–
С утра приедем, – оповещает мама. У неё на фоне какие-то громкие звуки, на которые она изредка прерывается. Наверняка бегает по семейному ресторанчику, хотя там давно уже есть несколько работников, –
много народа будет потом?
– Как обычно: сначала вы и Чонвон, потом ещё Сонхун и Хисын-хён.
Настроения праздновать нет. Зато появляется возможность провести время с родными без суеты. Родители живут далеко (прихоть по молодости – «я самостоятельный»), а с друзьями есть проблема встретиться даже на выходных – все поголовно заняты своими
взрослыми делами, которые даже отдалённо не напоминают отговорки.
Постепенно атмосфера праздника сходит на нет, оставляя только приятное осознание, что все нужные люди, которые искренне поздравляют тебя, с тобой рядом были ещё один год.
–
Чонвон будет у тебя ночевать?
– Ага, – Чонсон подхватывает свои вещи. Две стопки тетрадей остаются на столе – стоит за ними вернуться позже, – он скоро должен забрать Гаыль. Они куда-то сходить хотели, я решил им не мешать.
–
Рада слышать, что у нашей малышки есть хороший дядя.
– Который ведёт себя не лучше шестилетки иногда, – цокает Чонсон.
Как иначе объяснить, что этот человек на радостях после сданного зачёта рванул в другой город, напился там, покрасил волосы в красный, нашёл себе новых друзей и даже встретил очередную «
любовь всей моей жизни». Безрассудство у семейства Ян в крови.
И не то чтобы Чонсон был святым, раз имел наглость осуждать Чонвона. Не был. Просто сейчас, вспоминая, что творили они до двадцати пяти, задаётся вопросом – как вообще дожил до тридцати одного? Наличие жизненного опыта, конечно, важно, как и вовремя пройденный этап приключений на жопу, но о безопасности надо было думать всегда, а не только тогда, когда на тебе появляется ответственность в виде ребёнка.
–
Ты тоже цветочком не был, – напоминает мама, –
мне до сих пор твои синие волосы и пирсинг в кошмарах снятся.
– Да ладно, не так уж всё и плохо выглядело. Не преувеличивай.
–
После спокойного блонда, очков и рубашечек это был кошмар. Твоя бабушка предлагала позвать шаманов, чтобы изгнать из тебя злого духа.
В учительской никого, поэтому смех эхом разносится по помещению. В детстве от такого бы откинулся – мало ли, может, призрак. Все давно уже разошлись по домам, свет тускло освещал коридоры, и тишина после громких школьников, скорее, успокаивала, нежели нагоняла страху. Атмосфера идеальная для хорроров, которые иногда посматривал Сонхун, чтобы в очередной раз себе напомнить, чем заканчиваются посиделки в школе допоздна.
Впрочем, из криминального (к счастью) за последние месяцы только украденные ответы на тест по географии.
–
Смешно тебе? А твоя бабушка говорила, что не успели это сделать, вот в твоей жизни и появилась, – мама запинается и продолжает уже менее уверенно, –
Боын. Как она, кстати?
Ни одной весточки с прошлых выходных. И ладно – Чонсону даже легче от того, что она не мелькает перед глазами.
Но как же Гаыль?
– Не спрашивай, – просит Чонсон, – но я уже не жалею, что она была. Если бы не она, не было бы Гаыль.
–
И то верно, – вздыхает мама. На фоне раздаётся грохот и её тихая ругань
, – мне надо бежать. До завтра, Чонсон-а.
– До завтра, мам.
Чонсон убирает телефон в карман куртки, которую кидает на сумку в учительской, и возвращается за тетрадями в класс.
– Что такое, – Чонсон дёргает за ручку на двери, когда собирается выйти, но та никак не поддаётся.
Работаешь в этой школе с самого выпуска из универа и думаешь, что в неловкое положение не будешь поставлен. Даже в свои школьные годы в такое Чонсон не попадал.
Мир, однако, полон сюрпризов. Начиная с Сонхуна, которому прилетело счастье в виде Ким Сону сегодня вечером, и заканчивая дверью, не двигающейся ни в одну сторону.
– Блять, – почти бесшумно ругается Чонсон, крепко хватаясь за ручку, и пытается провернуть её ещё раз.
· 📝 ·
Когда на всю квартиру раздаётся звук домофона, былая уверенность уносится прочь. Сонхун, может, тот ещё признанный флиртун, но с Сону не хочется
как обычно. Хочется по-другому,
по-особенному, как ни с кем до этого. Будто у Сонхуна не было никого до этого.
Будто Сону – первый и единственный.
Так ведь, наверно, и есть.
– Привет, – он появляется в квартире с настолько яркой улыбкой, что Сонхун мог бы выключить весь свет и всё равно видеть, – ещё раз.
Про таких (спасибо Йеджи за знание) Тейлор Свифт пела: «у тебя улыбка, которая может осветить весь город». А Сонхун предложил бы исправить текст, заменив словечко на «всю Вселенную», потому что Ким Сону – самая яркая вспышка в жизни Пака за последние лет шесть.
