Правда в зеркалах

       Бесконечно длинные коридоры с выученными наизусть трещинами и вмятинами на выкрашенных белой краской стенах. Пол устилает серая плитка, пропитанная запахом чистящего средства, которым уборщики смывают кровь подопытных. Кое-где можно встретить желтоватые вкрапления, отмыть которые уже не получится, скорее всего, никогда. Потолок, девственно-белый, смотрит словно с насмешкой над ужасной жизнью здешних обитателей и осуждением за слабость и слепое подчинение правилам этого места. Двери надёжными стражами скрывают своё отвратительное нутро и охраняют внутренности помещений, будто самое ценное сокровище.        В операционных, спрятанных за некоторыми из этих стражей, всё белое и стерильно чистое, потому что если хоть один образец заразится чем-то или схватит инфекцию, то убытки будут колоссальными. У врачей нет права на ошибку: за ней следует наказание, а за наказанием... Врачи предпочитают молчать, но подопытные прекрасно знают, что за наказанием следует смерть, и тихо злорадствуют, надеясь, что их не услышат.        Иногда из-за дверей, не смотря на отменную шумоизоляцию, доносятся душераздирающие крики и мольбы о помощи, оглушающие подопытных, вынужденных страдать из-за своего острого звериного слуха. Первая мысль, возникающая при их звуке, «кому-то не повезло», тут же сметается следующей «как хорошо, что это не я», заполняющей душу таким облегчением, что ноги едва не подкашиваются.        Между жилым крылом и операционными, которые подопытные и некоторые врачи, менее чёрствые, чем подавляющее большинство, зовут пыточными, находится огромная столовая – единственное помещение в этом здании, где есть окна, изнутри и снаружи украшенные толстыми решётками. Но, несмотря на них, это помещение является любимым, как у подопытных, так и у персонала: за годы, проведённые под искусственным холодным светом ламп, пятнадцать минут естественного освещения кажутся величайшей радостью и ценятся как самое дорогое, что есть в этой больнице.        Подопытным в столовой дают серую безвкусную массу, по ошибке называемую питательной смесью. Хищникам в эту массу подмешивают кусочки рыбы или мяса, такие же серые и безвкусные, едва ли выделяющиеся на её фоне. Зато врачей, обеденная зона которых отделена, кормят не в пример лучше: запах, улавливаемый чутким звериным носом, заставляет едва ли не захлёбывается своими слюнями.        В жилом крыле, также поделённом на зоны подопытных и врачей, располагают по двое в комнате. Естественно, мальчик с мальчиком и девочка с девочкой, по-другому просто быть не может. В комнатах голые белые стены, две одноместные кровати, стоящие по противоположным сторонам, у изголовий тумба, предназначенная для вещей, которых у подопытных нет. Слева от входа дверь в небольшую ванную комнату, где стоит душ, раковина и унитаз. Просто и без излишеств. Справа – шкаф для одежды, которой настолько мало, что комплекты обоих жильцов не занимают даже половины. Зеркал нет, в целях безопасности: их осколками подопытные пытались то сами вскрыться, то вскрыть глотки врачам и охранникам.        Из развлечений – пустые разговоры ни о чём с соседом по палате, рисование на стенах найденным в процедурном кабинете огрызком карандаша и последующее лихорадочное стирание этих рисунков пополам с молитвами, чтобы никто не зашёл. Если увидят, то будет наказание. Этого бы никому не хотелось. Ещё, если не чужд навык, то перечитывание в миллионный раз книги, принесённой кем-то сердобольным из медперсонала. Но образованием подопытных здесь не занимаются, поэтому читать мало кто умеет.        И самый главный атрибут этого места – запах. Смешавшиеся в один отвратительно-гадкий комок запахи крови, боли, страха и отчаяния пропитали стены, пол и потолок этого здания, они вплелись в одежду, волосы и кожу, осев чем-то мокрым и тёмным. Невидимым, но возникающем в подсознании яркими вспышками грязно-красного цвета шлейфом тянется за каждым обитателем больницы. Его невозможно смыть, сколько ни три грубой мочалкой кожу, сколько не убивай пальцы в кровь, пытаясь выстирать больничную рубаху. Он выжигается где-то на подкорке сознания, оставаясь там, наверное, навсегда.        