Калеб

Несколько лет назад Персефоном Ноланом пугали каждого ребенка скалистого округа, запрещая слоняться по улицам в одиночку. Калеб помнил, как испугано смотрела на жандармов мать, когда те пришли предупредить об опасности, как прижимала Хлою и Кристине к себе, будто бы желая отгородить от всего мира, защитить, спрятать в объятиях родных рук. В тот вечер Амены собрались в просторной викторианской гостиной. Мать, Велда Амен, в простом домашнем платье, устало устроилась в кресле возле камина. Она неотрывно смотрела на огонь и крутила в руках массивное кольцо с родовой печатью. Никто из детей никогда не видел Велду такой беспомощной, обессиленной. В её ногах сидел пятнадцатилетний Аршат, всегда державшийся матери, а напротив, развалившись на просторном диване, о чем-то снова спорили сестры. Калеб с отцом явились последними. Халим неспешно прошел вглубь комнаты, даже не взглянув на жену, а Калеб так и остался стоять у двери. Для него в гостиной места не было. Велда скользнула по сыну взглядом, казалось, на какой-то короткий миг уголки её губ приподнялись в едва заметной улыбке, но в следующее мгновение лицо Велды снова стало непроницаем, как древняя ритуальная маска. — Сегодня приходили жандармы, — как бы между делом сказала женщина. — Да, мама, — пролепетал в ответ Аршат. — С завтрашнего дня в городе вводятся патрули. — Что-то случилось? — Очевидно, случилось, Аршат, не будь глупцом! — Велда теряла контроль. Аршат был её любимчиком, общительным, мужественным, смелым и послушным сыном. Первым сыном. Все, кому доводилось общаться с юношей, оставались приятно впечатлены его манерами, неугасимым желанием помочь ближнему и крепким внутренним стержнем. И пусть внешность Аршата была далека от идеала, а врожденное косоглазие лишало мальчика многих возможностей на службе, никому и в голову не приходило сомневаться в его способностях. При других обстоятльствах Велда никогда бы не повысила на него голос, никто в семье Амен не повысил бы, но в тот вечер ситуация, казалось, была критической. — И что это значит, мамочка? Мы теперь не можем выходить на улицу? — подала голос обычно молчаливая Кристине. — Почти, дорогая. В ближайшие пару дней выход из дома возможен только с моего разрешения и исключительно со мной или с кем-то из старших слуг. — А с папой? Мы же можем пойти куда-то с папой? У меня завтра урок живописи в городском саду, туда мы всегда ходим вместе… — все резко обернулись в сторону Калеба, а он замолчал и опустил глаза в пол, так и не осмелившись договорить. Велда пристально вгляделась в лицо младшего сына. Тогда Калеб думал, что мать беспокоится за него, ведь мальчику было всего десять, он был хрупок, изящен, как юная барышня, и совсем не мог постоять за себя. Случись с ним что, он бы даже убежать не смог. Но сейчас, спустя семь лет, мальчишка понимал, что в её глазах была лишь ненависть, и будь у женщины выбор, Велда собственноручно избавилась бы от «младшенького» ещё тогда, прямо в семейной гостиной. — Нет, Калеб, с папой тоже нельзя. Прошлой ночью из Стоункрона сбежал один из последователей Энму. Вы понимаете, что это значит? — своим строгим, орлиным взглядом Велда, казалось, прожигает в Калебе дыру, — Это значит, что прямо сейчас где-то на территории Эведа скрывается один из самых опасных преступников Йошеры, человек, совершивший больше сотни человеческих жертвоприношений во имя своего кровавого божества. И кто знает, может, его богу очень нравятся маленькие милые мальчики, пишущие сирень в городском саду. — Велда! — впервые на памяти Калеба Халим одергивал Велду, буквально пытался заставить её замолчать, — Прекрати пугать их, они всего лишь дети… Калеб всего лишь ребенок. Своим не к месту язвительным тоном ты делаешь только хуже. Долгую минуту мать с отцом молча смотрели друг на друга, а затем женщина отвела взгляд, словно уступая мужу. — Всё не так страшно, мама любит преувеличивать, вы знаете. — Халим говорил спокойным, убаюкивающим голосом. Его речь словно рождалась где-то далеко, в глубинах Кинайского моря, и разливалась по комнате тихими, ласковыми волнами, — Беглеца зовут Персефон Нолан. Во время гражданской войны он был одним из лидеров