*°°°*
Марк Жонсьер ненавидел такую погоду, свою генетику, позорных политиков-интриганов, определённую часть работы и похороны. Его. Облетела листва, парило, нависали три тысячи раз (Рид сказала бы «крэп» и «ох-ре-неть») надоевшие тучи-в-штампном-сравнении-хреновом-облака. Ужасная лексика, но только она в точности и описывала когтистые, удушающие лапы душевного воя. «Легко быть смелым, когда это не твои страхи!» — говорил когда-то загонщик Когтеврана Фарук, направляя метлу отвесно вниз и лавируя, нервируя зрителей. «Но теперь Джо не было на свете. Погиб в автомобильной катастрофе. Оставив по себе дыру в мироздании, имеющую форму Джо...» — отвечал тому молодой мракоборец Марк, тоже бывший когтевранец. Диалог не имел никакого смысла — повелось так у них: классических жителей Нью-Пари, города выживших внутри Периметра, где единство скепсиса и культа сливались в единое целое. Фарук старше Марка на год, но поступил позже: родился в декабре, да и семья с налетной коркой фанатичности, покрывающий стены родного дома неприятным ощущениями, желаниями отмыться, топорщилась поступлению. Отношения так себе, плохие в общем...нестабильный, без консервативных взглядов, ещё и волшебник...тогда, в поезде Лондон-Хогсмид молчаливый приезжий, подросток из ниоткуда (места с враждебными для магов взглядами) грустно таращился в телефон-голограмму. — Не привыкайте к счастью никогда, — с ленцой и ехидцей пропел платиновый блондин, манерно растягивающий слова, — магл, что ли? — Я извиняюсь, конечно, но чем — чем же ты лучше меня? — телефон убран, не сломали его свойства здешних мест: работал без сбоев. — Фарук, нестабильный... — Меня не интересуют твоя эта гряз... — заметив преподавателя, блондин заткнулся. — Простецкая классификация, имя: дерьмо, запомни это. Не-ста-биль-ный... Фарук держался изо всех сил, крепился, но раздражало. «Опять... — закрыл глаза, проклиная "генетическую меткость". — Опять, блин, где-то посередине!» Драться не хотелось — природный ум с осторожностью да тактикой кричали: «Стоп!», стуча во все колокола и набаты. Под языком подкисливалось мерзкое ощущение собственного бессилия. Бесило. Где-то на глубине чемодана, куда полез наглый белобрыс, лежали брошурки Церкви Единства, календарики, постулаты, важные цитаты для школы, работы, проекты. Бросать простецкое образование глупость. — Так ты ЧТО...что... — тише и беззубее забормотал недавно выпендривавшийся напыщенный хлыщ. — Вы там Инквизиции служите, да?! Вы л-людей на кострах сжигаете, вы... — белобрысик внезапно разрыдался как маленький, размазывая красящую конфету «Умников Уизли» по смазливой мордашке и ещё детским щёчкам, затрясся. Внезапно зашёл щупленький на вид, но поджарый второкурсник, на ходу поправляя отросшую каштановую кудрявую чёлку, ядовито ухмыльнулся; лицо его скривилось, голос стал злее. — Его отсутствие было вроде пустоты на фотографии, где кто-то выстриг ножницами чье-то лицо, и теперь эта дыра стала важнее и значительнее всех оставшихся лиц, — и расхохотался, — Марк, чистый. Маглорожденный. Когтевран... Их оппонент, которого мимо пробегающая девчонка Эзги обозвала «опять этот мерзкий Малфой ноет, тьху», ретировался. Мрак закончил абсурдность пламенной репликой (с кичащейщеся пафосностью чистого ребёнка из чистой семьи) про Джо, а Фарук, зачем-то, обрушил многообещающую точку: легко быть смелым. — You win. I miss you, — пробормотал внезапно по-английски, с выраженной британщиной, вернувшийся в себя Жонсьер, в докучающую немокнущей (не могущей намокнуть, растрескавшейся) природе, как будто обращаясь к повялой траве и комьям серебристо-серой, рассыпающейся под ногами земли. Кладбище. Это было Кладбище в Гордриковой Впадине: очень древнее, старое и почитающеся местными волшебниками. — Выходи за рамки дозволенного, — ему не хотелось молчать, хотелось как Рид: Летиция точно права, заразился от неугомонной псионички, опылился, — выходи...было бы куда...дождя нет, ворчу как старый патрульный, — надпись, что читалась с трудом, выбита на памятнике Гарри Поттеру, из немногих практически в неизменном. Неидеальном, но кажется пришло лет пять-десять-пятнадцать, а не (сколько там?): век-полвека-столетие... Слетала только краска, невосприимчивая почему-то к чарам, брыкалась. «Единственное что я приму как повод к вашему отсутствию, это смерть...» — выгравировано ниже, цитата, прижизненная. Какая ирония. — О, коллеги, привет, Мальчик-Который-Выжил, — разбирал истерический смех, с самого себя, — как будто от того, что ты почитаешься: легче, — и Единому ясно, абсурд, агония, горячка, бред. — Как будто кладбище перестанет быть от этого кладбищем. «Единственное что я приму как повод к вашему отсутствию, это смерть...» — любил повторять мистер Жонсьер: Глава Аврората и месье Жонсьер: жёсткий, жестокий палач, дознаватель Инквизиции Церкви Единства. Ему было противно, от сидения на пыльном камне тоже и от гравийной, местами занесённой оранжевым илом, кривущей тропинке; и от болотно-зеленого лесца, лесополосы, тонущей в преддождевом (цепляющемся к вискам, глазам, рёбрам и гландам) тумане. Там ухали совы. Бродили уличные собаки. Фестралы. Видит. Теперь он их видит. Единый, как? Как можно, работая на разрыв аорты, износ и одновременно в двух мирах, делая грязную работку цепного (избитого сучьими гоблинами) гринготтсско-подвального дракона; похоронившим вместе с женой её родителей, потерявшим несчастную маглорожденную Джейн, осознать это только сейчас. ТОЛЬКО СЕЙЧАС. Лу сказала бы: «Крэп! Пиздец! Нихуясе!». Лу. Поймал на мысли: точно не была волшебницей, если была б — псиоников откровенно ненавидят. Не свои, из страха и психологических вывертов ненавидят...по системе «жертва-сама-виновата», боятся. Чистокровные выблядки трясутся стать для маглов такими же...мутантами. У волшебников свои планы на анклавные клочки, грёбанные лоскоты земли, наконец выйти из тени. Скинуть морок, гнёт, таинство, подковёрность. Марк служит, верой и правдой, до хрящей в хлам, поломанных пальцев; несёт стойко с зубами, как волк, воя. Потому что знает: так нельзя, это не выход, сам из такого мира. Ничем хорошим. Ничем хорошим не взовьётся, не вынесет очередная бешеная волна. Волна-убийца. Сто...двести...триста...миллион...бесконечность девятый вал. — Твоя юность пахнет ванилью, — могила Фарука молчала, уныло смотря в небо свежестью, насколько может быть свежей смерть и память об этой смерти, росчерки, всё эти пафосные «чёрточки» и «полосочки-многоточия длиною в жизнь», осточертевшие со времён ньюпаришных, набивших оскомину, фанфиков, что писались под общий смех в Семинарии, где Иво икал и плакал, но-таки поставил дурацкую косую черту между настоятелем и курирующими их кардиналами. На спор. Взыскание получили все. И девушки, хотя не участвовали (всем ж известно: именно они в первую их и пишут).*°°°*