Именно таким Вару запоминает место, в котором провел одиннадцать лет своей жизни, идя вслед за санитаркой куда-то. Скорее всего, на встречу с потенциальным покупателем. От одной мысли о очередном богатом жирдяе, решившим прикупить себе экзотическую игрушку для развлечения, шерсть встаёт дыбом, а злость растекается по венам, нагоняя в воображение картинки перекошенного от испуга и боли лица, когда Вару вопьётся острыми зубами в вытянутую, чтобы его погладить, руку.        Санитарка не торопится, размеренный стук её каблучков эхом отражается от стен и растворяется в пространстве; она, всегда тяжело переживающая утрату пациентов, почему-то улыбается, едва не подпрыгивая от неведомой Вару радости. Её светлые, почти белые волосы, как обычно собранные в слабую косу, дёргаются от резкого разворота, когда она оборачивается на подопечного. Серые глаза почти светятся, а феньку кажется, что она сходит с ума. Просто Елена – одна из немногих, кто реально заботится о пациентах и делает всё, что возможно, чтобы обеспечить своим подопечным наибольший комфорт. И сейчас эта же Елена радуется покупателю, словно новости о сносе этого чёртового здания. Вару мог бы подумать, что её подменили, но обострённое обоняние не позволяет: от неё, единственной среди медперсонала, пахнет не кровью и болью, а чем-то тёплым и мягким, давно забытым, но до боли желанным, таким родным и привычным, что можно с уверенностью сказать, что это именно та Елена, к которой он привык. А потому остаётся только один вариант: она точно съехала с катушек, не выдержав давления этого места.        Видимо, тяжёлый мыслительный процесс отразился на лице Вару, потому что Елена мягко улыбается и произносит:        – Вижу скептицизм и недовольство на твоём лице. Очень зря, между прочим, этому человеку я доверяю, как себе, поэтому будь уверен, что тебе не грозит ничего из того, к чему тебя готовили.        Вару не отвечает, только фыркает и закатывает глаза, тем самым показывая своё отношение к этому человеку. Какие бы хорошие намерения он не преследовал, идя сюда, раз он знает об этом месте и пришёл сюда за покупкой предлагаемого здесь товара, то человек он, мягко говоря, хуёвый.        Елена только снисходительно улыбается и мягко качает головой, словно перед ней несмышлённый ребёнок, интересующийся, почему небо голубое, а не агрессивнейший из находящихся здесь пациентов. Она разворачивается, её каблучки снова стучат о плитку, а Вару с трудом подавляет желание рыкнуть что-нибудь нецензурное, чтобы вразумить Елену. Хочется из принципа остановится и никуда не идти. Или развернуться и свалить обратно в палату. Да, было бы неплохо.        – Нет, мы идём на встречу с Фёдором, Вару, – слабая хватка на запястье возвращает к реальному миру. Елена заглядывает в зелёные глаза и сжимает чуть крепче, когда начинает сбивчиво шептать. – Начальству становится проблемно тебя содержать, если не избавятся от тебя по твоей воле, то сделают это, не спрашивая твоего желания. Скорее всего, продадут кому-нибудь богатому. Этот мужчина – твоя единственная надежда выйти отсюда живым и хотя бы частично, но свободным. Пожалуйста, поверь мне, Вару.        – Не бывает частичной свободы, Елена. Либо я полностью свободен, либо на цепи подле ног своего хозяина. И лучше я умру и утащу за собой как можно больше ублюдков, чем позволю случится второму варианту, – также шепчет он ей в ответ. Он не вырывается, но и не сжимает в ответ, просто стоит и ожидает её дальнейших действий. Становится как-то горько, когда Елена вздрагивает.        – Не говори так, прошу тебя, – в её взгляде читается чистая боль от упоминания смерти. Слишком часто она слышала и видела её лично, чтобы принимать как данность. – Ты не понимаешь, что...        – И не хочу понимать, Елена. Моего брата уже забрали, – на этих словах, она опускает взгляд в пол, чувствуя неподъёмный груз вины, что позволила этому случиться, но Вару продолжает быть в эту уязвимую точку. – И не факт, что он жив и счастлив со своим хозяином. Я обещал, что не повторю его судьбу и не позволю себя выкупить.        – Ты не понимаешь, – продолжает настаивать на своём Елена. Постепенно вина в её глазах сменяется решимостью. – Они в любом случае тебя продадут. И, если и в этот раз не получится, то в следующий раз это пройдёт без твоего прямого участия.        – В плане?        – Тебя вырубят и выставят на аукцион, чтобы продать подороже в качестве компенсации за потраченные на тебя время и ресурсы. И если сейчас я могу гарантировать твою безопасность, то на аукцион меня вряд ли пропустят.        Вару собирается ответить, но замолкает: острый слух улавливает быстрые тяжёлые шаги, движущиеся в их сторону. Он вырывает руку из слабой хватки и едва слышно, одними губами предупреждает о незванном госте, стремительно к ним приближающемся. Елена тут же разворачивается, поправляет и так идеально сидящий на ней белый халат и натягивает на лицо маску ледяного спокойствия. Как раз вовремя: из-за угла вылетает глава отделения. От него во все стороны несёт нервозностью и злостью. Отвратительно.        – Тебя где носит? – кричит мужчина, останавливаясь аккурат перед Еленой и смеряя стоящего на шаг позади неё Вару полным презрения и какой-то необъяснимой ненависти взглядом. Затем огорчённо встряхивает головой и снова переводит взгляд на Елену, – Клиент ждёт больше двадцати минут! Ты хоть понимаешь, чем это может кончиться?        – Да, Василий Евгеньевич, я прекрасно понимаю, чем это может кончиться, – холодно отвечает она, – И мы как раз шли на встречу с клиентом. Не мы строили этот комплекс, поэтому расположение и длина коридоров также зависят не от нас. А Вы сейчас только больше нас задерживаете. Поэтому настоятельно прошу прекратить читать мне бесполезные нотации и пропустить. Не хочу заставлять клиента ждать. – Елена вторит его интонации и, обойдя его начинает быстро удалятся с места «преступления». Усмехнувшись, Вару следует за ней.        Мужчина от такой неожиданной для него наглости теряется и зависает на несколько секунд, пытаясь осознать, что только что произошло. Затем, судя по звуку, резко отмирает, срывается с места и стремительно их нагоняет, пристраиваясь справа от Елены и причитая на “слишком распоясавшихся подчиненных”. Она никак не реагирует, невозмутимо продолжая путь.        Через некоторое время Елена останавливается перед одной из бесконечных одинаковых дверей, отличающихся только едва различимыми на белой краске цифрами, обозначающими номера кабинетов. Василий Евгеньевич как-то благоговейно обмирает, словно там кто-то очень важный, а Вару раздражённо фыркает, даже не пытаясь скрыть своё отношение к человеку, находящемуся по ту сторону двери. Елена задерживает ладонь над ручкой буквально на секунду, словно сомневаясь в своём решении, но затем резко проворачивает её и впускает Вару и главу отделения внутрь.        – Здравствуйте! – жизнерадостным, словно не он секунду назад кричал на свою подчиненную, врывается в кабинет Василий Евгеньевич.        – Привет, – мягко кивает Елена. То, как она это произнесла, заставляет Вару увериться, что этот человек, как минимум, её близкий друг.        Фенёк же демонстративно игнорирует мужчину, занявшего гостевое кресло, мельком его осматривая. Каштановые волосы, карие глаза, среднее телосложение, обычное лицо и самая простая одежда. О росте сидящего человека сказать что-то сложно, но видно, что он не очень высок. Ничего примечательного, за что можно было бы зацепиться. Скучно.        – Если Вы не против, то мы могли бы... – заискивающим голосом начинает глава отделения, но клиент, совершенно не обращая на него внимания, обращается к Елене:        – Я могу поговорить с ним без лишних ушей?        – Я бы не советовал оставаться с образцом тридцать два наедине... Он несколько агрессивен. Но не переживайте! Это поправимо!        – Извините, конечно, но я говорю не с Вами, это во-первых. Я смогу справится с ним, и поэтому всё-таки настаиваю на своей просьбе, это во-вторых.        А вот теперь стало интереснее. Мужчина звучит абсолютно спокойно, но в глубине его голоса слышно ледяные нотки, не терпящие возражения. Василий Евгеньевич мгновенно бледнеет и, кивая со скоростью пулемёта, выскакивает в коридор.        – Вару, прошу тебя, не налажай, – тихо просит Елена и, дождавшись его раздражённого кивка, выходит, осторожно прикрывая за собой дверь.        