***
— Ты в порядке, Минхо-хен? — голос Джисона был полон беспокойства, брови нахмурились, когда он заметил внезапную бледность лица Минхо. Ли согласился с переполняющим энтузиазмом, когда Джисон спросил, можно ли им прокатиться на колесе обозрения несколько минут назад, но теперь Хан не мог не задаться вопросом, чувствует ли Минхо дискомфорт или боится высоты. — Минхо хен, если ты плохо себя чувствуешь, мы можем пойти… — Нет, нет, я в порядке, — Минхо старался сохранять ровный тон и не поддаваться панике, охватившей остальные части тела, когда их кабина медленно поднималась вверх, остановившись на полпути между вершиной и землей. Поездка еще даже не началась, а его разум уже создавал собственный фильм «Конечный пункт назначения», в центре которого колесо обозрения, полное ужасных образов, включая всевозможные возможные смерти. — Все же это немного чересчур, не так ли? — спросил Минхо, нервный смешок сорвался с его губ, когда он сосредоточил взгляд на своих ботинках, пытаясь успокоиться, считая количество полосок на них. Джисон прикусил губу, наблюдая за яростным постукиванием ног Минхо и его крепко сжатыми руками в течение нескольких секунд, прежде чем издать тихий вздох. — Минхо-хен, — начал он, немного подвинувшись, прежде чем похлопать по сиденью рядом с собой, — Иди сюда. Взгляд Минхо метнулся к нему, его брови слегка нахмурились, как будто он пытался понять, правильно ли расслышал сквозь шум крови в ушах, и через несколько секунд Ли ответил: — Ты уверен? Я не хочу заставлять тебя… — О боже, просто иди сюда, — Джисон оборвал свои слова — то слово, которое начинало резать ему слух — и похлопал по сиденью рядом с собой немного настойчивее, сохраняя твердое, деловитое выражение лица. Это выражение сработало, как и его блестящие глаза ранее, потому что в следующую секунду Минхо присел на корточки рядом с ним послушно, без дальнейших протестов. — Мне жаль. Мне действительно не следовало приходить сюда, — прошептал Минхо, немного отодвигаясь к краю, прежде чем быстро вернуться обратно, как только образ слетающей стеклянной крышки промелькнул в его мозгу. — Да. И тебе следовало сказать мне, что ты боишься. Мы могли бы прокатиться на чем-нибудь получше или, я не знаю, заняться чем-нибудь другим… — Ты хотел прокатиться на колесе обозрения, — Минхо мягко прервал его, взглянув на Джисона своими теплыми карими глазами, и Хан потер рукой лоб, его внутренности растаяли от этого взгляда. — Я знаю, но я мог бы прийти сюда один или притащить Сынм… — Я знаю, ты мог бы. Но я не хочу, чтобы ты поднимался сюда с кем-то еще, — Минхо снова прервал его, нервно кусая губы, прежде чем тихо вздохнуть, отрывая взгляд от лица Джисона, чтобы оценить высоту, на которой они были. Его нервозность вернулась, и он почувствовал, как что-то тяжелое опустилось прямо ему на живот, когда поездка началась, кабины плавно и мягко двигались к вершине. Напротив, в его мозгу не происходило ничего плавного и нежного, что могло бы вызвать яркие, реалистичные образы его хижины, падающей с высоты, стекла, разбивающегося о землю вместе с его телом, и его ладони мгновенно стали липкими при этой мысли. Боже, что бы они сделали, если бы их кабина действительно рухнула? Как бы он спас Джисона? Возможно, если бы он держал Хана достаточно крепко и перевернулся… — Минхо-хен, — начал Джисон, поворачиваясь всем телом к Минхо и протягивая руку вперед, — Возьми меня за руку. Хан знал, что Минхо становится параноиком; ему даже не нужны были уши, чтобы слышать все панические мысли, бушующие в голове Минхо. И он не знал, заставит ли старшего чувствовать себя лучше, если будет держать Минхо за руку во время всего этого. Но прямо сейчас это было все утешение, которое он мог предоставить Ли, после того, как последний принял еще одно глупое решение ради него, и он почувствовал проблеск уверенности в целительной силе своей руки, когда вспомнил успокаивающий эффект, который его прикосновение, очевидно, оказало на Минхо во время кошмара. Ли опустил взгляд на руку Джисона, подавляя поток извинений, готовых сорваться с языка, прежде чем снова посмотреть на лицо Хана, ища намеки на дискомфорт, нежелание или даже гнев в его глазах, а не в повторяющихся вопросах. Но если по какой-то случайности Джисон чувствовал себя некомфортно, делая это предложение, Минхо не обнаружил никаких видимых признаков этого. Лицо Хана было спокойным, совершенно нейтральным, и в уголке его рта была небольшая, едва заметная складка, которая в некоторой степени успокоила Минхо и немного избавила его от паники. Он снова опустил взгляд на руку Джисона, немного откашлялся, прежде чем, наконец, позволить пальцам своей правой руки скользнуть по левой руке Джисона. На мгновение показалось, что он забыл простой этикет или основы держаться за чью-то руку. Его пальцы остановились на ладони Джисона, восхищаясь ощущением руки младшего под своей, прежде чем они медленно скользнули вперед, идеально касаясь каждого из пальцев Джисона. Он хотел переплести их пальцы, почувствовать больше тепла, которое уже разливалось по его телу, почувствовать больше Джисона, но Ли колебался, молча задаваясь вопросом, не будет ли это слишком сильным вторжением. В следующее мгновение Джисон принял решение за него, засунув пальцы в промежутки и не оставив Минхо другого