***
Ева впервые видит своего мужа, второго такого же человека, как и она. Стоит некоторое время за деревом, прячется, смотрит. На его мышцы, что буграми ходят под кожей, на взлохмаченные пыльно-каштановые волосы. Он похож на угрюмого взъерошенного ёжика. Вид этого человека, который так отличен от неё самой, привлекает, рождает внутри бурю ярких красок. Ева дёргается и поддаётся вперёд, когда он бьёт со всей дури по стволу. На втором ударе подлетает к нему вихрем заботы и обеспокоенности. Пугает его своим неожиданным появлением за спиной. Его кулак сбит, кожица слезла, кровит. — Зачем же ты так? — причитает она. Берёт его огромную ручищу в свои ладошки, дует на костяшки. Слегка тушуется под его изучающим взглядом. Человек, — мужчина, — стоит некоторое время неподвижно, словно громом поражённый. — А, ты должно быть та новая жена, которую мне обещали. Тебя как звать то? — отдергивает руку и делает шаг назад, осматривая её фигуру. После того как они называют друг другу свои имена, он бросает небрежно. — Супер, ну вот и познакомились. Закладывает руки за голову, потягивается. Давит её неловкой тишиной. — А ты хорошенькая, — высокомерно кривит рот Адам. И Ева заливается краской, прячет лицо в свои тёмные длинные волосы. Ей приятно знать, что она ему нравится. Она уговаривает пойти к воде и промыть его рану. Адам недовольно стонет, закатывает глаза до самого лба. Поддается на её аргумент, что заодно покажет ей сад. Экскурсия для новичка, свадебный подарок. Возле озера шумит водопад, создаёт вечную радугу. Бегают лани и стрекочут насекомые. Ева еле удерживает равновесие, чтобы не поскользнуться на мокрых камнях. Омывает ему руку, а он шутит, отнекивается и называет её странной. Хотя чего странного в том, что любящий тебя человек помогает? Ева не успевает задать этот вопрос. Адам неожиданно толкает её в воду. Ржёт заливисто на её возмущение, высоко, утирает выступившую слезу. Отходит немного назад, берёт разбег, и ныряет бомбочкой следом. Брызги, салют. Совет да любовь. Он подплывает к ней, притягивает, заковывает в тиски рук. — Хей, детка, — хрипловато тянет Адам. Ева дуется, немного сопротивляется. Брызгается холодной водой, когда слегка стукает кулаком по его груди. От чего из горла Адама вырывается новая порция смеха. — Ха-ха! Ты еще безнадёжней, чем кажешься. Ева совсем теряется, когда он наклоняется к ней ближе, трётся носом о щёку. Ждёт от неё чего-то. Чего именно Ева не понимает. Следит за ним, ждёт подсказку. Чувствует его такое крупное тело по сравнению с её собственным. Чувствует себя такой маленькой и беззащитной. Он громко хмыкает, накрывает её губы своими. Грубо, требовательно. Заставляет открыть рот, насилует языком. Она утопает в контрасте холодной воды и горячего его. Обнимает в ответ, крепко вцепившись в шею ногтями, скользит по илистому дну ступнями. Млеет под ласками. Темнеет. И Адам предлагает переночевать в гроте, что скрыт здесь за водопадом. Они устроились в объятиях друг друга. На стенах преломляются блики воды, зайчиками скачут по человеческой паре. Разомлевшая в неге Ева не сопротивляется, когда Адам от лёгких поглаживаний переходит к более активным действиям. Его грубоватые на ощупь руки вольно гуляют, мнут, оставляют красивые метки синего и красного на её смуглой коже. Не встречая сопротивления, Адам подминает Еву под себя. Вдавливает в камень. Он тяжелый, настырный. Затыкает рот поцелуем. Слишком много языка и слюны. Гладит её ниже и требовательней чем в первый раз в озере. Тяжело дышит, когда устраивается между её ног. Ева испугано замирает, когда чувствует, как что-то твёрдое упирается в промежность. Не знает, чего он от неё ждёт. Сердце бьётся от предвкушения, ухает вниз. Концентрируется грудой острых шипов в одной точке, когда он входит резко и без предупреждения. Она вскрикивает, толкает мужчину в плечи, с ужасом осознаёт, что у неё не хватит сил не то, что оттолкнуть, но даже сдвинуть хоть на сантиметр. Не успевает озвучить противное «Прекрати. Вытащи», как Адам накрывает её рот ладонью и тяжело выдыхает куда-то ей в район ключиц: — Тшшш, не ломай кайф. И Ева не ломает. Застывает послушной