Вера, Надежда, Любовь.

      — Хорошо тут. Спокойно, — говорит Юра своему товарищу и тщательно обводит взглядом всех людей вокруг.       Летний ветерок обдувает приятно, но непослушные волосы от него только больше путаются.       Хорошо и то, что он смог уговорить и Костю сходить на это гуляние. Тот, в свою очередь, притащил сюда и Александра, чтобы тот развеялся, а то в последние годы совсем скис... Ну, не суть. Ведь тут будет музыка, танцы и, конечно же, Анечка.       Обладательницы ярко-рыжих волос еще не было видно на горизонте, поэтому можно было расслабиться и поговорить с другом.       — Не верится даже, что Аня согласилась прийти, — с красиво кружащихся пар он перевел свое внимание на Уралова. — Как думаешь, она и на танец согласится?       Вопрос казался риторическим, но Татищев и правда ждал чужого ответа. Ему было важно узнать мнение Кости и особенно получить какой-то совет.       — Если правильно пригласишь на танец, то не откажет, — увидев недопонимание в угольно-черных глазах, он разъяснил: — Я имею в виду, что как только она придет, и ты начнешь, как обычно, рубить с плеча, то она пошлет тебя куда подальше. Поэтому подожди, когда будет играть ее любимая песня, и позови на танец.       — Ого, да ты у нас прям мастер в любовных делах! — доля искреннего удивления все же была в его словах. — Я вот все удивляюсь, почему ты, Константин Уралов, покоритель женских сердец и знающий, как найти путь к этим самым сердцам, еще не нашел себе никакую миленькую девушку... — не закончив, Юра увидел поодаль Аню, которая глазами пыталась найти знакомые лица.       Быстро среагировав, Татищев помахал ей рукой, показывая их местоположение.       — Анют, ты как обычно, просто чудесно выглядишь! — расплылся он в улыбке. — Не заблудилась, пока шла к нам?       — А чего тут блуждать? Спросила у прохожих, так они сразу направили меня сюда. — Аня села рядом с Юрой. Именно он разделял ее и Костю, вот незадача! А ведь пришла она по большей части ради Уралова.       Поговорив с девушкой еще немного, Юра услышал, что заиграла та самая песня, которую Аня всей душой обожала и постоянно напевала, когда увлеченно чем-нибудь занималась.       Чуть ли не подскочив со своего места, он протянул руку, приглашая даму своего сердца на танец.       — Потанцуем?       Услышав, с какой нежностью Татищев сказал это, она не смогла отказаться. Да и неудобно как-то. Люди же смотрят.       Аня кивнула, протягивая в ответ тонкую ручку, на которой красовался небесно-голубой браслет.       Мгновение, и они уже плавно движутся в медленном танце. Наконец-то... Наконец-то Анюта согласилась, и он исполнил свою давнюю мечту!       Сердце забилось, как никогда прежде. Губы расплылись в широкой улыбке, и он отдался моменту, запоминая каждое мгновение сегодняшнего вечера. Вот что значит любовь окрыляет!       — Скажи, хорошо смотрятся, — обратился Костя к своему собеседнику.       — Ах, Константин, — наконец подал голос Саша. — Они, может, и "хорошо смотрятся", но... Все же я привык искать красоту в искусстве. Архитектура, театры, картины...       — А разве любовь не своего рода искусство?       — В какой-то степени да, но... — он выдержал паузу, раздумывая над ответом. — Любовь может быть несчаста, страшна и даже уродлива. Любовь, к сожалению, совсем не идеальна. Тебе ли не знать, Кость.       — Знаю, — он все-таки оторвал взгляд от танцующей и на вид счастливой пары. — Сам виноват.       — Не вини себя. Ни в коем случае. Сердцу не прикажешь. Если бы можно было так же легко разлюбить, как и влюбиться, может быть, жить было бы легче, — Саша успокаивающе погладил друга по плечу, вероятно, по большей части для своего собственного спокойствия. — Особенно нам, бессмертным.       — А Московский, кстати, еще не успокоился? — вопрос в лоб. А ведь сам упрекал Юру, что тот всегда рубит с плеча.       — Что ты, — грустно улыбнулся Саша. — Он уже после революции начал терять рассудок, что уж говорить про послевоенное время. Да и вообще, если бы... — запнувшись, шепотом сказал: — Кхм, ну, в общем, ты понял. Нынче даже у стен есть уши.       