Нью-Пари. Инквизиция. Кабинет Приора. — Я впервые вижу, чтоб так агрессивно мешали чай, — Иво смотрит с неподдельным участием и сочувствием, откидывается назад, едва не слетая и мысленно то вспоминая химические формулы, то теорию музыки, постулаты и ругательства (те легко читаются по губам): опять Рид, и тут; Марку неудобно, и стыдно, и понятно, что сам Мартен с ним до конца не откровенен, похожи...как Главе мракоборцев предельно понятно, не всегда всё рассказывай подчинённым, особенно друзьям...друзьям; по губам змеится удовлетворённая усмешка, чуть искажая привычные жонсьеровские черты, а в воспоминаниях голый торс, блестящая лысина, щетина и огромные члены. — Марк? Волшебная палочка надёжно вжата в кобуру, к почтовой сове давно прицеплен GPS-трекер и вживлена пара чипов с технологиями вроде рукоятки «Ультиматума». Кабинет, мерцающий и моргающий полумраком янтаря, слегка давит, хочется взять Молнию последней модели и сгонять в Термитник, на стихийное квиддичное поле, где играют местные. Опытного боевого мага вряд ли разоблачат, а если и...репутация палача и пса цепного — сделает дело, моментально. Антимагловские чары (семью слоями: семь сакральное число), укрывают многое. Подсумок с зельями первой необходимости: тоже, с ламп свисают невидимые путы всевозможных охранных заклятий, трудно остановить себя, дать по рукам: уйди мол, всё, хватит: привычка. В Аврорате у него слава Грозного Глаза, прозвище Аластор (с придыханием на кончиках трепещущих языков), дрожью и шепотками надо выбивать-выкусывать-а-не-только-заслуживать, у Фарука слава бладжера, мощного, крепкого, молниеносного, но бладжера с мозгами Но Иво смотрит куда надо. Не видит. Марк не силён в легеллименции. Вообще не силён — в общих чертах; экзамен и... Но смотрит. Паника примешивается заполошной мухой ответственного колдуна, блюдущего Статус: отогнать, прихлопнуть, вернуться в реальность Инквизитора Церкви Единства...месье... Противно думать применить против друга. Друга. Нет! Который не в курсе о волшебстве, это низко, подло и совсем не по-жонсьеровски: он не поступает. Так. Оглушить случайно, когда угрожает опасность или навести простенькие успокаивающие чары? Да. Но... — Марк! — Приор? — лёгкая, едва уловимая (флёрно-порхающая), язвительность вспыхивает на миг, быстрокрыло улетучиваясь. — Я...чуть-чуть, немного припоздал с отчётами, — хорошо спланированная, далеко задуманная и отредактированно-репетированная: ложь, на деле они с Фаруком и ещё тремя мракоборцами гонялись за Пожирателями, мрачная мерзкая слава той мразотной маглоцидной секты не стихает; обострение и столкновение: новая Инквизиция, Церковь, единством, у неоупсов свое единство — слияние с идиотскими (по нескромному мнению Марка требующими немедленного искоренения) идеями Гриннднвальда, Даров Смерти, и новых, как лишние зубы у несчастных из цирка уродцев, вспыхивающих эгоистких гуру. Негладко прошло: едва не потеряли безусого новичка, сопляка-пирокинетика; «слава, Единому, не...», ядовито-эгоистичную мысль давил, как блох, всю неделю, это подло к другим, доверившимся, нельзя. Нельзя, а на сердце предательски стало легче, лучше. Легче. Иво был недоволен, буркнул что-то как полукниззл Шазы (потомка Мундугуса Флетчера: вора, торговца всякой всячиной, хотя по легендам невезучий, в Нью-Пари Роже Верету более на Флетчера походил), встал, прошёлся, сел. — Будешь? — бокал. Толстое стекло. Крутые грани (режут порой руки, мокрые). Блики. Жидкость. — Марк, ты меня подводишь... — шипение скрыть тяжело, узкий длинный палец по привычке как будто тянется к виолончели, перебирает струны: высшая степень раздражения, но и желание сжимать, строить и рвать-душу в узде, на мизинец другой руки наматывается локон. И разматывается. Наматывается и разматывается. — Иво! — привычка бликовала до бешенства, отдавая манерностью Малфоя, прозванного Джо тогда, издевательски по-простецки, звали слизеринского, несомненно безмереннно стократно чистокровного, белобрысика Гиацинт Абраксас Люциус Ромарио Базеус Малфой, как же огребли младшекурсники Фарук и Марк с Когтеврана, третьекурсница-гриффиндорка Эзги и её товарищ Пуффендуец Шаза за то, что заколдовали (все личные вещи, журналы, расписания засранца), придумав тому имена на все буквы латинского алфавита. Выдуманное ими сами заклинание, влохловлённое (Эзги понравилось немного отдающее термитой и вайбами деревенщины, с веяниями интернатов, словечко) исключительно Мародёрами и их знаменитой Картой. Нет. НЕТ — КАРТОЙ, Мародёры, те, кому поклонялся Жонсьер, восхищаясь неподдельно и чисто, копировал одного из их главных врагов, учился ловкости у слизеринцев и ухлёстывал за молоденькими колдоведьмами на старших курсах (магловская медицина породнее, с отростками чего-то истинного, искреннего выжившего ньюпаридца). — Мозг еще не все. А в вашем случае он ничего! — орала декан Гриффиндора (как самого отвязного и взбалмошного факультета), по совместительству завуч, оглашая возмущения на весь проход около директорского кабинета, к слову, ставший ещё более причудливым, чем описывала Джоан Роулинг, вобрал, наверное, частички всех предыдущих. Деканша, Минерва Снейп, не везёт, потомкам Тобиаса, другим, наверное, Северус детей не имел, бесила и раздражала. Какая ирония, сейчас...сам себе напоминал. К слову, нестабильная из Лондона (мир там живёт почти по доштормовому, сверхспособности не выпячиваются, не осуждаются, все упорно делают вид, что нет их; не средневековье и не те «помойки-не-помойки-а-белые-пятна», что встречались в Нью-Пари; осевшие волшебники-псионики иногда сами делали татуировки, не все). Четвёрка потупилась. Фарук, как самый рассудительный, насколько им может быть, пусть среднего сорта человека (из сегеративного мира, прогнившего на делении, категории), тринадцатилетка, вышел вперёд. Рассказал. — Да вы просто шаблон для построения идиота, — продолжила измываться, с подковорками, профессор Снейп, — мистер Жонсьер, просветите меня? Шаза, нагло (не по-факультетски резво) уставился, вальяжно рассматривая её сверху вниз. Он уже вытянулся, выше только Фарук, завуч обвела их грозным взглядом. Другие ученики, рассматривая «висельно-исключительскую» процессию с элементами и явных отработок, обходили бочком. Ретировались. — Я знаю, вы родились глупым, но почему у вас рецидив? Марк начал закипать, жалея и проклиная тот день, когда поддался на уговоры Распределяющей Сучки (опять всё тот же Шаза, тихо нашептывающий подружке что-то на ухо). Близился отбой, завтра Хогсмид, тренировки. Шляпа права, прав чертяка, в Гриффиндор! В Гриффиндор ему надо, что он в Когтевране-то делает? — Который час? — выпалил кто-то из вечно снующей малышни. — Октябрь, — не моргнув глазом, отвечает завуч. Эзги, покатившаяся со смеху и прикрывающая рот рукой, притворно усмехнулась, картинно закатывая глаза; сделала реверанс — взмахнула рукой. По противоположной стене кривилась тень мантии, всегда вырвиглазной и вычурной, с экстравагантными элементами (вроде «Глаза Арбуза»: засушенной его корки, надетой на шею через тонкий шнурок из собачьей шерсти, и множества мелкого бисера). Фридрих. Второй помощник декана Слизерина. Завуч замялась. — А...