chik chirp
28 апреля 2024 г. в 22:26
Джонатан озадачен.
Не так, как на первом курсе в университете, когда он, будто ужаленный, старался быть для всех полезным: лучшим парнем для Нэнси, хорошим братом для Джейн, достойным сыном для Джойс — насчет этого он до конца не уверен, но главное правило «не доставлять лишних проблем» — все еще безукоризненно работает; мама переодически использует до страшного заезженный, тем не менее рабочий приём, называя Джонатана «каменной стеной» — это такое клише, однако было бы преступлением не сказать, что ему нравится это слышать.
Единственная роль, с которой Джонатан не справляется — роль второго плана в новых, трансформирующийся отношениях с Уиллом. Майк полностью завладел всем вниманием.
Снова.
Нэнси совершенно не помогает.
— Майк что?
— Майк… Он…
— Да. Майк Уилер, он — мой брат, я помню, если ты об этом, — она разводит руками в воздухе, жестом давая понять, что не собирается хотя бы на секунду показать имитацию вовлеченности.
— Нет, я о другом. Майк…
— Господи, Джонатан, ты можешь мне просто сказать? Что не так с Майком? Он что-то натворил? Украл из твоего бумажника деньги? Клянусь, я знаю, что у него есть эта пагубная привычка — брать чужое, но ты? Ты даже не Уилер. Неужели…
— Я, — он запинается, — это не то…
— Холли тоже занимается подобным: прячет мамины украшения, но, думаю, забавы ради — ей доставляет удовольствие смотреть, как мама мечется по всему дому, словно чокнутая, ища свои побрякушки.
— Нет, Нэнс, просто…
— Тебе не следует его выгораживать, ладно? Сколько он взял? Десять, двадцать? Ты помнишь, сколько точно было у тебя в кошельке? Я верну всю сумму, обещаю, в конце месяца мне должны выплатить аванс за статью, и Мистер Браун божился, что в этот раз точно не будет задержек, ты же знаешь, вся эта волокита с бумажками, я…
Джонатан не успевает вставить слово — Нэнси завелась, её не остановить: она сыплет объяснениями, как из пулемета, оправдывается: её спина такая ровная, плечи расправлены, челюсть поджата, в глазах — испуг и, вероятно, злость. Он бы мог умилиться — это так похоже на то самое взаимодействие, которое Джонатан наблюдал у Майка с Уиллом, когда Майк треплется так возбуждённо, не контролируемо, прыгая с одной мысли на другую, меняя тему за темой, а Уилл, едва не раскрыв рот, слушает, не решаясь перебить, прокомментировать — просто восхищается, широко распахнув глаза.
Но сейчас не подходящая ситуация для параллели.
— Нэнси.
Он говорит жестко, отрезав. Стараясь отрезвить её, вернуть в самое начало, без сотни предположений, какие не имеют ничего общего с реальностью.
— Майк должен приехать домой в девять. Я придушу воришку сразу же, как только его тощая задница окажется внутри этого дома.
— Нэнси!
Нэнси вздрагивает, замирая. Это так не в его стиле — повышать голос. Она учащенно моргает, хмуря брови — ищет ответ на свой вопрос, какая именно часть оказалась критической точкой для Джонатана. Ответ так и не находится, потому что Джонатан оказывается быстрее.
— Ты не замечала, что Майк ведет себя с Уиллом иначе, чем с другими?
— О.
Она тотчас расслабляется, выдыхает, её уголки губ невольно прыгают вверх, а потом, как по щелчку пальцев, Нэнси начинает тихо смеяться.
Многозначительное «о» так и остается висеть под потолком.
Это обескураживает.
— Он щебечет, — поясняет Нэнси, так обыденно и естественно, будто ничего удивительного в этом нет.
— Щебечет? Что это значит?
— Ну, однажды мы сидели в гостиной, зазвонил телефон, Майк подлетел, чтобы взять трубку. И заговорил.
Её улыбка — загадочная, интригующая. Джонатан мог бы любоваться ею до конца жизни: у него в груди — переворот из вороха самых разных чувств — Нэнси редко позволяет себе быть такой непосредственной, как та девчонка, с которой он познакомился ближе в свои шестнадцать.
— Мама сказала «послушай, как он щебечет». С тех пор мы подтруниваем над ним, но ему необязательно знать об этом. Если Майк догадается, он точно сойдёт с ума.
— И тебя это не удивляет? Я имею в виду поведение. Оно никогда не казалось тебе… — он хочет сказать «особенным», но останавливает себя, боясь выдать секрет Уилла, потому что отношение Уилла к Майку — тоже «особенное» и, возможно, слишком особенное для обозначения дружбы, —настораживающим?
— Может, поначалу?
Нэнси, напротив, удивляет совсем другое: как Джонатан не заметил настолько очевидной вещи, если Майк проводил в доме Байерсов намного больше времени, чем в собственном. Преимущественно в промежутке между пятью и тринадцатью годами, когда был более открыт и искренен, наплевав на обидные издевки от школьников-хулиганов.
— Мы с мамой заметили это, не знаю, в первый раз, когда Майк привёл Уилла в гости? Это было странно и одновременно интересно: Майк никогда не отличался чрезмерным тактильным голодом, не был тем самым нежным ребенком, какими бывают дети, пока не ступят на дорогу губительного пубертата, но, находясь рядом с Уиллом, он, конечно, бессознательно до неузнаваемости менялся. Его голос — мягкий, вкрадчивый, его руки, что то и дело норовили коснуться Уилла, его излишняя опека — всё это в совокупности виделось таким диким, необычным, но мы привыкли. И Тэд, я полагаю, тоже смирился — Майк редко был увлечен чем-то настолько жадно, до такой степени, что забывал о своей раздражающей черте характера: донимать всех присутствующих своей гиперактивностью.
— И Тэд мог спокойно смотреть CNN, пока его сын играет в птичку-наседку.
— Да, — Нэнси подхватывает шутку, которая, на самом деле, сущая правда, — именно так.
— Значит, вот как это называется, — добавляет Джонатан таким тоном, от которого Нэнси автоматически плавится. — То, как ты разговариваешь со мной.
— Я? — она принимает правила игры: её взгляд становится масленным, томным. Приглашающим продолжить.
— Ты щебечешь, Нэнси Дрю.
Дверь в комнату закрыта, ясное небо давно сменилось россыпью звезд, между ними — искры, сотканные из притяжения, ожидания неизбежного — тело откликается, поддаваясь вперёд. Горячий поцелуй распаляет желание, мурашки бегут, дыхание рвется, мысли рассеиваются.
И у неё нет ни одной причины, чтобы возразить.