выбора, кроме как последовать его примеру. Он уже держал Джисона за руку раньше, на глазах у Донхэ, и Хан хватал его за руку, вытаскивая из той хаотичной сцены, но даже при том, что тогда эти действия были необходимы, Минхо не хотел признавать те торопливые моменты, наполненные ужасом, как в тот первый раз, когда он держал Джисона за руку. Сегодняшний день — этот момент — был тем, что он хотел запомнить. То, что он хотел, чтобы запомнил Джисон. — Лучше? — Минхо кивнул и слегка сжал его руку в знак благодарности, а Джисон положил их соединенные руки на его бедро. Рука Минхо на его руке была немного холодной и липкой, но Джисон почувствовал только тепло и необъяснимое чувство комфорта, нахлынувшее на него от прикосновения Минхо. На мгновение ему показалось, что Ли помогает ему, а не наоборот, когда его глаза окинули ослепительный городской пейзаж, мозаику небоскребов и оживленных улиц, извивающихся сквозь все это, как вены, прежде чем его взгляд невольно скользнул в сторону его дома. Его дом. Причина и результат всех его кошмаров и снов. Было так легко потерять себя, забыть обо всем на какое-то время, бродя по переполненным улицам парка развлечений и потакая всему, что привлекало его внимание, но теперь, когда вся эта хаотичная энергия смягчилась и сменилась ровным гулом, рука Минхо в его руке казалась единственной вещью, мешающей его разуму снова начать войну с самим собой. — Знаешь… — начал Джисон, не отрывая взгляда от огней, усеивающих горизонт, в то время как другой рукой рассеянно проводил по изгибу плоских ногтей Минхо, — …Я понимаю, что так и не поблагодарил тебя за то, что ты пришел в тот день. Все, что я делал, это плакал и кричал на тебя без причины. Короткое пожатие его пальцев заставило его оторвать взгляд от огней и посмотреть в глаза Минхо, в которых больше не было паники или нервозности. — Ты никогда не должен говорить мне спасибо или извиняться, Джисон, — сказал Минхо, слегка наклоняясь к Джисону. — Если уж на то пошло, я должен извиниться за то, что не нашел тебя раньше. Джисон сглотнул, пытаясь сказать что-нибудь, чтобы смягчить чувство вины, которое, как он знал, терзало Минхо, но в голове у него было пусто. Воспоминания о том времени, когда он молча умолял и желал, чтобы кто-нибудь пришел, были все еще свежи в его памяти, заставляя его снова чувствовать себя беспомощным и бесполезным. — Могу я тебе кое-что сказать? — вместо этого спросил Джисон, взглянув на Минхо, прежде чем опустить взгляд на его колени. — Все, что угодно, Джисон-а. Ты можешь говорить мне все. — Знаешь, я… — начал Хан, рассеянно облизывая губы, которые без всякой причины стали сухими, — …Я всегда отталкиваю тебя, но в тот раз, когда ты обнял меня, я… я думаю, это был первый раз, когда я не чувствовал себя виноватым за то, что кто-то обо мне заботится, — он сделал паузу, позволяя комку в горле немного ослабнуть, прежде чем продолжить, голосом чуть громче шепота, — ты слышал, что сказал Донхэ в тот день. Обо мне и… — Меня не волнует, что он сказал. Джисон поднял взгляд, чтобы встретиться с глазами Минхо, их темно-карий оттенок был полон решимости и интенсивности, которые заставили Хана отвести взгляд обратно к своим коленям. — Что, если я скажу, что это правда? То, что он сказал? Минхо вздохнул, и на мгновение хватка на его руке немного ослабла, заставив Джисона задуматься, отпустит ли старший его руку. Прежде чем усики едва уловимой паники, обвивающие его разум, смогли полностью затянуться, рука Минхо накрыла его руку, хватка была такой крепкой, что все нити паники исчезли из его разума, когда Минхо переместил их соединенные руки на свое бедро. — Если ты скажешь, что это правда, — ответил Минхо, медленно обводя большим пальцем руки Джисона круги. — Я попрошу тебя рассказать мне все, а затем позволь мне решить, правда ли это на самом деле. Я не верю и не буду верить ни в кого другого, кроме тебя и моего собственного решения. — Даже если ты решишь не верить словам Донхэ, я все равно не очень хороший человек, Минхо-хен, — ответил Джисон, его взгляд был прикован к большому пальцу Минхо, который двигался по его собственной коже, оставляя на своем пути тепло и покалывание. — Я все превращаю в беспорядок и катастрофу. Я… я эгоистичный и жадный, Минхо-хен. Даже прямо сейчас я… — он сделал паузу, кивнув на их соединенные руки, лежащие на бедре Минхо, — …ты думаешь, я держу тебя за руку, чтобы помочь тебе. Нет. Я держу тебя за руку, потому что это помогает мне, потому что твои прикосновения и твой голос помогают мне обрести немного покоя во всем этом хаосе в моем мозгу, и я даже предложил поехать с тобой в больницу, чтобы я мог больше быть рядом с тобой, не для того, чтобы помочь тебе, а чтобы помочь себе, — Джисон сглотнул, не в силах поднять глаза, чтобы посмотреть на лицо Минхо, увидеть там разочарование или печаль. — Я хочу быть рядом с тобой, Минхо-хен, не потому, что я люблю тебя или что-то еще, а потому, что это единственный способ, которым я могу дышать в эти дни. Я жадный, Минхо-хен, и я хочу брать и не давать тебе ничего взамен. И я не думаю, что смогу остановиться, пока ты не оттолкнешь меня. Сердце Джисона бешено колотилось в груди к тому времени, как он закончил, его дыхание стало громким и учащенным, и Хан почувствовал, как что-то мокрое скользнуло