мэа-а-а...бэа-а-а, — кивала болванчиком, косясь как странная кобылица единорога, завидевшая девственницу, — точно октябрь. Вэа-а-а! — И после этого, — пошла в наступление всё та же Эзги, зная, что Фридрих даже бровью не поведёт, — называете нас идиотами? Мадмуазель, ха-ха. Ой, ха-ха-ха. Крэп! Умираю со смеху, вы себя в зеркало видели: коза натуральная, вам травы... Внезапно второй помощник декана жёстко осадил, почти впервые за много лет, заступаясь за Минерву (об отношениях романы можно писать и пересказывать потомкам, и маглам, в виде сказок: она влюблена в него, он всякий раз молчит; никто не лезет друг к другу; факультетская вражда, привычная как штакетины-колья в заборе лесничего). — Мисс, — смуглая кожа и взгляд прищуренных зелёных азиатских глаз не предвещал ничего хорошего, настроение поплыло быстрее щупалец той сотни кальмаров из Чёрного Озера, когда Фридрих зол лучше: удрать-уиететь-ужаться и залезть в бутвлеу (что это да, неизвестно), и куда угодно. — Вы забываетесь, считай из сборной тебя уже выперли, Эзги! Вон! — нарушений субординации терпеть не мог, мстил при случае, всем повезло, что придирки, скорее, ради поддержания репутации скользкого, змеиного, слизеринского. Блять! — МАРК! — в реальности, в Нью-Пари и настоящем времени Иво тряс его за плечо, морок воспоминания спал, лампа шаталась; витали флюиды и слышались потрескивания купола заклинаний. Крепкая рука виолончелиста (а в Хогвартсе была экстравагантная троица Ирби, с сильными пальцами: если арматура могла бы оживать) ухватила за кобуру волшебной палочки. В реальности: ничего, ничегошеньки, рука как рука, но у Жонсьера бежали мурашки, от огденского так не топощут по затылку, охватывая; глаза Приора блеснули, мельком, смазано. «Не оставит!» — Марк перестал дышать, по аврорскому протоколу должен; по инквизиторской клятве сдаться; по закону церкви: сдаться, как друг — уйти, долг волшебника (блюдущего статут): заклятье забвенья. Рука, лишь сотой долей от десятой части миллиметра, намеревалась докоснуться палочки. «Лёгкое: можно, — вспоминалось последнее дело в мракоборческом центре: обскуры, неоупсы, помойки; и всё ускользающе связано, — Мерлиновы яйца, Моргана тебя задери...» Голос внезапно вошедшего Стоуна: напугал, сбил, ударил в лых (место у волшебников, магическое ядро; около дыха), в грудь. — Месье Жонсьер? — чуть не атаковал, слизеринскую голову Фридриха драть (смутно, юрко-прыгуче кого-то навевающего, в ньюпаришной жизни, здесь). — Фанфиков перечитали? Повезло. Фортануло. Отскочило. Прошло. Он-говорил-магические-ругательства-на-лингве.ОПОВЕЩЕНИЕ:
Мистер Жонсьер, СРОЧНО! В одном из лондонских боро найден след неоупсов; информаторы заметили обскура в Косом Переулке; в окрестностях Хогсмида бродят агрессивные оборотни-псионики; гоблины наотрез отказались выдавать имена клиентов Гринготтса (возможно замешанных в покушениях на Приора Инквизиции Церкви Единства в городе Нью-Пари).
Фарук.
*°°°*
В Гордриковой впадине, на которую надвигалась такая же удушающая ночь (Марк даже проверил палочкой на присутствие Кадавров , если дементоры вызывали холод, разврезлый шторм, снег и потом замирание, то кадавры: наоборот невыносимую жару, до-рези-под-веками сыпучий и едкий радиоактивный песок, жажду) последствия глобального потепления, до какого не было никакого дела, хоть всё уйди, изменись, останься, исчезни, захлопни...— Нет.
— Ради меня.
— Да.
Невероятный, отдающий ароматом кинзы, спелых помидоров, вишни и гроздей винограда, первый поцелуй, где смешивалось; граничилось с дикой дурацкой реальностью: их, до обдирной перхоти вместо муки Малфою, вырванных волос и прокусов, первый раз случился...в барьере, стоя между мирами, он манил и доказывал «я лучшее место для», «я лучшее место», «я лучшее» и до простого «я». Марку на кладбище стыдно мешать память со секском...трахом, происходящей иногда и ярко, и вспышками, и с магией и...с близостью не стыдно. Никакого. Перед лицом раскрасневшийся Фарук, лежащий перед ним на столе: их столе, в Аврорате, глубокая средневековщина, несмотря на всю борьбу с этим, славного волшебника и замечательного человека, Гарри Поттера. Подкаченный торс, пересечённый многочисленными шрамами, заросший (женатые завидуют, скрипя зубками, не походишь-расслабишься с кущерями перед дамой), проколотые, сложной конструкцией пирсинга, соски. Многочисленные татуировки, умело за рамки-границ не выходящие, играющие и обладающие восхитительной манкостью для пальцев и взгляда, шрамы. Трусы. Члены: у него их два, один чуть подлиннее и уже, другой, огромный такой, толстый (на уме только слово «хер»); оба подрагивают, вызывая желание немедленно их вылизать, сделать своими, приватизировать. — Иди сюда, — рука танговым па движется к кучеряшкам, — Ма-а-ар-р-рк, — Фаруку нравится растягивать имя своего мракорборца, дразнить, держать лапищами, испещрённые мозолями, жонсьеровский подбородок и тянуть, иногда чуть с нажимом, к своему паху. Мистеру Жонсьеру сегодня похуй (ты победила, Рид), завтра будет поебать и месье. Один член, второй, в горло вбиваются ритмично, ласкают соски, держат руки и не дают обхватить собственный орган. Никак. — Не сейчас, Главный Аврор, не сейчас, — пережатое основание, кольцо, снова во рту тесно, мокро, горячо, твёрдо, быстро. — Я ж потом тебя... — воспитание чистого, карьера Инквизитора гасят слова в...в Годриковой Впадине, пошатнувшийся и едва не потерявший сознание Марк Жонсьер, накрывает рукой пах. Падает на землю. Дрянь! Он почти потерял себя: слёз нет, эмоции притуплены, воспринимаются плохой постановкой театра, когда декорации никакие: пустые, мёртвые, обыденные и люди, доставшие с таким трудом билеты, разочарованы. Надо возвращаться. В Нью-Пари. В реальности. Что-то здесь не так. Что-то здесь не так: нюх профессиональной ищейки, опыт, предсказания, в которые не верилось?*°°°*