служителей Энму, вам должны были подробно рассказывать про него ещё в младшей школе. Никому не известно, как Нолану удалось пройти незамеченным, но факт остается фактом — сейчас он, скорее всего, где-то в городе. Времени прошло слишком мало, чтобы он успел спуститься с гор, а значит, у жандармерии всё ещё есть шанс задержать его. — Почему тогда патрули не ввели сразу после побега? Если Нолан спуститься с гор, для Стоункрона он будет навсегда потерян. Стоит ему добраться до морских деревень, как он с лёгкостью отыщет верных служителей, подкупит торговый корабль в Йене и пересечет границу. Жандармерия дала ему фору, прождав целые сутки, — вопрос Хлои был разумен, и каждый в комнате понимал, что дело с побегом нечисто. Стоункрон считался самой безопасной тюрьмой Йошеры, несколько блоков, никак не связанных друг с другом, посты охраны на каждом шагу, исключительная система оповещения, абсолютно гладкие стены. Никто не мог выйти из Стоункрона. Никто до Персефона Нолана. — Мы не знаем, милая, возможно, власти не хотели афишировать свой просчет и докладывать о случившемся в столицу. Они пытались обезвредить преступника сами, потому и обходили дома в надежде найти хоть какие-то зацепки. На столе лежит стопка портретов, возьмите каждый по одному листу, внимательно посмотрите и запомните, как выглядит Нолан на сегодняшний день. Думаю, его внешность отличается от изображений в учебнике истории. Каждый из детей протянул руку к толстой стопке листовок, оставленной жандармами Эведа. Взглянув на портрет почти безжизненного мужчины, каждый из них невольно засомневался в факте побега. Ведь такой тщедушный старик явно не мог обдурить охрану Стоункрона. Всё происходящее казалось нереальным. Словно читая их мысли, Халим твердо произнес: — Внешность обманчива, дети мои. Зло никогда не выглядит как зло, запомните это раз и навсегда. Нолан не выглядит устрашающе могущественным, но не приведи Господь повстречаться с ним лично. Он умен, хитер и безжалостен. Его моральные устои продиктованы трактатом служителей, а значит, человеческие жизни для этого мужчины ничего не стоят. — Калебу показалось, что на этих словах Велда впервые за этот долгий день расслабилась, она как будто решила для себя что-то, в чем-то уверилась. — Именно поэтому мы с матерью просим вас быть осторожными и четко следовать приказам жандармерии. Мы переживаем за вас и призываем в ближайшее время не выходить за пределы поместья без крайней нужды. Если вам понадобится что-то в городе, вы всегда можете попросить любого из нас об услуге. — Наша учеба тоже приостанавливается на время, отец? — Аршат больше других переживал об отмене занятий, ведь совсем скоро ему предстояло отправиться в государственную академию, поступление в которую открыло бы ему множество до того наглухо запертых дверей в высшее общество. — Все ваши занятия будут проходить дома, учителя согласились пойти нашей семье навстречу, — отец обернулся в сторону двери, где всё ещё стоял зашуганный Калеб, и мягко произнес, — Калеб, мне очень жаль, но твой пленэр придется отменить. Я понимаю, что сирень уже отцветает, но иногда обстоятельства бывают сильнее наших желаний. Мальчик поднял взгляд на отца, в глазах которого отражалась неподдельная, светлая любовь к своим детям, и все его страхи разом улетучились. — Я всё понимаю, папа, — он повернулся к матери. Та даже не смотрела в сторону сына, лишь продолжала крутить своё кольцо, будто Калеба не существовало вовсе. — Я буду сидеть дома, обещаю. — Прекрасно, рад, что мы друг друга поняли. А теперь поднимайтесь в свои комнаты и ложитесь спать. Согласно введенным правилам, любые источники света, включая наружные факелы, должны быть потушены ровно в одиннадцать часов. Если к этому времени вы не успеете улечься в кровать, будете передвигаться на ощупь. Аршат поднялся первым, Велда поцеловала его в щёку и что-то прошептала, от чего юноша вмиг напрягся и быстро вышел из комнаты. Следом удалились сестры, на прощание поклонившись матери и кротко обняв отца. Только Калеб, казалось, не собирался никуда идти. Он стоял каменным изваянием подле двери и почему-то не хотел бежать через весь дом без отца. Он знал, что