по его щеке, когда он снова отвернулся к окну. Джисон поспешно вытер глаза, прежде чем Минхо успел заметить, пальцы слегка дрожали под тяжестью его внезапного признания, его признаний в своих многочисленных недостатках, и ему даже не нужно было смотреть на лицо Минхо, чтобы понять его реакцию; тишина, которую он получил в ответ, была достаточно громкой. Хотя это было прекрасно. Это было совершенно прекрасно. Это было то, чего он ожидал и хотел, когда начал вот так выплескивать свои сбивающие с толку чувства перед Минхо. Как Хан и сказал Сынмину, никто не может продолжать дарить любовь, не получая или не ожидая получить что-либо взамен, даже такой человек, как Минхо. Он пытался найти утешение в том факте, что вместо того, чтобы использовать любовь Ли как убежище, он, по крайней мере, был честен в своих собственных намерениях. Может быть, теперь Минхо понял бы, как утомительно было бы любить его и как утомительно было бы заботиться о ком-то вроде него. Может быть, теперь Минхо ушел бы… Нежное прикосновение к его руке испугало Джисона, и он слегка вздрогнул от неожиданности, когда Минхо потянулся, чтобы взять его за другую руку в свою, как раз в тот момент, когда их кабина опустилась в самую нижнюю точку колеса обозрения. В следующую секунду они снова поднимались, ослепительный свет городских огней медленно расстилался перед ними, соперничая за их восхищение, но Джисону казалось, что ничто и никогда не сможет сравниться с сиянием лица Минхо, когда он смотрел на Джисона, в его глазах теплился странный, приятный блеск, для которого у Джисона еще не было названия. Но, как и в любой другой раз, когда Ли смотрел на него, это был взгляд, в котором Джисон мог — хотел — потеряться, и он почувствовал, как его сердцебиение ускорилось в предвкушении, когда Минхо придвинулся ближе к нему, потирая большими пальцами костяшки пальцев Джисона в мягких, нежных ласках. — Знаешь… — начал Минхо, его взгляд был прикован к рукам Джисона в своих, — …это меня немного задевает. — Прости, я знаю, что я… — Я знаю, что не был очень напористым или инициативным в этом вопросе, но я не знал, что ты считаешь мою любовь такой поверхностной. Это немного ранит меня, — Минхо признался, поднимая взгляд, чтобы встретиться с Джисоном, и его губы изогнулись в тонкой, хрупкой улыбке. Хан нахмурился, более чем немного сбитый с толку ответом Минхо, даже когда он быстро бросился прояснять непонимание Ли. Возможно, раньше он думал о любви Минхо к нему как о мимолетной и поверхностной, но теперь он знал — был свидетелем — что это было совсем не так, и ему было невыносимо видеть грустную улыбку на сияющем лице Минхо. — Минхо-хен, я не думаю, что ты… — Ты все еще думаешь, что я хочу простого романа с тобой в колледже, чего-нибудь для моих студенческих фотографий, не так ли? Вот почему ты думаешь, что можешь оттолкнуть меня, если заявишь, что ты эгоист и видишь в моей любви только средство для собственного утешения. — Я… я не… — начал Джисон, кусая губы, когда осознал неоспоримую правду в словах Минхо. Даже после того, как Минхо был рядом с ним в один из его худших моментов, он все еще верил, может быть, немного наивно, что Ли разлюбит его после того, как все поймет. Но теперь он почувствовал, что краснеет от смущения, осознав, насколько был неправ, как сильно недооценивал чувства Минхо к нему. — Джисон-а. Посмотри на меня, — сказал Минхо, в его словах звучала нежная просьба, и Джисон поднял взгляд, без всякой причины слегка затаив дыхание. Издав небольшой облегченный вздох, Ли улыбнулся, позволяя своим глазам секунду или две блуждать по лицу Джисона, прежде чем нежно, ободряюще сжать руки, которые он держал. — Если ты думаешь, что ведешь себя эгоистично только потому, что находишь утешение в моих прикосновениях или моем голосе, то в таком случае я тоже эгоист. Возможно, самый большой из всех. Слабая улыбка растянулась на губах Джисона при этих словах, и он покачал головой, слегка вздохнув. — Нет, ты не эгоист, Минхо-хен. Ты самый… — Нет. Я эгоистичен. Возможно, даже больше, чем ты, — Ли прервал его, голос был твердым и с оттенком напряженности, который поставил на паузу все слова и мысли Джисона. — Я эгоист, потому что, когда я смотрю на твою улыбку, когда я вижу тебя всех счастливыми, мне тоже хочется быть счастливым. Я эгоист, потому что, когда я вижу, как ты хорошо ешь и получаешь удовольствие, мне тоже хочется наслаждаться жизнью и заботиться о себе. Я эгоист, потому что меня ломает, когда я вижу, как ты плачешь и не выдерживаешь. Так что, если ты чувствуешь себя эгоистом, то, возможно, я тоже эгоист. Джисон сглотнул, ненужный, но не совсем нежелательный румянец залил его щеки от слов Минхо, от взгляда, от прикосновения старшего. Они спускались, снова завершая очередной виток колеса, но его сердце только продолжало набухать в груди, пока Джисон не был уверен, что его тело не сможет сдержать это чувство, раздувающееся внутри него, расширяющееся по мере того, как эхо слов Минхо занимало постоянное место в его мозгу. Все это время он чувствовал вину за то, что веселился и был счастлив, но теперь, глядя в глаза Минхо, он мог видеть правду за словами Ли. Все это время он делал Минхо счастливым, и с этим странным осознанием его вина медленно рассеялась, сменившись чувством облегчения