаясь каплями чужого беспокойства о нём. Когда он мог об этом мечтать? Будет ценить момент, лелеять его и если нужно, то запечатает в своей памяти на долгое время, закроет на тысячу замков. Это похоже на сладостный яд, сильный, опасный, приводящий к летальному исходу, но Иван не против. Ему лишь в радость ощущать, как огненной волной палит кожу, ожогами разрастаясь на теле. Протягивает дрожащую руку и кладёт ладонь на щёку. Мягкая, нежная - всё, как помнит. Тилл на удивление не отталкивает, одаривает разве что предупреждающим взглядом, чтобы знал меру. И как он может не позволять себе вольностей, если до одури хочется? Забрать себе, присвоить, впиться в эти тонкие губы, которые приподнимаются в улыбке, когда взгляд натыкается на другую. Ох уж эта любовь. Он бы написал песню для него, спел бы для него, чтобы показать собственные чувства, прожигающие его душу, отравляющие пронзённое сердце. Те алые цветы подходят Тиллу. Хрупкие, прекрасные, но тем не менее сильные, и он рад, что именно они цветут в нём, олицетворяют этого седовласого мальчишку. Мягко проводит большим пальцем, подушечкой чувствуя бархат, но больше ему не позволяют – убирают руку подальше от себя, одаривают холодным взглядом, хотя глаза цвета зелени не должны быть такими. Больно, но этой боли он безумно счастлив, ведь она исходит именно от Тилла. Он его палач, правда сам об этом не знает, а Иван и не против нисколько сковать свою шею на эшафоте. До последнего будет смотреть на палача и не отвернётся, не закроет глаза, пока серебристое лезвие не разрушит этот миг. — Всё хорошо, не стоит тебе так волноваться.  — говорит с насмешкой, улавливая недовольное фырканье. У него так мало времени, и он не станет его терять зря. Отдаст всё без остатка одному человеку. В груди нещадно жжёт и из горла вырывается кровавый кашель. Тилл пытается помочь, тянет свои руки, но Иван закрывается от него, издаёт смешок и спешит как можно скорее покинуть душный кабинет, чтобы скрыться где-нибудь за поворотом длинных коридоров. В извечном одиночестве позволяет себе упасть на колени, ударяясь о холодный пол, зайтись в судороге, сжимать одежду в железных тисках, пока воздух постепенно пропадает, а в глазах меркнет яркий свет, погружая его в темноту. Алые лепестки спадают наземь, за ними целые бутоны. Он сплетёт из них венок, вручит своей погибели, как память. Что может быть ценнее? Тилл узнает о его чувствах, узнает о том, насколько они сильны. Может быть тогда…он хоть разок посмотрит на него тёплым взглядом? — Иван! Вот придурок. Видно же, что не всё хорошо. Слышится знакомый голос. Поднявшись с колен, спешит спрятать цветы и вытирает кровь с уголков губ. Опирается спиной о стену, ноги совершенно не держат. Не хочет подавать голоса, ждёт, когда тот сам его найдёт. Чисто чтобы потешить своё эго, ощутить приятную дрожь от знания – Тилл пошёл за ним потому, что не поверил его словам. Их взгляды встречаются, стоит только палачу свернуть в нужный коридор. — Какого ты вообще сегодня пришёл? Нет бы дома отсиживаться и лечиться. — бормочет, подходя ближе. Иван хватает его за руки, тянет на себя и всё же впивается губами в чужие, не обращая внимание на явный протест. Мягко ведёт языком, пока внутри всё разрывает на части, превращает в кашу. Боль ударяется прямо в голову, но он отчаянно целует, за загривок притягивает ближе, сильнее. Оба чувствуют металлический вкус, странный, ядовитый. — Прекрати. — шепчут ему, и он останавливается. Не смотрит виновато, не извиняется, не видит кровавые цветы, которые выпали из его карманов. Тилл неверующе бросает взгляд то на них, то обратно. В голове начинают работать шестерёнки, а необходимые слова застревают в глотке. — Я знаю. Это не взаимно и никогда не будет. Даже если ты попробуешь сказать те слова, ничего не получится. Брось эту затею. Вина медленно пожирает, душит руками, хватается за шею и перекрывает кислород. Между ними растёт напряжение, молчание приводит в тревогу. — Прости. — За что извиняешься? Тилл, — он заглядывает в зеленые глаза, сокращает расстояние, оставляя всего пять жалких сантиметров, — в этом нет твоей вины, и я не жалею о том, что чувствую к тебе. Моя любовь очень ценна для меня. Даже если время повернут вспять, я всё равно глупо влюблюсь, зная о том, что будет ждать в конце. — Люблю. — все равно говорит. Всматривается в спокойное бледное лицо, но лучше не становится. — Я же говорил тебе. Но мне приятно такое слышать от тебя. Пусть и фальш, но большего и не нужно.