Это уже даже не смешно. Сонхун сходит с ума.
– У тебя миленько, – Сону стаскивает кеды, которые рядом с сонхуновыми массивными кроссовками выглядят слегка нелепо, – не так, как я представлял.
– А ты что думал? Что у меня здесь карманная версия качалки?
Было. Проходили. Сонхун в подростковом возрасте мог похвастаться тренажёрами прямо в комнате или баскетбольным кольцом на одной из стен. Потом сменились приоритеты – захотелось пространства, а активности хватало вне дома.
– Что у тебя кто-то уже живёт, – Сону резко поворачивается, вынуждая Сонхуна остановиться. Смотреть на Кима так близко – неведомое ранее наслаждение.
– Я тебя ждал, Сону-я.
– А если бы я не пришёл? – Сону встаёт на носочки, чтобы быть на одном уровне, – что если бы мой друг не отправил меня сюда, прочитав перед этим нотацию, как иногда полезно плевать на чужое мнение, чтобы иметь в своей жизни счастье? Я всё сомневался – надо ли?
Могу ли я пойти на такое?
– А почему нет?
Потому что любые высказывания по поводу личной жизни учителей – ху-е-та, которую Сонхун даже слушать не станет. Какой смысл, если из года в год ничего не меняется, оставляя после себя только горькое (впрочем, ожидаемое) послевкусие?
Его семья (кроме Йеджи и, может, нескольких родственников) никогда с
природой Сонхуна не смирится, что уж говорить про людей вне близкого круга. Стоит ли тогда вообще переживать об этом, если сам себя принял?
– Ты и сам знаешь: не дай бог, он будет делать что-то, что в традиционные ценности не вписывается, – Сону прикрывает глаза и поджимает губы, – не хочу делать хуже нам обоим.
– Не сделаешь.
Сонхун обхватывает лицо Сону руками и тянет к себе, накрывая губы своими. Не поцелуй – гарантия, что на него можно положиться. Что ему можно доверять.
Сону сладкий на вкус – как зефир или клубничные конфеты, которыми Сонхун объедался в детстве, когда приезжал к бабушке. Похож на хорошие воспоминания, которые навсегда заседают в памяти; похож на того, кто остаётся с тобой на всю жизнь и делает её лучше одним своим присутствием; похож на человека, которого Сонхун ждал всю жизнь.
И дождался.
– Я не хочу пробовать, – выдыхает Сонхун, когда Сону отстраняется и, наконец, обнимает его, – я хочу знать: может ли что-то быть? Не слушай других,
только себя.
– Может?
– Может? – переспрашивает Сонхун.
Неопределённость куда хуже прямого отказа. Скажи Сону сразу простое и короткое «нет», Сонхун бы себе свидание устроил, а не Чонсону, который так яро отрицал потребность в ком-то новом. Шутки шутками, но, если бы друг не был так очевиден, Сонхун бы и здесь отступил.
Не надо – и ладно, в себя тогда запустим стрелу купидона, а то руки уж очень чешутся.
– Ты спросил, может ли что-то быть, – смеётся Сону, – и я ответил.
Может.
– Тогда..?
– Не торопи события, – Сону прикладывает палец к губам, прося остановиться здесь, – всё успеем, хён. Дай мне свыкнуться с мыслью, что
такое дозволено.
Здесь вообще нет ничего запрещённого, кто бы что ни утверждал. Сонхун не вернётся к стадии «я ошибка», в которой был после первого отказа или попытки рассказать близким; не станет врать или бежать от чувств, если к нему приходят после приглашения и говорят
«может».
Любовь есть любовь – аксиома; не гипотеза, которую надо ещё доказать.
Сону в квартиру Сонхуна вписывается так, будто всегда здесь был. Он тут – на
своём месте, вместе с тем, кто ему это место в своей жизни предлагает и всячески поощряет это место занять.
Если не сейчас – когда? Терпеть, пока не будет преград в виде различных обстоятельств? Так они всегда будут. Ждать, пока разлюбишь того, кто, по мнению общества, тебе не пара, и выберешь того, с кем будешь вписываться в
нормальное?
А зачем?
Недовольные есть, будут и всегда были. Главное – не встать у них во главе.
– Для первого раза неплохо, – Сону сидит рядом за столом, а не напротив, и иногда соприкасается плечами, – но надо учиться. Это готовка для выживания, а не для наслаждения.
– Научишь меня?
– А оплата по карте или натурой?
Сону похож не просто на первую сладкую любовь, списанную с подростковых фантазий. Сону – сладости во плоти, которые могут быть до ужаса приторными, а могут и имбирь в виде карамели тебе подсунуть и сказать «только попробуй выплюнуть».
– Не тороплю события, – Сонхун отодвигает стул и поднимает руки, – сегодня мы только привыкаем друг к другу, Сону-щи. В следующий раз – оплата натурой в любом виде, в каком захочешь ты.
Сону закрывает рот ладошкой и смущённо бьёт кулачком в предплечье.