и умиротворения, такого глубокого, какого он никогда раньше не испытывал. Но Минхо еще не закончил, ни в коем случае. В следующее мгновение глаза Джисона расширились почти вдвое, и все его тело полностью застыло, когда Минхо поднял одну из рук Джисона, прежде чем наклониться, чтобы медленно, нежно прижаться губами к пальцам Хана. На этот раз это было больше, чем простое прикосновение губ Минхо, и Джисон почувствовал, как все его тело разогревается, жидкий жар разливается по каждой его вене, пока его разум пытался примириться с мягким ощущением плюшевых губ Минхо на своей коже. Это длилось всего несколько секунд, но каким-то образом сумело изменить всю химию и состав его мозга, как будто кто-то прошел вокруг, смахнул пыль с паутины и включил весь свет. Это было похоже на волшебство — простое прикосновение губ Минхо к его коже. Ли позволил своим губам задержаться на руке Джисона на несколько секунд, прежде чем откинуться назад, застенчиво улыбаясь ошеломленному выражению лица Хана. Он почувствовал дрожь в собственных руках и поэтому сжал руку Джисона немного крепче, позаимствовав немного силы, чтобы унять нервозность собственного тела. — Я знаю, что у меня нет того непринужденного обаяния, которым обладает Хенджин, и я не умею обращаться со словами, как Сынмин, — Минхо поднял взгляд, проглатывая комок в горле, прежде чем продолжить, — но Джисон, я хочу, чтобы ты верил мне, когда я говорю, что люблю тебя. Всего тебя. И это не значит, что я здесь только из-за твоих красивых ролей. Я здесь, что бы ни случилось. Я… я знаю, что легко начинаю нервничать рядом с тобой и в конечном итоге в половине случаев заставляю тебя чувствовать себя еще более неловко, но на самом деле, я хочу подарить тебе всю ту любовь, которой, по твоему мнению, ты не заслуживаешь. Ты можешь действовать жадно, эгоистично, бездумно, но я обещаю, что никогда тебя не оставлю. Конечно, если ты действительно этого не захочешь, — Минхо тихо усмехнулся, не сводя глаз с рук Джисона — их рук — пытаясь собраться с духом, чтобы продолжить. Он знал, что если перестанет говорить, перестанет изливать свое сердце, есть большая вероятность, что непроходимая пропасть между ними снова увеличится, превратив их обоих в незнакомцев. — Я же говорил тебе, что позабочусь о тебе, не так ли? И я знаю, что любить кого-то и заботиться о ком-то — тяжелая работа, я знаю, что нам будет нелегко. У меня… у меня есть свои проблемы, которые никто не может решить за меня, и я знаю, что у тебя тоже есть вещи, которые преследуют тебя, и я не могу обещать, что действительно смогу помочь тебе справиться с этим. Но я могу обещать, что буду любить тебя, несмотря ни на что. К концу речи руки Минхо начали дрожать, ладони покрылись потом и стали теплыми и липкими, но его голос был твердым, а взгляд напряженным, когда он, наконец, поднял глаза, чтобы посмотреть на Джисона, который потерял дар речи от очередного признания Минхо. Он чувствовал, как его рот открывается и закрывается, но не издает ни звука, хотя его разум кричал ему притянуть Минхо ближе, сказать Ли что-нибудь столь же многообещающее и важное, сделать что-нибудь вместо того, чтобы разевать рот, как идиот. Минхо, однако, выглядел довольным, держа руки Джисона в своих, и склонил голову набок, глядя на Хана, губы изогнулись в широкой улыбке, такой заразительной, что Джисон бы тоже улыбнулся, если бы его тело не онемело и не замерзло. — Джисон-а, — сказал Минхо, его голос вывел Хана из оцепенения, как только Минхо придвинулся к нему ближе. — Я знаю, с моей стороны немного жалко продолжать признаваться тебе вот так, хотя ты неоднократно говорил мне, что тебе это неинтересно, но я не думаю, что когда-нибудь устану повторять, что люблю тебя. И я знаю, что ты не испытываешь ко мне того же, но если ты находишь утешение и покой в моем присутствии, используй это. Используй это, чтобы сделать себя счастливым. — Минхо-хен, я не могу так с тобой поступить, — Джисон запротестовал, запинаясь на собственных словах, как будто он только научился говорить. — Я не могу, это… — Используй меня, Джисон-а. Мне все равно, если ты никогда не полюбишь меня или если ты найдешь кого-то другого, в чьих прикосновениях ты находишь больше утешения. А пока позволь мне подарить тебе этот покой. Используй меня, я все равно твой. Джисон вздохнул, не сводя глаз с пятен краски на своей коричневой рубашке, даже когда его разум обдумывал слова Минхо. Он еще не понимал своих собственных чувств к старшему, были ли они криком о помощи или яростным шепотом любви, но он знал, что это совсем не то, что любовь, которую Минхо испытывал к нему. Он не был таким самоотверженным и, вероятно, никогда не стал бы таким понимающим, но пребывание с Минхо заставило его захотеть стать кем-то, кем-то большим, чем Хан был до сих пор. Кем-то, кто не был связан оковами своего прошлого. Кем-то, чье сердце было готово излить любовь, которую Минхо заслуживал. Он всегда считал, что Ли заслуживает кого-то лучшего, намного лучшего, чем он. Но теперь, услышав слова Минхо, поняв глубину чувств старшего к нему, он захотел стать этим кем-то для Минхо. Хан не хотел, чтобы Минхо говорил эти слова кому-то другому, или смотрел на кого-то еще такими теплыми карими глазами, или прижимался этими мягкими губами к чьим-то рукам. Он хотел