времени достаточно, чтобы без спешки добраться до личных покоев, но в то же время понимал, что будет именно бежать. В его голове отчего-то стучало, каждая мышца начала слабо ныть, во рту было сухо. Целая ночь без света. Без спасительного света. В реальность мальчика вернул Халим. Мужчина осторожно положил руку на плечо сына, присел на колени рядом с ним и крепко обнял. Отец всегда был маяком для Калеба. Мальчик не понимал, отчего так нуждался в присутствии мужчины рядом, но в самые темные ночи, когда кошмары не давали ему спокойно спать, а липкая, плотная темнота сгущалась вокруг, обволакивая тело противной пленкой, Калеб бежал именно к Халиму. В теплых, просторных покоях отца он забирался под одеяло, зажмуривал глаза и вслушивался в очередную волшебную сказку, созданную лучшим отцом на свете. Халим был тем, в ком Калеб не сомневался ни на секунду. — Всё будет хорошо, малыш, я постараюсь прийти к тебе, когда разберусь с делами, договорились? — нежный шепот у самого уха заставил Калеба прийти в себя и слегка улыбнуться. Он кивнул, развернулся и вышел из комнаты. Когда дверь за спиной закрылась, мальчик ещё какое-то время стоял, не двигаясь, боясь разрушить то хрупкое равновесие вокруг, что создал минутой ранее его отец. Но времени оставалось всё меньше, а ему ещё идти в другое крыло, стараясь не запутаться в бесконечных коридорах. Удивительно, он всю жизнь жил в этом доме, но до сих пор мог заблудиться. И как только сестричкам и брату удалось так хорошо запомнить эти бесконечные планы… Благо, в постели Калеб оказался даже чуть раньше положенного. Затушив прикроватные свечи, он устроился поудобнее и попытался настроиться на предстающую ночь. Вот только когда уличные факелы погасли, выяснилось, что малыш был совершенно к этому не готов. Как мог он боролся с образами, возникающими в бедовой голове: вот здесь, прямо около кровати, крупный, высокий мужчина тянет к нему свои руки, а чуть дальше маленькая девочка глядит с презрением, словно на больное животное, людей так много и все смотрят на Калеба, стены покрываются кровью, крики, руки отца… Руки отца. Он пытался зацепиться за этот образ. Халим придет, он обещал, он не бросит его. Никогда не бросал. Калеб резко открыл глаза и сел на кровати. Да, отец обязательно придет, нужно просто подождать, скоротать время. Мальчик нагнулся и достал из-под кровати старые краски и кисти. Мать запрещала хранить в доме всё, что связано с рисованием, но в комнату Калеба заходила редко, вот Халим и принес сыну краски, надежно спрятав под половыми досками. Альбом отец пронести не смог, а потому рисовал Калеб на внутренней стороне дверцы шкафа, там, где случайно вошедший точно не смог бы увидеть. Калеб поднялся на ноги и побрел к своему «холсту», как вдруг в глаза бросилось яркое пятно где-то на улице. Мальчик осторожно выглянул в окно и увидел, что на задней части высокого забора, со стороны крутого откоса горы Аминут всё ещё горел одинокий факел, а рядом, закутанная от холодных северных ветров, стояла мать. Велда не смотрела в сторону дома, её взгляд был обращен к лесу, но маленький Калеб наивно полагал, что в эту минуту мать думает о нем. О своем младшем сыне, до ужаса боящемся темноты. Конечно, она зажгла факел для него. Оставлять свет со стороны главной улицы было опасно, но Велда знала, что из окна Калеба видно именно этот участок заднего двора. И пусть огонек был совсем слабым, почти невидимым, она оставила для него факел, она любила его, она заботилась о нем. С этими мыслями мальчик счастливый и успокоенный открыл шкаф и приступил к работе. В ту ночь Халим пришел поздно, почти под утро, застав Калеба спящим возле открытой дверцы шкафа. Посмотрев на незамысловатые, но определенно красивые узоры на полках и поверх зеркала, мужчина улыбнулся, покачал головой, взял сына на руки и уложил в кровать. Затем он убрал краски и кисти, убедившись, что ни одна живая душа не найдет их, если не снимет полностью деревянную обивку пола, и лег рядом с сыном. Он гладил его по голове, целовал кудрявые каштановые пряди и шепотом, почти плача, повторял только одну фразу «всё будет хорошо». На следующий день весь Эвед обсуждал главную новость — Персефона Нолана поймали. Жандармерия схватила его недалеко от поместья Аменов, на половине пути из города. Жители разом выдохнули, даже воздух вокруг, казалось, стал менее плотным. Поместье Аменов зажило прежней жизнью, только глава семейства, Велда Амен, не спустилась ни к завтраку, ни к обеду. Женщина заперлась у себя в кабинете, отказываясь принимать слуг и детей. А молчаливый, но радостный Халим даже не пытался достучаться до неё. Он, пожалуй, воспринял затворничество жены как должное. Ближе к вечеру, когда Калеб с сестрами катались на веревочных качелях в саду, Халим присоединился к ним, принеся с собой неизменный запах туши, только что распакованной бумаги и сладкого жареного миндаля. Отец даже пах, как те сказки, что он всегда рассказывал детям! Они лакомились запечёнными грушами и козьим сыром, Хлоя зачитывала смешные стихотворения, написанные очередным школьным ухажером, Кристине плела венки из листьев плюща, а Калеб внимательно наблюдал за каждым изменением на спокойном вечернем небе, пропуская сквозь свое тело каждое дуновение на удивление теплого ветерка. Мальчик видел, что отец сегодня особенно счастлив. Конечно, он всегда смотрел на детей как на великую драгоценность, но в тот вечер его кошачьи глаза, цвета горького шоколада, казалось, стараются уловить каждую полуулыбку, каждый взмах ресниц, каждый смешок его малышей. Постепенно небо окрасилось в оранжевый, а затем и в ярко-розовый цвет, солнце ушло за горизонт, а трава покрылась капельками вечерней росы, но, пробираясь в сумерках к дому, каждый член маленькой семейной компании мечтал продлить этот волшебный вечер хотя бы миг. Хлоя намеренно шла медленно, делая вид, что путается в подоле платья, Кристине останавливалась осмотреть каждый розовый куст, даже Халим изменил своему быстрому, четкому шагу и наслаждался вечерней прохладой гор. Его строгий серый пиджак был испачкан в мокрой земле, рубашка выбилась из брюк и была наполовину расстёгнута, волнистые волосы, обычно убранные в аккуратный, тугой хвост, растрепались и небрежно торчали в разные стороны, как у дворового хулигана. Калеб невольно засмотрелся на отца, он буквально не мог отвести взгляд от его статной фигуры. Даже в таком домашнем виде, отец казался одной из величественных гор Йошеры, самой крепкой и непреступной горой. Почувствовав на себе чужой взгляд, Халим перевел взгляд с неба прямо на Калеба и задорно улыбнулся. Мальчик улыбнулся в ответ, почувствовав себя счастливейшим человеком на земле. В доме девочки обняли отца, поцеловали его в обе щеки, как делали только в отсутствие матери и отправились к себе. Калеб тоже хотел было уйти, но Халим взял его за руку и повел к себе в спальню. — Я обещал прийти вчера, но сильно задержался, прости меня. — Ничего страшного, пап, спасибо, что убрал краски… Лежа на просторной, пахнущей горной свежестью, постели отца, Калеб слушал, как Халим неспешно бродит по комнате, переставляя некоторую мебель так, чтобы она не могла напугать мальчика в темноте. — Мама вчера оставила для меня один факел… В самой глубине сада, там, где стражники бы не увидели. Но я видел, пап, — негромко проговорил Калеб, будто боясь спугнуть неясное ощущение материнской заботы, зародившееся прошлой ночью. Халим же на этих словах замер с подушкой в руках и уставился в стену. — Да, малыш, мама оставила для тебя немного света, — что-то в этом кратком ответе отца насторожило мальчика, но он постарался как можно быстрее прогнать смутное чувство тревоги. — Мама ведь любит нас, да? — Да, Калеб, она любит нас. Просто её любовь не такая, как у других, её порой трудно понять. После нескольких секунд молчания Халим опустился на кровать, накрыл себя и сына простым одеялом из овечьей шерсти и, уткнувшись в макушку Калеба прошептал: — Хочешь, расскажу тебе сказку? Про русалок в горном озере Хагадол? Помнится, раньше она была твоей любимой. Сын радостно кивнул, и теплый голос Халима мягкой волной разлился по комнате, погружая малыша в спокойный, глубокий сон. Впоследствии Калебу суждено будет многое забыть, но переливчатый мужской голос, звучащий в темноте словно тихая, но гордая песнь горного духа, останется с ним на всю жизнь.