На работе в Инквизиции другое забылось, временно атрофируясь, отпало так же и странное наваждение, где настроение сменялось вывернутыми фразами. Рид. Куда ж без неё. Сидит и пялится в телефон, от Марка не ускользнуло затравленное, загнанное, замученное. «Надоело...рррр» — Я перестану ждать тебя, а ты придешь. Совсем внезапно... — снова нарушила тишину она, мешая ему сосредоточиться на бумагах: какой же он идиот! Тут всё очевидно! — машинальный взгляд на зачарованные часы кольнул в сердце. «Оно у тебя есть? — боль от предательства Летиции подтвердила это. — А предательства ли? Не ищи себе оправданий, Мерлин, ей...» — Просто ты умела ждать как никто другой, — фраза когда-то принадлежала Эзги, когда-то...в Хогвартсе! Откуда Летиция её могла её взять? С точь-в-точь такими же интонациями, с расстановками. Это была та же самая фраза: она, тогда ещё Шаза, выражающийся о лоскутах и анклавах земли, всё ещё Пуффендуец до глубины своей расстёгнутой рубашки, сокрушался, мол столько земли пропадает для гербологии. А ещё покоя не давал Викарий, мог он не знать, что...да, не, бред. Тем более, что Первых Лиц всегда оповещают. Магической Франции давно нет, Шармбатон разрушен, Министерство тоже. Магическое общество повержено и разбито, не исключено, что «помогли»: очень хорошо помогли. Могла ли Летиция знать Шазу? В принципе (думать о жене легче, чем об утрате; очередной) да, маловероятно, но да. Мог ли Викарий знать про волшебников и Хогвартс? Тоже. Эзги тогда призналась, что видела странную девочку-девушку, но ни лица, ни примет не запомнила; она уже тогда (вместе с другом) занялась тёмным бизнесом и на проблемы не жаловалась, на лица у Эзги... «Лирика, — подумал Жонсьер, — мне нужен этот чёртов обскур! Во что бы ни стало, пока ничего не случилось, однако...» Фарук бы подсказал. Недавно собирались...втроём, пришёл даже Гиацинт, тупо таращился и не проронил ни слова; вздохнул, оставил какой-то свёрток и ушёл. В свёртке безделушки, вещицы, пергаменты и весточка. От Фридриха. Внезапно. Деканом стал. На колдографии он улыбается (какой-то помолодевший, весёлый), обнимает обольстительную незнакомку: около них крутится трое ребятишек. — Это же коза...ну, Мегера, то есть профессор, Моргана её задери, Снейп! — Шаза выглядел будто небо разверзлось. Точно. — Кстати, а как его фамилия? — Чья, Марк? — Фридриха! Лу вернула Жонсьера в реальность, в кабинете стоял Ганс, с таким выражением, которое мало кто у него видел: какое-то серо-землистого оттенка, с остервенелым и хищным прищуром. «— О нашей встрече что там говорить! — я ждал её, как ждут стихийных бедствий...» — стояло на обороте замершей сейчас фотокарточки. — Гюлер его фамилия, — Ганс ощетинился, — это мой брат. Старший. — покосился на Лу, сделав неуловимое движение, и, получив такой же скользящий отрицательный ответ, постарался перевести разговор на другую тему. «— Послушай, из чего ты сделана? — Из того, что ты любишь, — сказала она...» — другая надпись, Марк почему-то внезапно проникся и к странноватому Фридриху, и к его многочисленным питомцам из серпентария, и к его манере вести диалоги, даже к манере одеваться. Что-то защемило. Возможно, там был живой Фарук, просто земляк со своего факультета? Безо всех этих дурацких чувств? Лучше б у них просто был бы рабочий, мужицкий трах. Кому лучше?Я вдыхаю ложь с дымом сигаретным.
•••
Можно соблазнить мужчину, у которого есть жена. Можно соблазнить мужчину, у которого есть любовница. Но нельзя соблазнить мужчину, у которого есть любимая женщина.
приписка /почерком фарука/ а если любимый мужчина?
•••
Так вонзай же, мой ангел вчерашний,
В сердце — острый французский каблук!
— Я на правую руку надела Перчатку с левой руки.... — Лучше б с ноги... — они поразительно синхронны с Гансом, Марка, впервые за много времени, по-настоящему отпускает. Максимальная концентрация здесь, хотя оставлять Аврорат страшно, тем более в разгар таких событий, а результаты были не ахти какие. Ни-че-го. Удалось разве, что оборотней припугнуть, вскользь упомянув Инквизитора Жонсьера. Неоупсы исчезли. Гринготтс выделывался, а обскур...Министр давил! Давил и требовал: результат, ведь когда-то он ему доверился, и только он обладал абсолютной информацией об ином настоящем Марка. Они не были друзьями. Доверяли друг другу? Неясно. — Законы осуждают предмет моей любви. Ганс гипнотизировал карточку, Марк мог бы дать Непреложный Обет, что в глазах «не гения» блеснула какая-то теплота, когда думал, что никто его не видит. Даже красивым стал. Незаметно гладил кончиком мизинца поверхность. — Рид, ваша любовь — это Мотоцикл, — Марк тактично не трогает Гюлера. Время идёт. Возбуждение опять сменяется апатией. Полной, а с ней приходят воспоминания. О...близости тоже. — Какой закон святее твоих врожденных чувств? Марк, снова на какую-то секунду ощутив себя мистером Жонсьером, Главой Аврората, ничего не отвечает. Их шуточная словесная возня его вымотала. Не спросил даже, чего, собственно, тут надо Гансу. Ругает себя. За паранойю тоже...*°°°*
Стылыми, мрачными коридорами с мраморным узором, он шёл, двигался кое-как. Его вело. Подрагивающий неон в подсобке, со стенами, изрисованными, испещрённый и подсвеченный почерками всяких «это я», «нет это я» старые кладовые. Ряд других заклинаний, спутанных и местами завивающихся, пусть скрытых, невидимых от глаз. Купол гудит.Какой закон святее твоих врожденных чувств?
Шутка. Одна из фаруковских, мешающих нормально спать, где не будет будоражащих и раздирающих тебя образов: с максимально-подчёркнуто выкрученными характеристиками, дерзостью и заразой (нельзя так называть чувства), все глубже проникающей, пропитывающей вообще всё. Даже ненавистные стены, измаранные.Любви покорно все, любовь… одной судьбе.
Голос кажется живым и не уйдёт никогда, не вырвется, не выжжется, не...ему всё равно. Однако: морок, мираж, наваждение. Слетает пыль, оседая на чёрный китель: под ним, точно второй шкурой сплелась мантия. Темно-синяя, иногда голубая, как небо или бездна (атолл) неизвестного моря; не хочется атоллом таким, точно таким же, да, с испытаниями ядерного оружия. Чёрный надоел ему здесь. Ужас, продолжающий сжимать горло проржавевшей рукой поломанного киборга, не отступал; множился, препарируя и пригвоздив. Хохот.За счастье должно нам несчастием платить.