марионеткой, мычит от неприятных ощущений в его вспотевшую ладонь. Старается сосредоточиться на чём-то другом. Чём угодно только не на разрывающем чувстве внизу живота. Не на том, как он вдвигается в неё снова и снова. Через некоторое время Адам останавливается. Дрожит, падает на Еву, погребая под весом своего тела. Она не знает, как правильно реагировать, осторожно касается его плеч. Он слегка вздрагивает от этого жеста, поднимает на неё взгляд. Чернющий чернозём глазниц. — Ты классная, — шепчет он улыбаясь. Выходит из неё, целует слабо, осоловело. Они засыпают прямо там, на камнях в гроте под рёв водопада.***
Он не любит отпускать её от себя далеко и надолго. С азартом ребёнка показывает ей, как ему кажется, всё самое интересное. Разных зверей и птиц. Необычные цветы и камни странной формы. Зачерпывает в руки-лодочки улиток и лягушек вместе с водой и показывает ей. Таким он нравится Еве, даже можно сказать любит его. Особенно любит смотреть, как он забирается на деревья за фруктами. Часто при этом Адам хорохорится, упирает руки в боки и говорит: «смотри, как я умею!» А Ева по возвращению хлопает в ладоши, хвалит его и даже не подозревает какой кайф, он ловит с этого. Когда же хочет попробовать самой, он лишь ржёт премерзко. Называет её слабачкой и неумехой. Говорит, что она слишком тощая и вообще у неё руки как тростинки, не смогут оторвать её большую задницу от земли. И что у него есть другая работёнка для её «аппетитной попки». Ни на что больше ведь всё равно не годится. Ева не хочет верить ему, но слушается беспрекословно. Пару раз уже получала затрещину за своеволие. Так ей, думает, плохая. Никудышная. Не годится на роль первой женщины. Ему ведь должно быть виднее. Хоть слова Серафимов, что вдохнули в неё жизнь по воле Всеотца, продолжают терзать по ночам. Кошками скрестись в кишках. И не понимает, за что он так с ней жесток. Ведь они… — Мы ведь созданы равными, Адам, — подаёт однажды голос на его очередную тираду о её бесполезности в каком-то деле по саду. Он доверяет ей только самую лёгкую работу. И она не против, благодарна ему за это. Искренне хочет помогать ему ещё лучше. Перестать быть бесполезным балластом, пятой ногой. — Чё ты сказала? — сухо скрипит Адам, оборачивается на её комариный писк под нос. Смотрит пристально, до самых костей. Ева заикается, проталкивает слова вверх по глотке. Повторяет на грани слышимости и тут же оказывается прижатой спиной к дереву. Сердечко бьётся маленькой тщедушной пташкой в клетке рёбер. — Ты создана для меня, ты жива только потому, что я так хочу. Поняла? — желваки гуляют, рука в опасной близости от лица. Не хочется быть снова битой. — Д-да. Поняла, — размыкает она губы, скребёт пересохшим языком по нёбу. Он несколько раз сжимает и разжимает её руку. До онемения, до колотья на концах пальцев. Перестает делать ей больно так же внезапно, как и начал. Добавляет уже менее уверено и не так яростно: — Вот и не забывай об этом. И она поддаётся, улыбается ему несмело из-под упавшей на глаза пряди волос. Слеза ниткой тянется по щеке. Он её стирает, не даёт впитаться в землю. На следующий день Ева хочет загладить свою вину. Находит для него ракушку. Такую необычную, с красивым спиральным завитком. Больше тех, которые показывал ей сам Адам. Отличное дополнение в их убежище под ивой. — И что мне с ней делать? — вертит её в руках Адам, хмыкает. — Я думала, тебе понравится, — мямлит она затравлено, сдавленно улыбается своими пухлыми розовыми губками. — Чё, думаешь, я ракушек ни разу не видел? Ха-ха! — разражается хохотом премерзким и Ева чувствует себя идиоткой. Вот уж точно безнадёжная, сплошное недоразумение. Ракушка летит в заросли крапивы. 