Вару смотрит на мужчину перед собой, словно изучающий жертву хищник, внимательно следя за каждым движением, прислушиваясь к спокойному дыханию, и ждёт, когда тот начнёт говорить.        – Значит, тебя зовут Вару? – наконец роняет мужчина, разрушая напряжённую тишину.        – Допустим. А тебя? – интересуется в ответ фенёк.        – Вежливости тебя здесь не научили, – говорит мужчина, имея ввиду, что Вару обращается к нему на «ты». Фенёк с усмешкой парирует:        – Пытались. Но, превращая детей в животных, нужно быть готовым к тому, что они примут их повадки. Так как тебя зовут?        – Фёдор. Приятно познакомиться, – он встаёт, делает пару шагов и протягивает руку.        Елена говорила, что люди делают так в знак знакомства и нужно пожать протянутую ладонь, но Вару, если честно, не особо понимает смысл этого обычая, а потому игнорирует жест, смотря прямо в карие глаза напротив. Фёдор недолго ждёт, затем хмыкает и опускает руку, возвращаясь к своему месту. На этот раз не садится. Где-то в глубине судорожно бьётся мысль, что что-то не так. Она неприятно зудит под кожей, и хочется пустить в ход собственные зубы, лишь бы достать её на поверхность.        – Прежде чем ты решишь перегрызть мне сонную артерию, – Фенёк не совсем понимает, что это такое, но решает не заострять внимания на непонятном словосочетании. Этим можно будет озаботиться позже. Фёдор тем временем продолжает. – Скажу, что я пришёл сюда именно за тобой.        – Как интересно. И почему же?        – Можешь ответить на один вопрос? – мужчина начинает вышагивать по комнате, сложив руки за спиной. Вару внимательно следит за его передвижениями, готовый в любой момент сорваться с места и защищаться. Скорее всего, ценой чужой жизни.        – Зависит от вопроса, – отвечает фенёк, слегка дёрнув хвостом. И полминуты не прошло, а это мельтешение уже раздражает.        – У тебя есть метка пиковой масти? – хоть и прозвучало вопросительно, Фёдор кажется уверенным, что отрицательного ответа не будет.        Вару с трудом подавляет желание стыдливо прикрыть исполосованное шрамами левое запястье. Правое начинает немного печь, но фенёк старается не обращать внимания. Фёдор останавливается посреди комнаты, всматриваясь в собеседника, и кивает самому себе.        – Впрочем, можешь не отвечать. Я и так знаю, что есть. И именно эта метка – моя причина помочь тебе обрести свободу.        – Просто для справки: я перестал верить в доброту и бескорыстность людей примерно в десять. Ничего не делается просто так. Тем более нечто подобное. Так что тебе нужно?        – Я могу ответить, но боюсь, что ты не поверишь.        – Сделай так, чтобы я поверил.        – Ты же понимаешь, что условия здесь должен ставить я?        – Да. Но ты позволяешь мне ставить их, чем я спокойно пользуюсь. Так что тебе от меня надо?        Фёдор всматривается в глаза фенька, настойчиво требуя просто взять и поверить себе. Однако Вару не отступает, также настойчиво требуя хоть сколько-нибудь правдоподобного объяснения. Игра в гляделки длится недолго: вскоре Фёдор сдаётся и отводит взгляд, принимая позорное поражение. Фенёк победно скалит зубы, едва удерживая готовый пуститься в восторженный пляс хвост.        – Конкретно от тебя нужно только принятие моей помощи, – с тяжёлым вздохом наконец отвечает Фёдор.        – Я не приму твою помощь, пока ты не скажешь, зачем ты её мне предлагаешь. Сколько ещё раз мне нужно будет это повторить?        – Исправляю ошибки прошлого.        Фёдор говорит так, словно это всё объясняет. Вару смотрит в ожидании продолжения и объяснения столь странной фразы, которого не следует. Не выдержав, фенёк говорит, подначивая к более подробному ответу:        – И дальше что?        – Я уже говорил, что ты не поверишь, но другого ответа у меня нет, так что слушай и не перебивай.        – Я подумаю.        – И на этом спасибо, – тяжёлый выдох, выражающий всё его отношение к ситуации, сложившейся в кабинете, и, кажется, вселенское страдание. – Когда-то моему предшественнику гадалка дала колоду карт, на которой тот нарисовал своих клонов. Он пользовался ими некоторое время в своих нуждах, после чего отпустил в свободное плавание.        – Ты представляешь, насколько сомнительно это звучит?        – Да, представляю. Тем не менее, это правда. Спустя лет пятьдесят появился я, которому та же гадалка сказала, что эти клоны находятся в тяжелой ситуации и им нужна моя помощь, как преемника того человека.        – И... Как это относится ко мне? Или хочешь сказать, что я один из этих «клонов»?        – Именно это я и хочу сказать. Предвещая твой вопрос, доказательством этого является твоя метка.        – Ну, такое себе доказательство.        Фёдор как-то внезапно, настолько быстро, что даже острое звериное зрение не успевает этого уловить, оказывается в двух сантиметрах от Вару. Он хватает правую руку фенька, который тут же впивается короткими, но крепкими и острыми, ногтями в запястье мужчины. Фёдор и бровью не ведёт, только поворачивает запястье Вару тыльной стороной вверх и закатывает рукав больничной рубашки. Фенёк пытается выбраться, глубже вонзая ногти в руку мужчины, прорезая плоть до крови. Опасность. Это очень опасно. Фёдор очень опасен.        – Отпусти, – шипит Вару.        – Нет. Это, – Фёдор указывает на чёрную метку, слегка отливающую зелёным в свете ламп, заворожённо уставившись на неё, – прямое доказательство, что ты пиковый Валет, Вару. И раньше она была на левой руке. Но её пытались выжечь огнём. Не получилось: метка появилась снова, чуть выше старого шрама. Тогда в ход пошла кислота. Снова мимо. Хирургическое вмешательство тоже не помогло. Каждый раз, когда метку пытались удалить, она снова появлялась, немного в другом месте. Ты и сам пытался удалить её, используя ногти, но не получилось: метка переползла на правое запястье, потому что на левом не осталось живого места, и только после этого тебя оставили в покое. Знаешь, откуда я это знаю?        Вару молчит, поражённый. Рука, впивающаяся в запястье мужчины, безвольно падает вдоль тела. Если про наличие метки могла сказать Елена, то прочие подробности она должна была оставить в тайне. Другими словами, Фёдор никак не мог знать, где она находится и как пытались от неё избавиться. Так какого чёрта?        – Потому что у меня есть твоя карта, где всё это отслеживось и проецировалось. Знаешь, почему ты должен довериться мне? Да потому что у тебя выбора нет. Если тебя не выкуплю я, то это сделает кто-нибудь другой, напасть на кого тебе уже не удастся: тебя накачают наркотиками до состояния невменяемости, и тебе будет уже глубоко плевать, что происходит. Я надеюсь, мы договорились.        Фёдор отходит, отпуская запястье фенька. Вару смотрит широко раскрытыми глазами, пытаясь осознать происходящее. Его зрачки то сужаются, то расширяются, шерсть встала дыбом от пережитого только что стресса, уши настороженно поднялись, отслеживая любой подозрительной звук. Фенёк напрягается, в любой момент готовый сорваться с места и защищаться, если границы снова будут нарушены. Однако Фёдор просто садится на стол, скрестив руки на груди, и выжидающе смотрит. Проходит минута, две, три, ощущение опасности так и не пропадает.        – Так что? Мы договорились?        – Д-да. Ладно. Хорошо.        Вару не совсем понимает, что он только что сказал, ответил скорее на автомате и потому что нужно было что-то ответить. Тревога, колючими шипами расползшаяся под кожей, не позволяет адекватно мыслить. В голове только одна мысль. Опасность. Нужно защищаться. Нужно бежать.        Мужчина кивает и спрыгивает со стола. Он выходит из комнаты, а звериный слух улавливает, что он говорит. Я согласен его выкупить. Вот сволочь!        – Вару? Ты как? В порядке? – заботливый голос Елены врывается в комнату вместе со знакомым и родным запахом тепла.        – Да, я в порядке.        Елена сжимает его в крепких объятиях, едва сдерживая слёзы радости. Она что-то шепчет, но Вару не слушает: в ушах стоит оглушительный звон. Абсолютно потерянный, он не понимает, что произошло и что делать дальше.        Запах Елены помогает успокоиться и привести мысли в порядок. А ещё он помогает понять, что именно за мысль зудела под кожей, не переставая: от Фёдора несёт кровью. Едва заметный шлейф, тонко следующий за своим владельцем и перекрытый окружающим запахом. На что я только подписался?..