Смотрящий мертвенными глазами, располовиненный Фарук, улыбался, протягивая синюшную руку. Приближался. — Какая смертная как ты была любима? Как ты боготворима? — вспышка, пульс под двести, вспышка, полоска. Мышцы каменные. — Однажды чувства истощив, где новых взять для новой страсти? — Марк думал: «Новое! Новое! Новое! — тошнота подступила, угрожая выплеснуться желчью на новые ботинки: кожа дракона, волос единорога, щитки мантикрабы. — Рид, как ж я вам завидую, легче...» — Не истина, но блеск в поэте совершенство. Марка, всё же, вывернуло. Жуткое видение, усиливаясь во стократ и напитываясь страхом, шагнуло ближе. — Мерлин! — рука опытного мракоборца, Главы чёртового Аврората, дрогнула: заставить себя смеяться, веселиться, радоваться, пусть на и на его искажённый, изуродованный и... — Ридикулус! Болезненный гром выходил, выплёскивался, разрывая лёгкие и давя (щекоча) на кончик языка. Смех мистеру Жонсьеру почудился (каким кажется извержение вулкана в, фейерверк где-то, не здесь) не своим. — Месье Жонсьер! — кажется Вейсс...*°°°*
Она тащила его буквально на прицепе. Быстро миновалось несколько помещений. — Насладимся мы, доколе Бьются в нас еще сердца! — Марк отстранённо думает, что не годен ни на что, кроме работы со степлером где-то в архиве. Не отказался бы, хоть здесь хоть...так вляпаться в простого боггарта, подставиться и чуть не спалиться перед секретарём Приора (палочку спрятал, но не позу). — Что вы там бормочете?.. Месье Жонсьер! — Даниэль всерьёз обеспокоилась за друга Иво. Чувствовал тот себя неважно. — Я неверного любила… научите не любить, — если сегодня вечер странных цитат, то давно все отмахнулись, и ставший каким-то сентиментальным Гюлер, всё-таки дождавшийся Приора в кабинете (из приёмной уборщик выгнал). — Смотри, как в час последний свой твоя терзается Мальвина, — Вейсс совсем развеселилась и пошла в разнос, — о милый, здесь не будет безответно ничто, ничто: ни мысль, ни вздох, ни взгляд...о, память сердца! Ты сильней рассудка памяти печальной...уничтожена. Унижена. Убита. — Осторожнее, а то подумают, что у нас роман! — Верны жене? Марк ничего не ответил, лишь бодрее передвигаясь. Впервые до него дошло: он смертельно устал. В кабинете, Иво жестом и кивком благодарности попросил оставить одних. — Марк, — тон опаснен и не предвещал ничего хорошего, — ты что-то явно недоговариваешь...понимаю, тебе сейчас тяжело...не надо, я в курсе в каких вы отношениях... — мысль «набить лицо гансу» ввинчивалась в мозги не хуже тех же мозгошмыгов, кстати, доказанных. — Но месье Стоун...Кей навёл меня на неприятнейшую мысль, — пальцы стучали, раздражая, — как давно ты принимаешь наркотики?! Жонсьер застыл, цепенея, вся реакция полетела в тартарары: ему нечего сказать по делу, а Приор уже заметил. — Ты это серьёзно сейчас? — на лице промелькнуло выражение из арсенала «Не сметь врать!!!», лицо скривилось, голос стал злее. — Меня пугает твоё недоверие... Мартен лишь развёл руками. «А сам ты мне всё ли говоришь? — портить отношения сейчас: такая глупость, ненужность, абсурд, однако обида достигает цели: сердца. — Как есть, палач... — Марк вовремя прикусывает губу, усмехаясь, что он такой же...поступал с Фаруком точно так же, гомерическое веселье поднимается из ниоткуда, затапливая... — Похожи, Иво не главный, но начальник важный, я...и я спал, тьфу, с жил с Фаруком! — шальная мысль ядовито и, в то же время легко, в голове. — Мы так же могли?!» — И как ты это объяснишь? Марк, отсмеявшись, распрямляется. — Никак. — рука в верном положении. — Забудь!*°°°*
Наши души сцепились голодным зверьем.
В правах всех уравняет эшафот.
Мой последний танец с тобой.
Ты способен на большее.
Марк просто спал, выиграв немного времени. Его. Их квартирку в Лондоне он сдал каким-то студентам-сквибам из Индии. Министр вызвал. — Жонсьер, разговор есть, — Уизли никогда не отличался особенным трепетом к субординации; соплям, сантиментам и поэтому симпатизировал, — ты нужен мне сейчас. Патронус-моль исполинских размеров могла удивить и испугать. — Тимур, срочно? — Да, — голос, передаваемый магическим защитником, обеспокоенный, жёсткий, — тебе не понравится... Не понравиться должно было многое: все тропинки, ниточки, дорожки вели в Нью-Пари, в высшее Церковное руководство (Марк не удивился бы, если и Совет не отказался захвата власти). — Делай выводы, Жонсьер, — седой и сухопарый, худой как палка и в очках с роговой оправой, он был похож на пугало огородное у лесничего Хогвартса, — это там среди твоих кто-то что-то мутит... — Тимур! — Главный Аврор вскочил, начиная расхаживать по кабинету. — Иво не в счёт, он...сам... — осёкся. — В прочем, ты понимаешь, это не мои тайны, а предавать доверие... Министр Магии Магической Британии хмыкнул, ядовито: несмотря на свой почти пятидесятидвухлетний возраст, никто никогда не давал больше тридцати трёх. — Доверие? — Тимур прошёлся тоже, подкинул дров в камин. — Именно поэтому вчера ты заявился ко мне, воспользовавшись порт-ключом, заметь тем самым, выданным тебе...вам...ещё при поступлении в Школу Авроров, и за столько лет — не понадобился? Нет, Жонсьер, я тебя хорошо знаю, ты ни за что не предашь его, значит случилось... Марк остановил жестом руки, при этом задавая внезапный вопрос. — Ты спал с Фаруком? — Ну...да...это ещё до этого вашего: романа, мы чисто. Чёрт! — Чего так? Не окажешь мне услугу... Министр Уизли поперхнулся воздухом, хлопая глазами. — Ты понимаешь, что ты говоришь, Жонсьер! Извини...а сам как? — Никак, — честность ранила самого себя, на душе пусто, — и что мне теперь делать?*°°°*
«Вы судите по костюму? Никогда не делайте этого. Вы можете ошибиться, и притом, весьма крупно...» — вспоминалась Школа Авроров и их Учитель. Да, неоупсы могут быть одеты по-разному, никогда не поймёшь, что к чему и куда атаковать. Марк пробудился с утра пораньше от неудобного сна. — Зачем же гнаться по следам того, что уже окончено? — возлюбленного нет, это факт. — А факт — самая упрямая в мире вещь.ВОЛШЕБНАЯ ПЛАСТИНКА НА СТЕНЕ:
44. Пришел сентябрь, ты уезжаешь от меня (4:06)
45. Останься королевой сентября (2:54)
46. Разбуди меня, когда закончится сентябрь (3:35)
47. Десять дней в сентябре (9:34)
48. Уверен, что достаточно смел? (4:45)
49. Согрей меня в февральскую стужу (3:26)
