°°°
Все говорят про года, указывая век. Так сложилось. Наступил, например, 2209, в разговорной речи, бегло обозначается как «ноль девятый, двадцать третьего». Двадцать третий — это век (кстати, популярный фанфик-роман с таким же названием считается культовым, особенно среди Инквизиторов и бойцов Корпуса). Екатерина размышляет, что за сокращениями теряются смыслы, тяжело поэтому понимать некоторые книги, или историю. Не втолковать никак местным, что времена застоя (то есть семидесятые) отношения к Временам Шторма не имеют, так как на век раньше и в отдельно взятой стране, которой не было уже «в нулевых, двадцать первого» (чуть не ляпнула при посторонних).. Наверное, привычка хорошая. Интересно, почему появилась только после? Способ «законсервировать» то, что было? Или «до» стирали границы: находились будто в одном времени, в одном...всё изменилось, крутанул всех Шторм, заставляя теперь проговаривать, пусть кратко. — Как выглядит поэзия вроде «сороковые роковые»? Русский ж есть, стихосложение...Нарсис упоминал: совершенно другой мир со своими правилами...нарушают? Или пишут: «такие-то годы века...» Взглянуть бы... — Взгляни, — Ганс вытирался полотенцем, стоял с голым торсом, — баня...Старки называют, натоплена. Пойдём? — У турков свои? Он прищурился, закусывая губу. — Да, я такой же турок...хэ-хэ... Неверный свет камина подсвечивал смугловатое тело, капли воды играли, стекая. — Помылся? — Ополоснулся...набегался на своей работе, ух, — на них дыхнуло жаром, — да-а-а-а... Улыбнулся смущённо чуть, пропуская; зашёл в тёмное, низкое помещение с одной лёгкой подсветкой, то ли тускло-белой, то ли бордово-красной, закинул руки за голову, на подмышках показались волосы. — Ой...я это, чёрт. Екатерина медленно опустилась на лавку, стащила лёгкий плащ, бандану, жилетку (за мыслями разделась наполовину). — Мне нравится, — взгляд ниже к штанам и видимому стоящему члену, — и это тоже...ближе, подойди ближе...видишь? Показала обнажённую грудь и проследила взглядом до его руки. Неопределённо дёрнула головой. Несмело погладил, легонько зажимая меж пальцев сосок. Она старше, опытнее и пораскованнее, нечем удивлять, стыдно. Жар приливал к щекам, глаза устремились в пол. — Зря, — констатировала, вкрапляя в голос вульгарные нотки, на грани чувственного обморока и сочащейся нежности, — так о себе. Пробуй, да, и у меня не так много опыта...всю жизнь с мужем прожила, не считая романов после развода. Выдохнул, раздевая её. Безумно заводило происходящее: взрослая, равная, красивая, властная и одновременно хрупкая, как статуэтка из фарфора; самая ласковая кошечка. — Романтик... С этими словами на подмышки Ганса посыпались поцелуи, горячее дыхание, влажные дорожки... — Мне всё ещё стыдно...пойми, ах, да...ещё, пожалуйста, да...пойми, это для меня...для себя-а-а-а так дела-а-аю-у-у-у... — И я, — оставляла засосы теперь под ключицей, — не удержалась, фетиш...покажи ещё, вот так мне больше нравится! — Фетиш? —...у тебя плюссайз фетиш? Так? Остальными интересуешься для галочки, чтобы отстали? Он склонил голову, пряча улыбку.°°°
Нежились до утра: трудно забыть голову между её ног, юркий язычок и руки на полушариях, скользящие у ореолов пальцы. — Мой хорошенький мальчик, давай, родной, чувствуешь? — наменикюренными пальчиками с колечками да по волосам, пропуская меж. — Угу-м...ты восхитительна! Хороша, супер... Комплименты со стимуляцией заставляли желать большего: прижимать голову сильней, грубей, впиваясь в волосы с оттягом, ласкать и пощипывать руки, плечи, надавливать на шею. — Иди сюда, великолепный Ганс, — он кончил внезапно, закатывая глаза, едва поднявшись, — почти греческая статуя, только яички крупные...мне нравятся такие, покажи мне их, демонстрируй и лишний вес продемонстрируй: заводит...дырочку свою покажи, каков! Снова кончил не в силах терпеть, так и полулежал, не стесняясь, наоборот косил взглядом: и сил не было.°°°
Смуглая задница с торчащей игрушкой на белых простынях: контраст, сносящий голову коктейль. Екатерина лежала рядом, мелко зацеловывая широкую спину: разводила половинки, касалась ануса, меняла ритм и мяла, массировала ноги. — О-о-о, да-а-а, — звуки, что издавал сейчас Ганс, пребывающий где-то в небытие и блаженстве, изумительно пошлые, но изящно-похабные. — оттрахай меня, пожалуйста! Как следует...милая, хорошая, моя пришелица со спелым персиком между ног, — бормоча, он подавался на легчайшее её касание игрушки, — отымей, прошу... На такие просьбы? Отказывать? Кощунство и вздор. — Войди, — шёпот ему на ушко, снова резкий оттяг волос, — в меня войди, птенчик сизокрылый... — всё равно на розовые сопли и банальность, плевать. — Как?! Екатерина сама дёрнула, Ганс вошёл, а она — исполняла такие сокровенные, потаённые и сокровенные желания: быть оттраханным женщиной. До звёзд в глазах и липкого пота, до исступления и слёз, до беспамятства...°°°
Сидели, пили чай, разговаривая о нюансах речи и письменности, прижимались друг к дружке с пресыщением, любовью, комфортом, радостью. Только многочисленные питомицы Ганса посматривали странновато. — Проверяют: не повредила ли...вишь, коты тебя не так трогают, ха-ха. А ты хорош, — чуть тише, как тайну, — повторим? Он поцеловал в ответ: долгое моргание знак согласия.°°°