Минхо для себя, и он хотел стать кем-то, достойным иметь Минхо. Он действительно был эгоистом. На самом деле это было невозможно изменить. — Минхо-хен. Помнишь, ты однажды спросил меня, чего я хочу? — спросил Джисон, взглянув на Минхо как раз вовремя, чтобы увидеть, как брови Ли слегка нахмурились в замешательстве. — Да, помню. — Варианты все еще открыты? — Джисон прикусил губу, пытаясь сдержать улыбку, которая угрожала расплыться на его лице, когда он увидел, как осознание медленно проступает на лице Минхо. — Да, они есть — они открыты, — Ли выдохнул, и его глаза наполнились предвкушением и замешательством, когда они блуждали по лицу Джисона, пытаясь найти тонкие намеки на мысли, проносящиеся в голове Хана. Джисон сглотнул, регулируя хватку так, чтобы его руки держали теплые, сильные руки Минхо в его собственных, и он позволил большим пальцам нежно потереть поблекшие синяки на костяшках пальцев Ли. Кожа была обесцвечена, более светлого оттенка, чем остальная кожа Минхо, и Джисон почувствовал, как сжалось его сердце, когда он вспомнил, какими окровавленными они были в тот день. Когда тот сражался за него. Все это время он не доставлял Минхо ничего, кроме боли и печали, но теперь он хотел подарить старшему счастье, по крайней мере, столько, сколько мог в его нынешнем хаотичном состоянии. — Минхо-хен, — начал Джисон, губы изогнулись в легкой, обнадеживающей улыбке, — Минхо-хен, ты подождешь меня? Ответ Минхо был готов еще до того, как он закончил спрашивать, и Джисон мог чувствовать слова — всепоглощающее счастье в них — больше, чем слышать их. «Конечно, я так и сделаю.»***
— Когда это прекратится? — Насколько я знаю, это конкретное колесо обозрения не останавливается, пока кого-нибудь не стошнит или он не упадет в обморок. — Даже не шути об этом. Я серьезно думаю, что сейчас упаду в обморок. — Вот почему люди не должны так сильно напрягаться, — ответил Сынмин, взглянув на Хенджина, который уткнулся лицом в плечо Кима, как только поездка началась. Сиденья в салоне были недостаточно широкими или просторными, чтобы они могли вот так сидеть вдвоем, но руки Хенджина обнимали его так крепко, что Сынмин чувствовал себя в безопасности, не боясь упасть. Он снова прижался к груди Хвана, устраиваясь немного поудобнее, прежде чем протянуть руку, чтобы убрать длинную челку с лица Хенджина. — Тебе следовало сказать мне, что ты этого так боялся. Мы могли бы заняться чем-нибудь другим. — Я не боюсь, - Хван усмехнулся, незаметно глубоко вдохнув аромат Сынмина, чтобы успокоить нервы, прежде чем продолжить, — это просто головокружительно, вот и все. И не в хорошем смысле. — Ты продолжаешь называть меня одним из них, но ты самый большой ребенок, ты знаешь, — Сынмин вздохнул, губы изогнулись в легкой улыбке, когда Хенджин снова уткнулся лицом ему в плечо, как только их домик достиг вершины. — Ты все упускаешь. Это так захватывающе красиво. Взгляд Сынмина был прикован к панораме, раскинувшейся за пределами хижины, его разум был немного загипнотизирован мерцанием городских огней под мерцанием звездных огней. Мир выглядел таким огромным и пугающим, но таким прекрасным с этой точки зрения, и он почувствовал, что его взгляд невольно скользнул в сторону его родного города. У них на городских ярмарках тоже были колеса обозрения, но ни одно из них не было таким большим, и он хотел показать это своей семье. Может быть, он мог бы привести их сюда после сессии или еще чего-нибудь. И, возможно, он мог бы должным образом представить им Хенджина. Он прикусил губу, подавляя волну головокружения, нахлынувшую на него при этой мысли, как раз в тот момент, когда хватка Хенджина вокруг его тела немного усилилась. — Нет ничего прекраснее и захватывающего дух, чем ты, детка, — прошептал Хенджин, его губы почти касались шеи Сынмина. — Вид снаружи? По сравнению с тобой он пресный. — Тебе следует серьезно подумать о публикации твоей собственной книги «101 флирт» или чего-то в этом роде. — Нет, — Хенджин покачал головой, быстро чмокнув Сынмина в прикрытое плечо, прежде чем ответить. — Это ужасная идея. Что, если кто-то воспользуется моими словами, соблазнит тебя и заберет у меня? Только я могу так флиртовать с тобой. Больше никто. Сынмин закатил глаза и снова перевел взгляд на городской пейзаж, даже не потрудившись поправить Хенджина по поводу того факта, что ни одно из язвительных замечаний Хвана и пошлого флирта на самом деле не сыграло сколько-нибудь значительной роли в том, чтобы согреть сердце Сынмина по отношению к нему. Что действительно имело значение, так это просто его присутствие; руки Хенджина, обнимающие его тело, удерживающие его устойчивым и привязанным, улыбка Хвана, которая всегда заставляла что-то теплое разгораться в его груди; способность Хенджина заставлять его чувствовать себя непринужденно каждый раз, когда его разум угрожал выйти из-под контроля. Все это был Хенджин и, возможно, это всегда будет Хенджин. — Эм… могу я… могу я спросить тебя кое о чем? — спросил Сынмин, и нерешительность — серьезность — в его голосе заставила Хенджина взглянуть на него, сдвинув брови с легким беспокойством. — Конечно. Спрашивай меня о чем угодно, — ответил Хенджин, инстинктивно медленно проводя руками вверх и вниз по рукам Кима. Младший сглотнул, задумчиво поджав губы, когда его