2. Адам никогда бы не подумал, что день, когда ему создадут Еву, он назовёт самым счастливым. Особенно после Лилит, этой сучки белобрысой. Ругаться с ней, конечно, было весело, как и трахаться после. Обычный режим. Взаимная неприязнь. Вот только с ней никогда не было уверенности: она сегодня отгрызет его хуй к хренам да выбросит или чуть позже. Оттого и приходилось сохранять чувство бдительности. Оно держало его на стороже, на взводе. И он даже успел по-своему привязаться к этому чувству. Разумеется, до того, как застал Лилит с тем мерзким ангелком. Мог бы, придурок, и догадаться. Эти двое всегда больше времени проводили вместе. А его самого, если и звали куда, то с таким видом, словно делали самое неебическое одолжение вселенского масштаба. Да пошли они! Ангелы быстро подогнали ему новую свеженькую жёнушку. Шрам на рёбрах от их вмешательства, конечно, уродливый. Но его новая, Ева, вроде даже не обращает внимания на него. Это хорошо. Это… мило? Бля, слишком идеальная. Хотя нет, страсти в ней меньше. Но ничего, подстроится под него, не мытьём так катаньем, кожей к коже. Милая девочка, удобная. Смешная тёмная кожа, да ручки-веточки. А глаза такие зелёные, цвета луга. Вечерняя росяная трава. При взгляде в них сразу столько эмоций внутри, которым он даже названия придумать не может. Бесится, ненавидит её за это. За то, что в глотке ком из шипов, язык не поворачивается. И он только и может стоять, разинув рот как идиот. Особенно в первую встречу. Так растерялся, даже комплимент ей сделал. И она даже не рассмеялась из-за этого дебилизма. Сучка. А она продолжает его удивлять своими женскими штучками. Украшает их убежище под пышной ивой цветами. И это так странно. Называет её идиоткой и, кажется, она обижается. Вот только на что? Это ведь правда! Нахрена тащить в дом, где они лишь спят да трахаются всякое барахло, которое итак растёт вокруг. И теперь сидит, надутая как та жаба, перебирает волосы и тянет кокосовое молоко через соломинку. Приспособила стебель камыша. Хитро. И как это он сам не додумался? Адам мнётся, хаотично перебирает идеи в голове. Сам не понимает зачем, может ведь просто подойти, залепить пощёчину и сказать «хорош дуться, надоела». Когда приближается к ней, встаёт перед её смешным лицом, намеревается так и поступить. Вот только видит в её руках плетение. Незаконченный цветочный венок на подложке собранных заранее ромашек и одуванчиков. Такие жёлтые, кричащие. Внезапно думает, что они бы отлично смотрелись на ней. Встаёт перед ней на колено. Кажется, его вид показался Еве несколько более серьёзным, раз она аж вся сжалась в его присутствие. Неприятно, но пусть лучше так, чем брезгливый надменный взгляд или слёзы и сопли ручьём. Он берёт из вороха заготовок первый попавшийся, слегка помятый цветок и заправляет ей за ухо. Видит, как она пунцовеет, тупит взгляд в землю и дотрагивается аккуратно до белых лепестков возле своего уха, словно до миража. Недолго думает, повторяет за ним, только вытаскивает откуда-то снизу законченный венок и надевает ему на голову. И это так странно, так здорово и приятно. Хочется блевать и смеяться одновременно. Ненавидит за то, что с ней рядом так чертовски спокойно и хорошо.***
Ева несколько раз просила его научить её лазать по деревьям. Конечно, он мог бы, и тогда она бы приносила ему еду прямо в постель по одному его требованию. И это звучит так круто, что он почти соглашается. Вот только отчего-то не спешит. Лилит вон тоже ходила одна, вся такая самостоятельная по саду и чем это всё закончилось? Нет уж. Ангелы, эти летающие пидорасы, всё ещё посещают Эдем. Втайне, как и обычно. Но Люцифер тоже сначала прятался от них, а после втихаря стал тискать его первую-бывшую жену. Адам злился. На них, на себя, на Еву. За то, что дура набитая, не понимает, что он делает это ради них. Ради неё. Отвечает грубее, чем хотелось бы, но ничего, переживет. Зато выбросит эти глупые идейки из своей милой головушки. — Пошли, — говорит он, — лучше на закат посмотрим. Я сам обо всём позабочусь. В тишине Адам чувствует себя неловко, сразу слишком много мыслей в голове появляются. И он сейчас не только про свою. Вот поэтому Адам любит болтать. Обо всё и ни о чём сразу, сочиняет на ходу сказки. Про алмазы размером с планеты, которые издают музыку, как гигантский гонг. Сегодня она лежит у него на коленях и как обычно слушает его, смеётся над особо глупыми и дурацкими выдумками. Он любит её смех. Даже не отрицает этого, но ни за что не признается в этом Еве. А то ещё решит, что он размазня какой. Ну нафиг. Для него её улыбка — ангельская длань, что делает точные надрезы, отделяя кости от мышц. Оголяет нервы, и играет на них, как на арфе. И самое тошнотворное, - она ведь настоящая, эта улыбка. Сучка. И он не понимает, почему это так бесит. Почему этого так не хватает, когда её рядом нет.***