– Если захочу, – тихо бросает Сону.
И находит руку Сонхуна, чтобы сжать её в своей.
· 📝 ·
День дурака растянулся на весь месяц: сначала свидание после стольких лет практики одинокой жизни и появление слишком большой дозы Шим Джеюна в его жизни, а потом перспектива застрять в школе накануне дня рождения. Вселенная прикалывается над Чонсоном, посылая всё больше неудач.
Джеюн его заразил – точно. Когда Чонсон пустил его в
свою жизнь машину. Обычно именно Шиму не везло, а теперь он решил поделиться проклятьем с тем, кто его бесит.
Можно было бы позвонить Сонхуну (который отключил телефон на время свидания с Сону, чтобы никто его чудо не спугнул) или Сону (который, наверняка, сделал то же), чтобы не беспокоить остальных, но.
У Чонсона под рукой только две стопки тетрадей, мел и тряпка. В шкафу, наверно, ещё найдётся пара учебников и чьи-нибудь забытые вещи, украшения, оставшиеся с нового года и, если повезёт, какая-нибудь книга, чтобы скрасить время взаперти.
Чонсон пытался открыть дверь пятнадцать раз.
Шестнадцатый – не исключение.
– Чёрт, – вздыхает Пак, когда стрелка на часах достигает девятки, – где я нагрешил?
Так глупо остаться здесь. Его наверняка будут искать, поэтому Чонсон решает немного подождать и подумать, что теперь с этим делать. Телефон в учительской, в школе никого, впереди выходные, значит, надо действовать самому. Но как? Попытаться вынести дверь – потом ремонт делать. Прыгнуть в окно? Тут первый этаж, до земли лететь недолго, но под окнами кусты, уже стемнело, и вряд ли Чонсон сможет избежать травм.
Безвыходная ситуация. Чонсон даже на парту прикладывается.
– Ой, это ты, – раздаётся знакомый голос со стороны входа минут через десять.
А потом хлопок двери.
Над ним
и смеются высшие силы.
– Поздравляю, мы теперь вряд ли выйдем.
– Угараешь? – Джеюн мгновенно поворачивается, дёргая за ручку, – быть не может.
Чонсон мог бы даже посмеяться над отчаянными попытками выбраться, если бы сам не желал того же, или пошутить про судьбу, которая сводит их вместе, даже если это какая-то ошибка. Ошибка же? Сбой в системе? Неправильное трактование предсказания? Случайное комбо, которое каким-то образом стало удачным, хотя, вроде, в теории идея – отстой?
Или Купидон – непризнанный гений?
– Сука, – не переход на личности, а просто оценка ситуации, – я просто из любопытства зашёл посмотреть, какой любитель школы решил остаться здесь до ночи, а попал к тебе?
Джеюн, может, и выглядит спокойно, но обоим и так понятно, что кинь спичку – сгорят они здесь мгновенно. Кому хочется задерживаться на работе дольше положенного? С тем, кто, по привычке, тебя так раздражает?
– Я что, самый плохой? – бросает так же спокойно Чонсон. Он прикрывает лицо руками и не встаёт.
– Честно?
– Давай честно – если хочешь остаться здесь подольше. А если хочешь выйти, доставай телефон и набирай кого-нибудь.
Ведь зачем-то же Шим здесь появился.
– Телефон вырубился ещё минут тридцать назад, – мрачно докладывает Джеюн и проходит внутрь, устраиваясь за соседнюю парту.
– Тогда выкладывай претензии.
Похуй. Заоблачно поебать, какие недовольства выскажет или на какие паковы минусы укажет. Чонсону не впервые сталкиваться с открытой неприязнью или оскорблениями, высказанными в лицо. Зато честно и никто из себя белых и пушистых не строит.
– Это исповедь, – чересчур серьёзно протягивает Джеюн. Забавно.
Как Гаыль, когда вещает про свои опыты и теории, или как дети, затирающие друг другу про свои проблемы несравнимого ни с чем масштаба. В двенадцать, например, и Чонсону казалось, что шлёпнуться во время бега на физре – позор на всю жизнь. Маленькие провалы зачастую просто уходят в небытие.
Все так сфокусированы на себе, что памяти на других остаётся не так много. Только на тех, кто связан с тобой эмоционально.
– Я ушёл с поста святого отца.
– А папочки?
– А папочкой меня может звать только моя дочь в порыве нежности к родителю.
– Скучно, – Джеюн тыкает его в бок, заставляя повернуться к себе, – но разумно. Мне нравится, как ты меняешься, когда говоришь с Гаыль. Ты будто становишься огромным плюшевым медведем.
Это, наверно,..
неплохо?
Чонсон сам никогда не замечал, что меняется рядом с дочерью, а тут. Сравнение звучит мило.
– Но мне не нравится, что ты вот так говоришь со мной, когда хочешь поиздеваться, – честно признаётся Джеюн, – ты то ли не видишь во мне равного, то ли хочешь поиграть с моими чувствами.
– Не поэтому.
– Тогда почему?
…у них всё пошло не так?