собственные пальцы погладили руку Хенджина, обнимающую его за талию. — В тот день, когда мы… хм… когда мы… — Когда ты напал на меня во сне? — Хенджин ухмыльнулся, медленно понимая, к чему все это клонится и отчего между бровями Сынмина образовалась милая маленькая морщинка. — Нет, в ту ночь, когда мы… — Когда мы поддались нашим желаниям и потерялись в муках нашей страсти… — В ту ночь, когда мы целовались! — раздраженный вопль Сынмина прервал его, и Хенджин тихо усмехнулся, еще раз чмокнув Кима в плечо. Несмотря на то, что Сынмин был одет в относительно толстую толстовку, Хенджин все еще чувствовал жар, разливающийся по коже младшего, и он ухмыльнулся про себя, когда его взгляд упал на красный цвет, растекающийся по задней части шеи Сынмина. Боже, Хван бы охотно прокатился на сотне колес обозрения, если бы это означало, что он мог прижиматься губами к этому месту вечно. Он снова обратил внимание на хмурое выражение лица Сынмина и глубоко вздохнул, прежде чем ответить: — Да, в ту ночь, когда мы поцеловались? — Почему ты не спрашиваешь меня об этом? О том, почему я поцеловал тебя той ночью? — тихо спросил Сынмин, не отрывая взгляда от своих пальцев, бегающих по рукам Хенджина. — Ну… — начал Хван, задумчиво напевая несколько мгновений, прежде чем продолжить, — …потому что я знаю, что ты хотел поцеловать меня той ночью. Ты не был пьян и тебе не снились сны, так что, пока ты делал это по собственной воле, мне не нужны никакие другие объяснения. Я счастлив, что ты поцеловал меня, вот и все. Я счастлив, что твой первый поцелуй был со мной. Хмурое выражение на лице Сынмина только усилилось в ответ, когда он оглянулся через плечо, чтобы посмотреть на Хенджина. — То есть ты говоришь мне, что будешь счастлив, если, я не знаю, просто продолжишь вот так держать меня в своих объятиях? — Конечно, нет, — Хенджин усмехнулся, слегка покачав головой. — Через некоторое время у меня обязательно заболят руки, и тогда нам придется сменить позу… — Ты знаешь, я не это имел в виду, — Сынмин вздохнул, опуская взгляд обратно на свои колени. — Я знаю, что ты имеешь в виду, — ответил Хенджин, быстро чмокнув Сынмина в висок, прежде чем ослабить хватку вокруг тела младшего. Напряжение и беспокойство, царившие в голове Сынмина, были очевидны по тому, как Ким кусал губы и теребил пальцы, и хотя Хенджин не мог этого видеть, он знал, что винтики мозга младшего снова истощили себя, балансируя на грани чрезмерного обдумывания. — Однако, прежде чем я отвечу на твой вопрос, я хочу, чтобы ты сел сюда, — Хенджин схватил Сынмина за талию обеими руками, поднимая его и должным образом усаживая на сиденье, — А теперь я хочу, чтобы ты посмотрел на меня. Сынмин вздохнул, поднимая взгляд, чтобы встретиться со взглядом Хенджина, и некоторые узлы беспокойства ослабли и выпали из его головы, когда он увидел, что Хван уже смотрит на него, его темно-карие глаза тепло светятся, когда в них отражаются огоньки. — Что? — спросил Сынмин, слегка улыбнувшись, когда рука Хенджина скользнула по его руке, их пальцы идеально переплелись. — Могу я притянуть тебя ближе? — спросил Хван, кусая губы, даже когда они растянулись в усмешке от недоверия, сорвавшегося с губ Сынмина. — Ты просто вцепился в меня, как медведь коала. — Ну, ты дал мне на это разрешение, — Хенджин пожал плечами. — И мы все еще на публике, так что… — Да, все будет хорошо, если ты притянешь меня ближе. Хенджин послушно протянул другую руку, чтобы обхватить Сынмина за талию и притянуть его ближе, просто чтобы рука младшего могла лечь ему на плечо. Он увидел, как лицо Сынмина мгновенно покраснело от их близости, но тот не отстранился и не выказал никаких признаков явного дискомфорта. Итак, Хенджин улыбнулся, прежде чем, наконец, попытаться ответить на вопросы Сынмина и, возможно, развеять некоторые из его сомнений. — Конечно, я буду самым счастливым человеком в этом мире, если ты решишь ответить мне взаимностью, но я не хочу, чтобы ты говорил «Я люблю тебя» только потому, что я говорю это постоянно. Я хочу, чтобы ты сказал это, если или когда ты действительно это имеешь в виду, и я готов ждать тебя столько, сколько потребуется. Сейчас я просто счастлив, что ты захотел поцеловать меня, и ты это сделал, и ты позволяешь мне вот так держать тебя в своих объятиях. Я действительно счастлив прямо сейчас, поверь мне. Сынмин вздохнул, позволив своим пальцам покрутить завязки толстовки Хенджина, прежде чем спросить мягким шепотом: — Как ты думаешь, нам будет хорошо вместе? — Конечно, нам будет хорошо вместе. Что ты имеешь в виду? — Я имею в виду, мы всегда в конечном итоге причиняем друг другу боль, не так ли? — ответил Сынмин, взглянув на Хенджина глазами, полными нервозности и беспокойства, остатками его чрезмерно мыслящего мозга. — Ты говоришь что-то, что причиняет боль мне, а потом я говорю что-то, что причиняет боль тебе, и я думаю, мы просто будем продолжать в том же духе, пока оба не устанем друг от друга или что-то в этом роде. Хенджин улыбнулся, мягко высвобождая свою руку из их переплетенных объятий, чтобы дотянуться и обхватить щеку Сынмина. — Знаешь, с моей точки зрения, мы идеально подходим друг другу, — прошептал Хенджин, мягко лаская пальцами ухо Сынмина. — Я причинил тебе боль, а потом мы поговорили об этом и помирились. Ты причинил