Замечает некоторые перемены в ней. В их отношениях. Толком понять не может с чем это связано. Наверное, бабские дела, пройдёт. Подходит к ней со спины, а она вздрагивает от его рук на её плечах. — Хей, ты чего это? — поворачивает её милую мордашку на себя, улыбается немного криво. — Прости. Ты меня напугал. Адам медлит, впитывает глазами её затравленность. Он любит её покорность, но не страх. Такой аморфный, когда она словно приросший к земле сорняк. Хочет встряхнуть Еву, сказать ей, как в первый раз: «Хей, детка!» И чтобы она краснела, тупила взгляд в пол и улыбалась лишь для него так нежно, с придыханием. С любовью. Ведь в этом мире не существует никого больше, кроме него. Кость от костей, плоть от плоти. Только сейчас она так не смотрит. Впечатывает её тело в своё. Вдавливает свои губы ей в щёку и чмокает с громким характерным звуком «Муа!» Тискает и жмёт её, быть может, чуть крепче, чем она выдерживает. Но так сложно удержаться. Хочется сжать до хруста костей, до истошных криков и целовать, целовать, целовать. — Вот дурная, — смеётся он, — идём спать. Адам весь светится изнутри, а желудок делает тройное сальто от близости с ней. И его мысли больше не возвращаются к Лилит и Люциферу. 3. Иногда Ева сбегает от мужа. Отговорки каждый раз разные, но убедительные и безобидные. Сама же обходит Эдем по периметру. Раньше твёрдо намеревалась найти брешь в живой изгороди. Сейчас же всё больше для саморефлексии. Знает ведь, что надежно заперта здесь, с ним. Как племенная кобыла. Небольшой личный ритуал раз в неделю вот уже сколько? Полгода как. Когда решается залезть на самое высокое дерево близ забора, ужасно нервничает и боится. Особенно того, что Адам, как назло, найдёт её именно в этот момент. Шугается каждого шороха, треска, неожиданно прервавшегося пения птиц. С трепетом заглядывает за пределы эдемского сада, в надежде увидеть кого-нибудь. Но там неродящий пустырь и сплошное ничто. — Смотри, чтобы он не увидел тебя здесь, — раздаётся совсем рядом незнакомый женский голос. Ева подскакивает на месте от неожиданности, теряет равновесие, шатается, падая с ветки дуба. Хватается за всё подряд, повисает на одних руках где-то в десяти метрах от земли. Незнакомка беззлобно смеётся, хватает за руки, помогает забраться обратно. Ева замечает, что это женщина. Такая же женщина, как и она сама. С трудом верит собственным глазам, впитывает каждую чёрточку. Она держит Еву за руки и это единственное доказательство реальности происходящего. Не мираж, не плод воспалённого сознания. И видимо замешательство на её лице читается слишком отчётливо. Потому как незнакомка лишь отбрасывает копну светлых волос назад, вертит лицом, давая Еве рассмотреть его во всей красе. — Ну, есть догадки, милая? — жеманно спрашивает она, хихикает. Ева отрицательно мотает головой, и девушка досадливо изгибает одну бровь дугой. — О, так этот напыщенный придурок даже ничего обо мне не рассказывал? Поражена. Меня зовут Лилит и я его первая жена. Рот Евы приобретает форму буквы «о». Глохнет от звона информации и иволог вдали, ошарашенно смотрит на Лилит. Открывает и закрывает рот, не зная, что сказать. А та рассказывает ей о таких знакомых событиях жизни с Адамом, за одним лишь исключением. Лилит хватало силы и наглости давать отпор. Рассказывает о том, как сбежала с прелестным Серафимом Люцифером. Который добр и ласков с ней. И как сейчас она счастлива быть с ним, быть свободной. Это сразу видно, потому как ничто так не красит женщину как счастье. «В отличие от неё самой», горько думает Ева. Слова Лилит оборвали последнюю нить надежды на хоть какой-то смысл её существования помимо тёлки в загоне. Она даже не первая женщина. Так вторая, суррогат. Прихоть самодовольного говнюка. Ева ни разу не видела никого кроме своего мужа. Даже те немногочисленные ангелы что летали, были неуловимы. И теперь слова вырываются из неё сами собой, смешиваются со слезами, не проморгаться никак. Всё что так долго копилось внутри. Лилит обнимает её, даёт выплакаться на груди. Нашёптывает слова утешения так нужные ей сейчас. Так жизненно необходимые, словно глоток воздух утопающему. —Ты можешь доверять мне, девочка, уж я-то знаю каково это жить с этим козлом. Поверь, я могу помочь тебе. Приходи завтра вечером к Древу Познания.***