Полка. Ряд книг. Плакаты. Баннеры. Постеры. Всё слишком привычное, чтобы раздражать. Постель. Ещё отдохнуть бы. Надписи на стенах «я вырву последнюю страницу нашей истории, лишь бы она не заканчивалась», «ты можешь прекратить верить в себя или в меня, но я все равно буду верить. в нас», «я могу привыкнуть ко всему: к боли, смерти и лишениям. но не могу привыкнуть к камню с твоим лицом. глупо, правда?», Марка подбросило вверх, он с остервенением бросил редукто, едва не разрушив стеллаж и не устроив пожар: свечка почти подожгла хлопковые занавески, «не хочу терять и быть потерянным. поэтому будь со мной», «ты — моя религия»... Злость сменилась идиотским хохотом, интересно, чем думали они? — Наверное тем же, когда тараторили хуй пойми что, Рид, салютую Огденским, в Хогвартс-Экспрессе, — один стакан, другой, третий, после пятого остановился, — мало тогда понимали значение, а сейчас ясно, что это абсурд... «Всеобщего блага не бывает», «пообещай мне», «показать людям правду и заставить их верить, что это ложь — вот настоящее искусство»...а-ха-ха! И всё такая же, бессмысленная и беспощадная, подросковщина. Они даже не были тогда в отношениях. — И вопрос не в том, есть ли у меня какие-то отклонения в психике, а насколько они выходят за рамки, приемлемые в мире, — продолжал беседовать сам с собой Марк, теперь цедя медленнее, чуть расслабился; зелья решительно оставил в сторону: снов-без-сновидений, бодрости, восстанавливающее, кроветворное, бодрящее, они могут вызвать приличное привыкание, антипохмельное только оставил. В открытой книге строчка: «Потому что он любил ее той самой любовью, что горечью отдает во рту...» — опять о любви хочется вздёрнуться, мысли возвращаются к Летиции, пальцы сами начинают чертить схемы. «Просто ты умела ждать как никто другой...» Воспоминания! Но ни внятной формулы, ни сохранившихся Омутов Памяти к настоящему не сохранилось, как и Маховиков времени, если с последними так и надо, а вот отсутствие в Аврорате возможности просматривать: проблема. То, что Викарий Жан-Франсуа в игре: очевидно...но насколько?*°°°*
С головной болью отправил патронуса Тимуру. Свиделись. — Если не сделаешь выбор — погибнешь не только ты, но и все за твоей спиной. — Те, кому есть на что надеяться и нечего терять — самые опасные люди на свете. — Ты должен рассказать всё Приору, Жонсьер! Всё! До последнего: и о Хогвартсе, и о Министерстве, должности своей, Фарука тоже...мы бегаем по кругу, Жонсьер! Нью-Пари зона твоей юрисдикции: действуй. — Уизли, я не пойду на это! — Марк подскочил как ошпаренный. — Не пойду на это...чего ты хочешь, — он сощурился, — чтобы я Непреложный Обет?! — туда-сюда-обратно, туда-сюда-обратно... Нервы Министра не выдержали первые. — Сядь. Не мельтеши, в своей этой Инквизиции, ты гораздо более сдержан, — Тимур просматривал какой-то пергамент, — с чего ты решил, Жонсьер?! Но Уизли понимал всё сам: ОНО, магическое нечто, образовавшееся сразу после Шторма, раньше над подобным смеялись поттероманы, однако теперь оно существовало — беспристрастный судья, собрание многих волшебников (наверное, когда произошла серия катаклизмов: почти осязаемые выбросы магии, кто-то, наверное, колдовал напоследок; от страха). — Иво магл, ОНО потребует взять, — губы поджаты, — и договариваться с ним очень трудно, — поэтому фанатики не понимают, что открыть и захватить власть среди маглов не выйдет. — Я пойду, — в воздухе материализовался призрачный образ Фарука, с бородой, Артур тихо выскользнул, — привет, Марк, тсс..не подходи...не рви душу, ты ж всегда был без всего... — Всегда ли? — Марк понял, что это не привидение, а нечто более сильное. — Кто вызвал тебя? Прозрачный Фарук не понял. — Ты или кто-то очень близкий к тебе, прямо очень сильно звал...не совершал ничего плохого? — Насколько? — насторожился Марк. — Чёрная магия, Марк, очень Чёрная, отойди и не касайся меня, это может быть опасно, — но сам смотрел заворожённо на, ударил колокол, — осталось десять секунд, и я хотел бы провести их вместе с тобой. Естественно, о Чёрной Магии не может быть и речи. — Не можете найти ко мне подход? Обходите, — съехидничал внезапно расчувствовавшийся Жонсьер и будто бы ожил, любимый через пару мгновений растворился. Больно не было, лишь чуточку жутко и всё. И всё. Марк поймал себя на том, что впервые за долгое время по-настоящему улыбнулся. Искренне. Луч из окна осветил его лицо.*°°°*
Инквизиция. Сразу после Лаграсса. Невостребованные помещения с поломанной мебелью: для двух волшебников, давно облюбовавших одну из кладовок, существенно расширив ту заклинанием незримого расширения, не проблема. Фарук запечатал заклинанием вход в лабораторию, обязательный элемент любого мракоборца, поставил сеть из охранных и сигнальных чар. Прижал возлюбленного к столешнице, с мрачным удовольствием заглядывая в глаза. Ревность? Разделся сам, не давая прикасаться себе и уворачиваясь от ловких рук, вяжущих петли так легко. — Мерлин, — Жонсьер кривой улыбкой пытается скрыть дрожь от возбуждения, — и Моргана... — Фарук опускается на пол, разводя Марку ноги, лысая голова накрывает пах, не остаётся ничего, кроме как... — О, Единый, да-а-а, — два члена покачиваются, задевая обнажённую голень, — как, кстати, так получилось? — коленом мажет по одному, и другому стволу, Фарук, в нетерпении, прижимает его туда и трётся, восхитительно постанывая. Изо рта лишь хрипы, причмокивание, стоны, вздохи и вслхипы. — Шаза...мы тогда заклинание придумывали, — сквозь развратные звуки проступает смущение, — бля-я-ядь, какой ты, Мерлин! Марк! Напоследнемкурсе...что-то пошло не так... Марк вышел изо рта, слез со стола, дёрнул. — Нет, — интимный шёпот у уха, — всё пошло как надо, — рука сурового инквизитора на обоих стволах сразу. — Экспериментировали? Да? — Да, давай говорить всякую чушь, и заниматься любовью? — Фарук подался вперёд, выхватывая поцелуй, вырывая его буквально изо рта. Марк пошёл вразнобой, надрачивая по очереди, сдавливал головки, чуть сжимал у основания, гладил обе уздечки одновременно, улыбаясь как типично, как обычно это делает на допросах; это заводило. Прошлись смешки, на гранях порнографических ухмылок и неприкрытого флирта, соблазнения. — Не закрывай рот тому, кто открывает тебе глаза, — тон максимально выкручен на дознавательский, голос холоден и зол, готов орать от бешенства, брызгая слюной; докоснуться до мошонки, огромной, мять-мять-мять. Фарук дёргает на себя, предлагая и проводя руками по телу, переворачивается. Готов. Давно готов. — Я могу быть груб и огорчить вас, но я никогда не буду лживо улыбаться, чтобы вам понравится, — Марк входит резко почти болезненно, но это взрывает фейерверки и мысли путаются. Лишь шлепки, мычание просящее, укусы и засосы по телам, взаимная ласка. — Твой злейший враг — это твоя нервная система. В любую минуту внутреннее напряжение может отразиться на твоей наружности, — один член ритмично таранит, второй скользит по промежности, вызывая в неистовство: когда поменялись Жонсьер не помнил, и не...не нужно...ах...ему так нравится, рот в рот во время глубокого проникновения. Голова запрокидывается. — Разве есть разница: убивать во благо или просто так? — хочется оба сразу, в голове бардак и туман, но правила есть правила; стон просящий, тихий скулёж. — За решение одного платят все, — Фарук боится повредить, но исполняет такую просьбу, мольбу...комната заполняется сокровенным, одновременно развратом и любовью. — Невозможно обрести счастье без людей, с которыми его можно разделить, — Марк обожает двойное проникновение, глаза закатываются, он хрипит. — Когда я попаду в ад, дьяволу придется собирать чемоданы. Темп, выбранный немногословным возлюбленным, бешеный. Пот стекает. Пол, стены, потолок: как после пьянки. — Все мы сумасшедшие, только не всем диагноз поставили, — Фарук кончает глубоко внутри, и медленно, издевательски выходит. — Что такое писательская жизнь? Ни одной мысли вслух. Что такое писательская смерть? Выход в свет. Они валятся кто куда. — Хорошо быть волшебником, — очищающие заклинания действуют безотказно Марк обнимает, целует, успокаивает, благодарит. Молча. Контролировать выброс семени с таким «подарком судьбы» затруднительно. — Спасибо. — Всё хорошо, месье, — усталая улыбка, рука чешет бороду, — поспим? Я... Жонсьеру сегодня определённо повезло, не считая, что на днях едва не сгорели. «А вот это у Роулинг неточно было, неправда, видимо, детишек пугать не стала...горим мы, ещё как горим!»*°°°*