мне боль, а потом мы поговорили об этом и помирились. Не многие люди так поступают, понимаешь? Они продолжают причинять друг другу боль и никогда не говорят об этом, а потом один из них совершает глупую ошибку, о которой они сожалеют всю оставшуюся жизнь. Мы этого не делаем и не будем. — Но я… я боюсь, понимаешь? — Сынмин сглотнул, сжимая пальцами плечо Хенджина, когда его неуверенность медленно начала сочиться с его губ, несмотря на все его усилия сдержать их. — Я боюсь, что однажды тебе надоест все это делать, и тебе надоест, что я все время неуверен в себе и нуждаюсь в постоянных утешениях. Ты любишь меня сейчас, но до каких пор? Тебе наверняка надоели все мои чрезмерные размышления и анализ, а также перепады настроения. Я боюсь, что однажды ты проснешься и разлюбишь меня, и это будет моя вина. — Что заставляет тебя думать, что мне не нравятся твои перепады настроения и сумасшествие? — спросил Хенджин, потирая подушечкой большого пальца под глазом Сынмина, чтобы стереть влагу там. — Я влюбился в тебя, когда ты постоянно угрожал расправой и хмурился на меня, так что заставляет тебя думать, что я не люблю тебя всего, что я не буду любить в тебе все, то, что я знаю, и то, чего я еще не знаю? Посмотри на меня — Хенджин нежно приподнял лицо Сынмина, заставляя его увидеть искренность, очевидную в его глазах. — Я хочу тебя, и когда я говорю это, я действительно это имею в виду. Я хочу устраивать с тобой бессмысленные ссоры, в которых я бегу за тобой, извиняюсь, целую тебя и мирюсь, или когда ты бегаешь за мной, и у тебя из-за этого слезятся глаза, а потом целуешь меня, чтобы загладить свою вину. Я хочу узнать, как работает твой разум и что делает тебя злым, грустным и счастливым, а также рассказать тебе о своих мечтах и страхах. Я хочу держать тебя в своих объятиях, и я хочу засыпать с тобой и просыпаться с тобой. Я хочу быть тем, кто заставит тебя визжать, хихикать, краснеть, злиться, раздражаться и все такое. Я хочу тебя в твои плохие дни и я хочу тебя в твои хорошие дни. Я хочу всего этого. Всего тебя. Хенджин сделал паузу, глубоко вздохнул, прежде чем прижаться лбом ко лбу Сынмина и позволить каждому своему дыханию нежными волнами касаться лица младшего. — Как я мог когда-либо оставить тебя, когда ты единственный, с кем я хочу разделить свою жизнь? — прошептал он, губы изогнулись в легкой улыбке, когда Хван почувствовал быстрое, ритмичное сердцебиение Сынмина, без сомнения, ошеломленный его словами. Ким сглотнул, почувствовав внезапную сухость в горле, когда его разум пошатнулся от тяжести и чистой искренности, звучащей в каждом слове Хенджина. Он почувствовал, как другая рука Хвана тоже провела по его щеке, нежно обводя маленькие круги по его разгоряченной коже, и он почувствовал, что задыхается и ошеломлен. Ким рассеянно наклонился навстречу прикосновениям Хенджина, позволив своим пальцам вцепиться в толстовку старшего, в то время как его разум начал придумывать сценарии и мечтательные грезы из всего, что сказал Хван, пока он не понял, что тоже хочет будущего с Хенджином. Он тоже хотел всего этого с ним. Не было никого, с кем Сынмин мог бы представить себя. Хенджин видел его в худшем виде — хмурым, орущим, проклинающим, плачущим, психопатом, неуверенным в себе, сомневающимся — и все равно решил любить его. И теперь Сынмин хотел показать Хенджину лучшие стороны себя, какими бы они ни были. Он хотел стать лучше — лучше любить себя и лучше любить Хенджина. Хван слегка откинулся назад, чтобы запечатлеть долгий поцелуй на лбу Сынмина, прежде чем прошептать: — Знаешь, когда я с тобой, ты заставляешь меня хотеть стать лучше. Рядом с тобой я начинаю думать о своем будущем и о том, чем я хочу заниматься, и я признаю, что во многом это потому, что я хочу произвести на тебя впечатление своим новым и улучшенным «я», но небольшая часть этого делается и ради меня самого. Ты просто… ты просто заставляешь меня хотеть что-то делать с этой жизнью, вместо того, чтобы валять дурака, ты знаешь. Конечно, я не против валять дурака, если это с тобой. Сынмин усмехнулся, кусая губы, прежде чем отвести взгляд от лица Хенджина. — Я не знал, что ты так… я имею в виду, так сильно ко мне относишься. Твои чувства намного сильнее, чем я ожидал. Хенджин улыбнулся, касаясь губами нежной кожи под правым глазом Сынмина. — Боже, что ты вообще знаешь, детка, — тихо пробормотал он, слегка чмокнув Сынмина в щеку, прежде чем прижаться губами к уголку рта Кима. — Я схожу с ума, когда меня нет рядом с тобой, и я схожу с ума, когда я рядом с тобой. Ты просто сводишь меня с ума постоянно, и в очень хорошем смысле. — Ты тоже немного сводишь меня с ума, — признался Сынмин, слегка улыбнувшись легкому удивлению, промелькнувшему на лице Хенджина, прежде чем тихо прошептать, — и в очень хорошем смысле. Сердце Хвана пропустило следующие несколько ударов, вместо этого раздувшись в груди, как один из множества разноцветных воздушных шариков в парке развлечений, и звук, что-то среднее между облегченным вздохом и изумленным смешком, сорвался с его губ, прежде чем он обхватил лицо Сынмина обеими руками, чтобы потереться их носами друг о друга. — Влюбись в меня, Сынмин-а, — прошептал Хенджин, его рот был всего в нескольких дюймах от губ Сынмина. — Влюбись в меня глупо, эгоистично, бездумно, как