Ева бредёт к их жилищу в полузабытье. В голове вертится одна единственная паскудная мысль «дотерпеть до завтрашнего вечера». Повторяет про себя как мантру. Запоздало думает, что было бы лучше спрятаться в своём тайном месте, небольшой пещере на северной стороне сада. Там куда периодически сбегает от Адама. Крадётся через заросли кустов осторожно, как можно тише. Успешно проваливает эту задачу, так как за очередным поворотом замечает его. А он её. И от вида воодушевления на его лице скручивает кислым страхом. — Хей, Ева! Наконец-то, ты куда пропала? — лыбится по-мальчишески, хватает за кисть. — Идём быстрее, хочу показать кое-что. Держит её руку в своей крепко-крепко, не отпускает ни на секунду. Тянет за собой и Еве кажется, что он вот-вот сломает ей запястье. А в голове продолжает стучать «дотерпеть до завтрашнего вечера». Он буквально затаскивает её в их убежище. Лыбится. Зубоскалит от нетерпения, следит внимательно за реакцией. Она обводит тревожным взглядом их убежище. На первый взгляд всё как обычно. Наконец замечает над их ложем балдахин из ягодных веточек и полевых цветов. Она знает, что должна бурно и радостно отреагировать. Ахнуть, театрально прижав ладошки ко рту, повиснуть на его шее и чмокнуть в щёку. Вот только никак не может откопать внутри себя силы на это. К ней словно привязали камень и бросили на дно. И теперь толща воды давит, не вдохнуть, не пошевелиться. А он лопается от нетерпения. — Ну чего молчишь. — Красиво, — выскребает она из себя. — Красиво? Это всё, что ты можешь мне сказать? Я тут вообще-то для тебя старался! — распаляется он сильнее и сильнее с каждым словом. И Еве так тошно снова выслушивать, какая она плохая. Что она виновата. Слезы скапливаются в уголках глаз, дышит часто-часто. Разворачивается к нему и бьёт со всей силы по лицу. Радуется, что она ещё хоть на что-то способна. Выбирается из под корней, прочь, в своё тайное укрытия. Переждать, перетерпеть. Не успевает. Адам догоняет в несколько быстрых прыжков, вцепляется в неё. Они падают на землю клубком мышц, когтей и зубов. Он никогда ещё не видел в ней столько безумия и понимает, что это не игра. Бьёт наотмашь, до падающих перед глазами звёзд. Еве кажется, что она даже на мгновение отключается. Клокочет внутри то ли обида, то ли остатки самоуважения. Дать, наконец, отпор, перестать бояться. Отползает, шарит рукой в округе. Как назло ничего тяжёлого, загребает горсть земли с листьями, швыряет в него. Бессмысленно, разумеется, лишь больше раззадоривает. Адам хватает её за щиколотки, тянет на себя. А она брыкается, вырывается, совершенно не намеренна сдаваться. Ему всё же удаётся уложить Еву на лопатки и подмять под себя, всем весом вдавить в землю. До асфиксии, до гипервентиляции. Залепляет еще одну пощёчину, слабее первой, так для острастки. — Ну всё, детка, хватит. Давай, прекращай истерику, — крошит её птичьи косточки в своей медвежьей хватке. Покрывает её лицо и шею быстрыми поцелуями, всасывает кожу. Извиняется за грубость. Сердце Евы бьётся быстро и часто. Дотерпеть до завтрашнего вечера.***
Ева брезгливо выскальзывает из постели глубокой ночью. Направляется в запретную часть, в самом центре сада. Руки-ноги дрожат, цепляются за каждую ветку, каждый торчащий корень по дороге, а внутри всё сжимается. Не от предвкушения, вовсе нет, от страха. Адам ведь категорически запрещал туда ходить. Но Лилит была с ней так добра, выслушала, утешила. Пообещала помочь. И эта эмоция надежды на хоть что-то хорошее двигает вперёд. Лес обрывается внезапно. Мелкие кусты едва скрывают три большие плоские каменные платформы, установленные друг на друга наподобие лестницы. На верхней ступени стоит раскидистое дерево, корни которого расходятся во все стороны и