Марк пошёл к Приору, опять сегодня плохо спал, проснулся среди ночи от каменного стояка. Летиции дома не было: странно, он ж уже изучил всю эту кухню с Киньяром, ещё что? Сознание грызло то, что он так и не рассказал Иво о своих подозрениях, напрямую не мог (пока не придёт весточка от Призрачного), что Викарий обладает каким-то сверхспособностями. Все дела об обскурах: ниточкой вели к нему, как и каким образом — неясно. — Здравствуй, — Мартен бледен и не собран, растерян, Марк испытывает чувство вины: последствия обливиейта. — Что-то чувствую себя неважно. Погода что-то... — Иво, привет, — иногда можно позволить небольшую наглость, особенно когда собираешься подмешать Приору пару зелий. Окклюменция. Не забыть бы про неё. Щиты подняты, ровно настолько насколько нужно. Стоун ничего не заметил. Расслабился, под заклятие он тогда не попал. — Будешь? — Что это? — Травяной настой, — Марк почти не соврал, этим отпаивают в Аврорате, по программе защиты свидетелей и широко пользуются Министерские психологи; иногда лучше не знать. — Отравить меня хочешь? — Иво невинно шутит, принимая стакан; невзначай снова кладёт руку на то же место, где раньше была кобура от палочки (сейчас она в другом месте; более надёжном и удобном). — Конечно, Приор, конечно, — Марк подхватывает шутку, внезапно обдумывая свои же мысли о схожести «начальник-подчинённый», а могли бы они так? Ответ пугает самого себя. Могли. Нет-нет-нет. — Задумался? — Мартен пьёт, благодарно кивает и выдает. — А что ты будешь делать без меня? Сейчас ты испытываешь одиночество...ой...прости — Настоящее одиночество — когда вы всю ночь говорите сами с собой, и вас не понимают, — тоже отхлёбывает пару глотков: обещал ж отпустить, и добавляет, — нас никому не сбить с пути — нам все равно, куда идти. Смеются оба. Жонсьер ловит себя на мысли, что смотрит на горло Иво так же, как когда-то делал Фарук: смотреть на запрокинутое от смеха...против воли легче, пусть лучше строит безумные вероятности, чем. — Иво, я должен тебе сказать... — Марк подбирал слова. — У меня есть ощущение, что Викарий... Он попал в точку! Неужели Викарий волшебник?*°°°*
«...они задают сочинение на тему: "ваше мнение о персонаже", а потом ставят тебе двойку, потому что твое мнение не совпадаем с общепринятым. это все, что нужно знать об образовании...»
Ворчание пятикурсника Шазы, едва не провалившего СОВ по Словесности (последующие директора-таки задумались о дополнении программы) можно вспоминать вечно, и как Эзги троллила Гиацинта, перекрасив ему волосы в ало-золотой, и как Фарук едва не сбил Фридриха в ванной старост (не должен там был находиться, но), но тогда он так и не рассказал, что произошло.ОПОВЕЩЕНИЕ:
твой благоверный пришёл, говорит: можно, но есть одно "но"...говори сейчас всё, даже если он занят — империус, это условия сделки, иначе фарук будет проклят на всегда и бродить вечно неприкаянным духом.
тимур
*°°°*
— Все мечты имеют цену, — Иво занимался любовью с комфортом, с нежностью, с чувственностью и каким-то вычурным фетишем, — прости я тебя не вижу, ты отвернулся от света. Марк был обездвижен: руки связаны и скрещены под головой, странная улыбка на губах. — Это я отвернулся от света? Черт, это он отвернулся от меня! — смех и стоны, медленные толчки не то, к чему он привык. Наверное, с девушками по-другому... Приор будто бы издевался. — Сегодня ты мой мирный космос...такой далёкий, спокойный, холодный, поэтому секс такой медленный. — Я тебя ненавижу, Иво, — Марк недовольно поёрзал, — а где взрывы сверхновой? — Взаимно, — ласка ещё больше замедлилась, — где-где? Там, где и объяснение, что такое обскуры и почему тебя по запискам называли «мистером»... Испугаться или возмутиться Жонсьер не успел, его накрыл сокрушительный оргазм: ночные стояки после сновидений, депрессия, безэмоциональность, горе и усталость сплелись во едино, а теперь наконец-то нашли выход. Жить стало легче.*°°°*
В кабинете воцарилась тишина, после сказанных Жонсьером слов. — Извините, — прервал его стоун, — вам не кажется, это выглядит как полный бред, — он скептически поджал губы. Лу сидела ошарашенная, но виду не подавала; ещё она явно догадывалась об изменившейся природе отношений между Марком и Мартеном. — Вы встречаетесь? — она выпучилась на кружку, на Марка, по губам которого скользнула усмешка. Самодовольство лёгкое, легчайшее. — Да, — ответил за них двоих Приор, кладя руку на талию друга, — тебя это смущает? Лу было страшно открывать рот, Жонсьер откровенно веселился. — Да, ведь...они с Фаруком так любили друг друга, всё это странно и тупо, и вообще пиздец полный, не ожидала, месье Жонсьер, шлюха. — Не забывайтесь, Рид! — Неприятно, да? Жена плохая к Фаруку, Фарук сдох к Мартену, кто следующий...Гюлер, Гектор, Викарий...вы-вы-вы, что-то подмешали мне? — Силенцио! Заткнитесь, впрочем, уже и так...да, веритасерум, зелье правды. Работает гораздо мягче, чем сыворотка правды, и вы по ошибке выпили злое зелье, зелье путающее сознание...*°°°*
ВОЛШЕБНАЯ ПЛАСТИНКА НА СТЕНЕ:
92. Когда тебя рядом не было, я задыхался (12:09)
93. Забудь про меня, ты не моя (8:56)
94. Мы все когда-нибудь погаснем, как свет (23:30)
95. Идеально убитые чувства (2:00)
96. Я все отдам, чтобы приблизиться к твоим губам (2:22)
97. Только шаг до меня (1:23)
98. Я посылаю школу к черту (1:22)
99. А я помню каждую дату связанную с тобой (3:34)
100. Люди не спросят какие стихи я люблю (6:33)
101. Холодно. И я не о погоде (22:44)
102. Я иду в никуда. Остановки, кафешки, маршрутки (0:34)
103. Когда-нибудь ты вспомнишь обо мне (1:38:29)
104. Влюбляемся в человека и прячемся от него (3:08:48)
105. Мир такой большой, но в то же время в нем так пусто (1:26:29)
106. Он был лучшим (59:32)
107. Я уже не та. Ищи отличия (2:02:02)
Они ему поверили. Фарук не будет мучиться в вечности и Марка отпустило. Немного, но отпустило. Сейчас он лежал, откинув голову на колени Иво и добивая отчёты для Министра, Тимур Уизли просил поторопиться — чувство опасности все сильней и сильней витало, сжимая виски. — Неужели с пергаментом удобно? Чернила? Перо? — видеть в угольно-черных глазах неподдельное восхищение, слышать возгласы чистого восторга, так приятно. — Привычка. Что может быть сильнее привычки, Приор. — Месье Жонсьер, мне нравится ваша привычка: класть голову на...но она мне мешает, — голос моментально становится томным, — по-ни-ма-ешь? Марк встал. И вправду. — Ты не хочешь...если какие-то проблемы, ска... — Работа: видишь, сколько её. Теперь, поговорив наконец нормально, и обменявшись данными, они стали думать: Викарий волшебником не был, это точно. — Скажи, Летиция не может быть обскуром?*°°°*