ты хочешь. И я клянусь, я поймаю тебя. Сынмин сглотнул, инстинктивно притягивая Хенджина ближе за его толстовку, даже когда небольшая часть его разума осознавала, что они были на публике, сидели в стеклянной кабине, парящей в небе и полностью видимой любому, кто потрудился бы посмотреть вверх. Но прямо сейчас его не волновало ничего, кроме розового, соблазнительного блеска плюшевых губ Хенджина, мерцания огоньков, отражающихся в темных глазах Хенджина, и движения большого пальца Хвана в уголке его рта. Прямо сейчас его не волновало ничего, кроме Хенджина. Он знал, что его вопиющая потребность была написана у него на лице, чтобы Хенджин прочитал, и в ответ на его отчаянное притяжение старший наклонил голову, как будто хотел поцеловать его, и Сынмин почувствовал, как его глаза рефлекторно закрылись, предвкушение наконец-то снова ощутить губы Хенджина на своих пробежало по его телу, как вторая волна электричества, осветившая все его нервные окончания. Он наконец-то собирался снова поцеловать Хенджина по-настоящему, а не только во сне. В следующее мгновение поезд, переполненный его головокружительными мыслями, со скрежетом остановился, когда Хенджин остановился и слегка отклонился в сторону, оставив его висеть. Снова. Сынмин резко открыл глаза, волна раздражения и нетерпения клокотала в нем, и его лицо нахмурилось, как только он уловил игривый, слегка задумчивый блеск в глазах Хенджина. «Я серьезно собираюсь убить этого мудака.» Сынмин, должно быть, пробормотал эти слова себе под нос, или его мысли, возможно, были слишком громкими, потому что Хенджин усмехнулся, более нежно поглаживая большими пальцами щеки Кима, в то время как его пальцы поглаживали изгиб ушей Сынмина. — Сынмин-а, малыш, — прошептал Хенджин, наслаждаясь тем, как тело Сынмина замерло в его объятиях, когда он провел большим пальцем от щек Кима к своим губам, прямо к самой полной части, — что ты думаешь о поцелуях языком? Французский поцелуй? — А? — Сынмин медленно моргнул, пытаясь понять слова Хенджина запаздывающим мозгом, который все еще был занят обработкой ощущения большого пальца Хвана, который теперь двигался и потирал его нижнюю губу так, что дрожь пробегала по всему его телу. Он знал, что Хенджин дразнит его — Хван был хорошо осведомлен о том, какой эффект производили на него его действия, — но Сынмин не хотел, чтобы он останавливался. Если уж на то пошло, Ким почувствовал безумное, странное желание поцеловать большой палец Хенджина вместо этого, хотя бы для того, чтобы отомстить Хвану. — Ты знаешь, — ответил Хенджин, проводя тыльной стороной другой руки по щеке Сынмина и еще немного раздвигая губы младшего, наслаждаясь теплым и быстрым дыханием Сынмина над своим большим пальцем, — не всем нравится чувствовать чей-то язык у себя во рту во время поцелуя. Некоторым людям это нравится, или им просто это не нравится, понимаешь? О чем вообще говорил Хенджин? Почему Хенджин говорил? Сынмин ничего не понимал, да и не хотел понимать. Все, что он знал, это то, что губы Хенджина были очень близко к его губам, так близко, что он мог чувствовать мятное дыхание Хенджина и запах персикового бальзама для губ, которым пользовался старший, но не достаточно близко. Все, что он знал, это то, что рот Хвана двигался, издавая какие-то звуки, но не двигался поверх его собственного рта и не издавал звуков, которые он хотел услышать. Сынмин чувствовал отчаяние и нужду, готовый прижаться губами к губам Хенджина, если Хван не сделает этого сам в следующие пять секунд и продолжит нашептывать глупости. Тем не менее, Сынмин попытался подогнать ответ к тому, что его мозг сумел обработать. — Я не думаю… — начал он, когда большой палец Хенджина отодвинулся от его губ, позволяя ему говорить, и он крепче сжал пальцами толстовку старшего, чтобы передать свою нужду и гнев. — Я не думаю, что я один из этих людей. Хенджин промычал, звук эхом отдавался в ушах Сынмина и проникал глубоко в самые его кости, когда губы Хвана придвинулись немного ближе, но все еще не достаточно близко. — Я тоже не думаю, что ты один из тех людей, — он пробормотал что-то в рот Сынмина, почти сожалея о том, что поддразнивал Кима, когда оторвал взгляд от этих мягких, приоткрытых губ и поднял его, чтобы встретиться с глазами Сынмина. — Можно я тебя поцелую? Прямо сейчас? — Да… пожалуйста, — Ким мгновенно выдохнул, не в силах даже расслышать собственный голос из-за стука крови в ушах. Он знал, что в его голосе звучали отчаяние и мольба, и он знал, что Хенджин, вероятно, будет дразнить его по этому поводу всю вечность, но прямо сейчас Сынмин был не в состоянии думать о возможных последствиях этого позора, который он сам навлек на себя. И когда, долю секунды спустя, мягкие губы Хенджина наконец коснулись его собственных, скользя и двигаясь по его рту с настойчивостью и отчаянием, которые отражали — нет, превосходили — его собственные, Сынмин был не в состоянии больше думать. Он больше не хотел думать. Как только их кабинка поднялся в зенит, Хенджин провел языком по складке губ Сынмина, прося разрешения, и когда рот младшего с готовностью приоткрылся для него, каждый дюйм его был теплым и гостеприимным, Хван почувствовал, что он действительно на вершине мира. Он хотел чувствовать этот кайф вечно. И он никогда не хотел возвращаться.