теряются в глубинах сада. Кора переливается зелёно-оранжевыми полосками, светится изнутри, подчёркивает свои глубокие зелёные листья в форме сердца. Замечает под сенью ветвей Лилит в компании Серафима. Невысокий, сразу видно, так сразу и не скажешь, что могущественное бессмертное существо. Они болтают, милуются, гладят друг друга по рукам. Ева глушит порыв уйти глубоким медленным вдохом. Выдох. Делает шаг к ним. Парочка отстраняется друг от друга, поворачивают головы к ней почти синхронно. Люцифер смотрит на новую жену Адама. На то, как она сидит рядом с Лилит почти неподвижно, горбит спину под его пристальным взглядом. Нервничает. Оно и понятно, не каждый же день твоя жизнь превращается в кошмар. Не каждый день дают шанс из этого кошмара выбраться. Его лицо отражает одновременно жалость и гнев. Его братья и сёстры вечно любят повторять: «Дьявол начинается с пены на губах ангела идущего в бой за правое и святое дело». Но глядя на новую пассию первого человека с ярким следом пятерни на лице, все немногочисленные сомнения исчезают. И он рассказывает ей про свободу, которую она получит, вкусив плоды с этого дерева. — Он не разрешает мне прикасаться к этим плодам. Мне и сюда приходить не следовало... — совсем тихо отвечает Ева. Почти извиняется за беспокойство. Мнёт руки, хрустит костяшками пальцев, подрывается уйти. Лилит смотрит на Люцифера, их мысли сплетаются в шипящий змеиный клубок. Для него это возможность доказать свою точку зрения перед братьями и сёстрами Серафимами. Перед Отцом. Для неё разделить мечту любимого и заодно отомстить бывшему. Главное убедить эту маленькую зашуганную девчушку перед собой. На грани, надо лишь слегка подтолкнуть. — А ты всегда собираешься делать только то, что он говорит? — нашёптывает Лилит в её ухо. Замечает, как глаза его любимого загораются азартом победы, когда она массирует плечи и шею девчушки, целует их с нежностью. Так как Адам никогда бы не смог. Она ведь знает своего бывшего как облупленного. Все первые люди поначалу наивные и глупые. А самое главное любопытные. Рычаг, на который они уже давят изо всех сил. И малышка Ева расслабляется в её руках, открывается, слёзы смешиваются с усталостью и облегчением. Люцифер видит, что она боится, ожидает боли и ему становится ещё противней, думая о том, как с ней обращался этот мудак. Жалеет, что не принимал активного участие в его создание, поубавил бы гонору первому человеку. Ловит хитрый взгляд своей подруги. Придвигается ближе, гладит колени Евы, очерчивая синяки. Подключает поцелуи, поднимаясь выше вдоль плотно сжатых ног. Тихий протест Евы не успевает сорваться с губ, задушен поцелуем Лилит. Не успевает понять, как оказывается на спине, а Люцифер между её ног. Наматывает нервы на кончик своего языка, заставляет её выгибаться и дрожать. А Лилит не отстаёт, тискает грудь, мнёт её губы своими. И время превратилось в сплошной комок сладкой ваты. Когда они заканчивают с ней, Ева истощена. Лежит на плече Лилит, часто и тяжело дышит той в шею. Впервые понимает, отчего её мужу так нравится этим заниматься. — Желаю удачи в попытке снова переспать с этим неуклюжим придурком после такого, — обволакивает Лилит её словами, словно пеньковым галстуком. Продолжая гладить по волосам и спине. Лопаткам и плечам. Люцифер стекает по древу змеëй, аккуратно сжимая самый необычный плод, из всех которые Ева видела в саду. Трансформация из змеи снова в маленького ангелочка происходит естественно и плавно. Сам Люцифер даже не задумывается об этом, базовая функция организма как дышать или моргать. Для Евы же настоящее чудо. Божественный знак. Он подходит к девушкам, протягивает сочащийся ледяным светом плод. — Я освобожу тебя, — заговорщицки тянет он.***