Марк Жонсьер второй в жизни засомневался в собственной профессиональной компетентности. Это таким идиотом быть надо! Все ведь было перед ним с самого начала! Мерлин. Ведь откуда она знала фразу в точности, не простой точности, а какой-то...волшебной. — Импринтинг обскуров, — энциклопедия открыта на нужной странице, — это способность обскуров к стопроцентному воспроизведению информации, которую они запомнили, будучи в эмоционально-нестабильном состоянии, состоянии изменённого сознания, подавлены, напуганы. Марк продолжил читать дальше: причина, появление, география, демография, срок жизни. Последний пункт перечёркивал все предыдущие. Они долго не живут: аксиома. Их разрывает. Но. Что, если Викарий, помимо идей выращивания псиоников, хочет подмять под себя и магов? Обскуры — те же самые бомбы, которых испугались жители Нью-Пари, а люди в магической Британии, заслышав новости стали относиться подозрительно ко всем чужакам. — Чужаки для них мы, те, где Церковь сильна с Инквизицией, таким образом Жан-Франсуа давил на волшебное сообщество, создавая невозможные для псиоников и нестабильных условия. Многие приехали к нам, а куда пойдут с магическим образованием? В помойки, даже не в Термитник, а в грязь, и станут ничем, — рассуждения вслух помогали думать, — с другой стороны в Лондоне усиливались пуристкие настроения, то тут то там вспыхивали мятежи, вскрывались личные дела сотрудников Министерства Магии, таких как Фарук и иные, из числа Инквизиторов да бойцов Корпуса... Неоупсы... — А не твоих ли рук дело?*°°°*
Судом Визенгамота Викарий Жан-Франсуа приговор к пожизненному заключению в Азкабане. Решение апелляции не подлежит. Судья беспристное ОНО. Обвинение: Викарий втечение многих лет, при помощи пси-эмпатии, сумел задумать и воплотить в жизнь план по захвату власти в магическом сообществе. Призрачный Помощник судьи Фарук. — Она же сказала... — Тише, не возмущайся, — бывший улыбнулся своей новой начальнице, беспристная ОНО усмехнулась, откидывая такую же полупрозрачную ткань, — я сам напросился. Мне скучно было, а кто-то настойчиво вызывал, от твоего имени...кто это был? Марк понял. — У вас с ней что-то вроде союза? — стал разбирать смех от их дурацкого сходства. — Летиция, обскур, моя жена, — вздыхать бесполезно, — с ней пока ещё ничего не решили, — а ничего, что мы общаемся и ничего, что у вас? — Нет, это не запрещено. Абсурд же. Наоборот, тут другой мир, выходят...сходятся, а толку от дурацких запретов? ОНО поздоровалась и, подхватив, помощника, удалилась. На глазах показались слёзы. Определённо. Быть волшебником лучше, чем маглом.*°°°*
По законам судьи обскуров казнить нельзя: это жертвы, невинные существа, вынесшие горе. Летицию сослали в Хогсмид (комиссия признала её неопасной), Киньяру в ультимативном порядке приказали заняться помойками и волшебниками Нью-Пари. Настоятельно. Механизм создания обскуров прост: Викарий присматривался к семьям, к людям, к детям. Летиции не повезло в первую очередь — она темнокожая, от экспериментов, которые он ставил на детях, они обычно темнеют. Очень чёрная магия. Скрыть следы проще (но не всегда, в зависимости от цели создания). Марк сразу припомнил несколько висяков об обуглившихся детях, тогда, что полиция, что Инквизиция пришли к выводу: несчастный случай, выпили скорее всего какие-то химикаты. Был проведён ряд экспериментов, но химикаты таких эффектов не давали. Работали тогда с Гюлером, и именно он вцепился расследование как клещ, проявляя странное рвение. Родителей Летиции обработать было очень легко, напрочь вышибая у них любые сведения о необычности дочери, сжигались письма, отводились совы (девочка была под постоянным пси воздействием) и даже, когда сама догадалась о сверхспособностях...всё успешно подавлялось. Викарий рад был выдать её замуж за одного из псов цепных Инквизиции, сам лично благословлял их брак прекрасно зная, что счастливым он не будет — думал, что надёжно спрятал выпестованого монстра в клетке с Цербером, не заметил, как положил голову в клетку сам. Жонсьер никогда не позволял трогать близких ему людей. Жену он уважал, был расстроен и подавлен, но уважал.*°°°*
После услышанного ему стало её безмерно жаль. Несколько раз, по работе, ездил в Хогсмид. Хогвартс — его второй дом. Они общались. — Сочувствую, Лети, — Марк курил, — что... —...что я не училась здесь и вообще какая-то не такая, неправильная! — от узнавания черт своей стервочки стало легче. — Наслушалась. — Обижают...ты только скажи, я. Она скривилась, потом ухмыльнулась. — Надоело просто, сочувствуют просто. Это бесполезно, всё равно... Марк пресек всё попытки флирта с её стороны. Рядом стояли Гюлеры. Обнимались. С реки (небольшого канальца, прорытого неизвестного кем и зачем) доносились их голоса. —...простишь? — младший прятал лицо в мантии старшего, такой же вычурной и экстравагантной, плечи сотрясались, он шмыгал носом. — Да. Германа я... — ответил Фридрих, но его перебили. — Германа я сам себе не прощу! Они так и шли: в обнимку. Лето разгоралось. — Фрид! — Сколько раз говорить, я: Фридрих Обсиаввель Гюлер, что за дурацкая привычка коверкать. — Я вернулся домой...я... Летиция повернула голову в их сторону, Марк почувствовал себя лишним. Засобирался. — Как погодка, месье Гюлер? Не находите, мистер Гюлер, что хорошо и тепло? Фридрих склонил голову, а Ганс, внезапно посмотревший на неё так, словно впервые увидел, понёс откровенную чушь. — Который час? Октябрь! — внезапно Марку стало так весело, что даже подошедший Иво, одетый по местной моде, удивился. — Перегрелся? Они коротко поцеловались и ушли в хорошем настроении.*°°°*
Вставать первого сентября с утра пораньше, когда тебе уже пятьдесят пять — то ещё удовольствие. На столе — кофе, телефон: «Пойдёшь в свой Аврорат, не забудь взять документы для Тимура», Марк улыбнулся. Иво, чьи волосы уже тронула обильная седина. Записка на органической бумаге: «У дочери аллергия на бодроперцовое. Дай ей, что-нибудь другое... Я бы отправила Патронуса, но...», усмешка Летиция, которая вовсю освоила магию, сдав курс и став полноправным членом общества.ОПОВЕЩЕНИЕ:
марк безопасность вашу я обеспечу, в обязательном порядке. у рид тоже поступает? ответь, как сможешь. у нас в этом году завал :)
тимур
*°°°*
На платформе 9¾ толпа народу, Марку с трудом удалось пробить дорогу своим, Рид чуть где-то не потерялась, встретившись с Жозефом и забрав у него сына, того самого плохого, отправились к перрону. — Круто! — Рид! — Баретти с утра почти ничего не ел, моргал полусонными глазами. — Лу, ты зачем детям пример подаешь. — Хоть усы сбрил, всё равно, изверг... Их дочь расхохоталась в голос, выискивая в толпе кого-то. — Во-о-н они! — к ним приближались братья Гюлеры, Летиция и с двумя мелкими близнецами, Минерва, Шаза, Эзги, Нарсис... Мария, увидев маму, кинулась к ней. — Ма! Я так по тебе скучала, да и по этим тоже... Марк не привык удивляться ничему уже, многие оборачивались на директора Хогвартса и Главу Аврората, а он таращился на Эзги и Нарсиса. Вот так номер...*°°°*