Адам просыпается посреди ночи. Никто не сопит в шею, не греет своим телом, не щекочет ноздри мягким пухом волос. Шарит рукой по тёплому мху. Пусто. Его Евы нет рядом с ним. Обычное вроде бы дело, вот только какое-то гадкое чувство тревоги стоит плотным туманом. Херовое такое, с дамокловым мечом. Выйдя из их жилища, цепенеет от ярко вспыхнувшего неба над запретной частью сада. Гремит и сверкает, белыми молниями чертит сеть на чёрном, вот-вот расколется на тысячу кусков. Адам громко ругается, бросается туда. Когда Адам выходит на запретную поляну, что-то в его груди разбивается. Его Ева стоит рядом с бывшей и с этим ёбаным Люцифером. — Ева, иди ко мне! — кричит он и вытягивает руку. Брови сведены к переносице. Но Ева не двигается, обнимает себя руками, инстинктивно закрывается и прячется. Когда делает неуверенный маленький шаг в сторону Лилит и Люцифера, в глазах Адама вспыхивает страх вперемешку с гневом. Он смазанной молнией подлетает к ней, хватает за руку и одуревши тянет на себя. Прижимает к себе спиной, отходит подальше от этого прокрустова ложе. А она пищит, хнычет, упирается ногами в землю. Несколько Серафимов возникают из чистого света перед любовниками, обвиняюще тычут длинными и острыми пальцами. Выдвигают обвинения в сторону своего милипиздричного собрата. — Нет, они не вин... — не успевает договорить Ева, так как Адам зажимает её рот своей ладонью. Крушит кости в своей крепкой хватке, не обращая внимания на царапины, которые она оставляет на его руке. Ева не отрываясь смотрит на Лилит и Люцифера. На Серафимов, что пышут праведным гневом, обещают вернуться после того, как закончат суд. Люцифер слегка поднимает руку, подаёт ей знак, мол, «всё хорошо, не расстраивайся. Извини, что не сказал сразу». Но она плачет глядя, как их обволакивает золотым огнём. Как исчезают в том, что, как позже выяснит, называется «портал». Ладонь Адама намокает от влаги из глаз и носа жены. Держит до последнего, пока небо окончательно не прояснится, пока самое последнее ангельское перо не осядет на землю. Натворила же ты хуйни любимая жёнушка. Он так ненавидит её в этот момент. Ненавидит и любит, хочет прогнать и сжать покрепче в объятиях. Чтобы осталась навсегда. И от этой неопределенности ещё больнее. Ослабляет хватку. Вслушивается, как его Еву трясёт от всхлипов, но ему всё равно. Хочется врезать, чтобы поняла сучка. Выебать так, чтобы даже смотреть на других не смела. Нет, что такого есть у этого гандона, чего нет у него? Ева отшатывается от него, прикрывает от него своё тело руками и волосами. — Ненавижу тебя! — срывается она на крик. Убегает подальше от своего любимого ненаглядного муженька. 4. Адам болтает ногами в озере. Вокруг резвится живность, не обращает на него внимания. А он продолжает невидяще пялиться на нестройные круги на воде. Мигренью в висках вторят. Расплываются неутешительным выводом под черепной коробкой. Выбрав дорогу, чтобы уйти от судьбы ты именно там её и встречаешь. Хотел удержать — потерял. Хотел, чтобы любила — ненавидит. Чтож, наплевать! У него осталось еще двести пять костей. Ещё двести пять попыток сделать новую идеальную жену! Лучше, краше. Более послушную. Ещё более несчастную. Жмурится до цветных пятен перед глазами. Открывает, фокусируется на паре рыбок в озере, что кружат вокруг друг друга. Трутся чешуей, словно кошаки мартовские. Гнев отражается на лице, остаётся лопнувшим красным капилляром. Почему у всех в Эдеме ладится личная жизнь, кроме него? Адама! Первого, блять, человека! Бросает камень в парочку быстрее, чем успевает осознать это. Раскаивается сразу же. Ненавидит себя сильнее, чем когда-либо. Его предположение о том, где может быть Ева, оказывает верным. Небольшой скрытый за лианами грот. Тайное убежище его фурии ненаглядной. Стоит, прислонившись к нагретому от солнца камню, вслушивается в тихий протяжный вой своей второй жены. Не прогадал. Точно также когда-то здесь пряталась от него Лилит. Паскудное чувство репьём цепляется за нервы. Блядство. Он приносит ей свежесобранные фрукты как обычно, чтобы задобрить. Когда заходит, неприятно замечает, что пещера украшена и обжита. Давно прячется здесь. От него прячется. И он даже и не подозревал об этом. Катает горький ком по трахее. Садится напротив неё, ставит угощение между ними условной защитной стеной. А она сидит на лежанке на полу, поджав под себя ноги, при виде него вжимается в стену чуть сильнее. Красное лицо, без конца шмыгающий нос. Часть его хочет отвлечься, бросить какую-нибудь пренебрежительную издёвку, оскорбительную сексуальную шутку. Что угодно лишь бы избежать этой склизкой открытости, уязвимости, покалывающего дискомфорта. Эмоции, заставляющей его чувствовать себя незащищённым. — Что я тебе сделал то? — прочищает он горло, словно плюётся желчью. Но она просто сидит, уставившись в тёмный угол. Ничего не делает. Ничего не говорит. Призрак. Поднимает на него глаза, которые теперь больше напоминают пожухлую траву. Трясину, из которой им обоим так трудно выбраться. Адам запускает руки в волосы, ерошит. Не выдерживает и срывается: — Ты хоть представляешь, каково это, когда уже вторая жена предпочитает меня другому. Каково это любить человека, который тебя презирает. Брезгует тобой, не хочет тебя! Это больно! — кричит он, лицо краснеет от сдерживаемых слёз, от унижения. Вскакивает на ноги, мечется из стороны в сторону, тянет волосы до головной боли, до красноты. — Ты собиралась сбежать с ними, так ведь? — резко останавливается Адам посреди пещеры. Вопрос без подвоха, ответ ему прекрасно известен. Ева задумчиво смотрит в пространство, на ручей текущий сквозь её убежище. Хочет ответить «да, так и есть», вот только не правда это. Нет ей места рядом с ними. Никогда и не было. Вся теплота — манипуляция, дёрганье за ниточки в угоду собственных амбиций. И Адам, черт его побери, прав. Она безнадежна, наивна. Перемены к лучшему – глупость же. На небе ведь всё давно устроено. Она принадлежит ему. Он — хозяин, а она вещь. Не более чем шрам под сердцем, белая соединительная ткань. Только и остаётся терпеть его эмоциональные взрывы, да стараться запоминать только те моменты, в которых её муж не нарциссичный мудак. Отрывается от созерцания расплывчатого от слёз пространства, поворачивается к мужу. — Пожалуйста, если в тебе есть хоть капля ангельского, оставь мне эту пещеру, всего одну. Не приходи сюда, не трогай меня здесь. Я буду делать всё, что ты захочешь, просто… просто… — срывается она, сворачивается пополам, прячет лицо в сгибы локтей. И Адам чувствует себя последним уродом.***
Адам приходит к Древу Познания. Вокруг каменного возвышения всё ещё разбросаны перья, некоторые из которых подпалённые. Стоит запах гари и озона. Надкушенный Евой плод так и лежит там, где она его выронила. Адам наклоняется, боится даже прикасаться. Глубокий вдох. Он ведь уже всё решил. Кусает, пережёвывает с трудом. Содрогается земля, содрогается и сам Адам, когда перед ним появляется фигура Серафима. Яркий неясный силуэт. — Простите, я не придумал, как ещё вас вызвать, — Адам падает на колени, складывает руки в молитвенном жесте. — Пожалуйста, убейте меня и сделайте из моего тела для Евы другого мужа, который будет любить её так же, как я люблю. Который сможет сделать её счастливой. Такой, какой не смогу сделать я. Серафим лучами раскидывает крылья, рябь, словно помехи проходит по его телу. — Он вынес своё решение, — произносит Серафим как будто напрямую сразу в голову человека. Щёлкает пальцами и рядом с Адамом появляется ошарашенная Ева, словно растрёпанная синица. Не успевает толком сообразить, что произошло, как очутилась здесь. Как и он падает на колени. Они сидят бедром к бедру, плечом к плечу. — Вы оба будете изгнаны на землю. Один единый взмах руками и крыльями Серафима и земля встаёт на дыбы, топорщится, искажает пространство вокруг пары людей. Знакомый пейзаж разлетается мириадами зеркал, дробится, режет память в лоскуты. Они оба вскрикивают, когда оказываются в эпицентре этой бури. Ладошка Евы дрожит совсем рядом с его. Адам находит её, сжимает твёрдо, успокаивающе. Она отвечает, поднимает на него взгляд. В глазах неподдельный ужас, разделяют его на двоих. Адам перекрикивает шум: — Прости. Всё будет хорошо. Обещаю, — проводит рукой по её щеке, как будто утирает слезу. Она эхом просит прощение в ответ, дрожит, говорит, что ей страшно. Вокруг всё черным-черно. Они сидят кожа к коже, глаза в глаза, не отрываясь. Неуверенно и рвано сближаются, трутся лбом и носом. Отчаянно цепляются друг за друга, потому как понимают, что в целом мире у них нет никого ближе и роднее, чем Адам/Ева напротив. Намертво сшиты незримой нитью. Обнимаются и принимают свою участь. Одну на двоих.