Конечно, Костя понял, что тот имел в виду. Если бы Невский мог, то выговорился и Московскому, и нынешней власти. И, чего греха таить, припомнил бы Уралову 1918 год. Но сейчас не то время. Теперь он не имеет права голоса. Если хочешь спокойно существовать, то молчи.       Да, после блокады Ленинграда хотелось лишь спокойствия, отдыха и постоянства... Он не желает вспоминать, когда в периоды собственной слабости и безысходности он думал о смерти. Жалел о том, что олицетворения не могут так легко умереть, как простой люд умирал на улицах города от голода и постоянных бомбежек. А вслед за этим ужасом Невский повстречал совсем изменившегося Мишеньку. Хотя от "Мишеньки" у этого страшного до дрожи в коленях Михаила Юрьевича ничего уже не осталось. Его "Мишенька" остался где-то позади. Где-то в прошлом веке. Где-то в его памяти. Там же и останется наполненное любовью и лаской благозвучное обращение «Заря моя северная», которое Московскому очень нравилось. Все это в прошлом.       Александр и помыслить не мог, что в один момент его настигнет такая череда бед...       Действительно, когда влюбляешься, совсем не думаешь о последствиях. Хотя как можно вообще думать о чем-либо постороннем, когда молодое сердце испытывает до селе незнакомое буйство эмоций. Неизведанное, манящие и затягивающее с головой. Затягивающее в беспросветную мглу пустых надежд и неразделенных чувств.       Именно такая любовь досталась совсем еще юному и неокрепшему Костику. Именно такая любовь идет с ним рука об руку уже какое столетие подряд.       А ведь когда-то в детстве, читая романы, которые дарил ему Саша, он искренне верил, что эта странная и непонятная вещь под названием "любовь" никогда его не каснется. Как же он ошибался.       И даже столицу Российской Империи, такую холодную во всех смыслах, тронула эта злосчастная "любовь". Так еще и кого полюбил Александр Петрович! Первопрестольную, златоглавую... Этим он поделился с другом только тогда, когда Москва была сожжена до тла, а озарение достигло не только сердца, но и разума Романова. Теперь они, ко всему прочему, товарищи по несчастью.       И почему их трогает это "проклятие"? Почему они просто не могут проживать свою долгую жизнь городского воплощения, которое к тому же по рукам и ногам связано местом, временем и обстоятельством. При таких условиях остается только плыть по течению. Но нет, Бог решил дать им новые испытания...       Как раз на почве тяжелых дум о такой несправедливости Уралов отрекается от Бога. Потому что если бы Он был, позволил бы так страдать своим творениям, что не совершили ни единого смертного греха, следуют всем заповедям и благоговейно возносят Ему молитвы? Костя считает, что нет.       А сейчас, когда в государстве царит атеизм, то его убеждения только укрепляются. В чем смысл верить в Бога? Уж если верить во что-то, то лучше в светлое будущее, которое обещает правительство. Хотя после войны и во второе верится с трудом.       Столько людей погибло на поле боя. С кем теперь строить социализм? Не говоря уже о кажущемся теперь таким далеким коммунизме.       Все же, людям легче жить с верой во что-то. Людям легче жить с надеждой, что завтра будет лучше, чем вчера.       Ох, точно, надежда. Она тоже была верной спутницей Уралова. Надежда на лучшее... Надежда на понимание... Надежда на счастливую любовь... Но с каждым новым столетием она умирает. Гибнет медленно, но верно. Ее жестоко убивают признания, слетающие с бледных тонких губ, предназначенные совсем не ему. Предназначенные рыжеволосой пермской красавице, которой они совсем не нужны. Которые ей совсем безразличны и не интересны. Она тоже мечтает о своем далеком, даже когда легко и плавно кружится в танце вместе с лучшим другом, что так очарован ею.       — Как ты думаешь, у меня есть хоть шанс? — задумчиво спросил Костя.       — Буду с тобой откровенен, Константин. Твои шансы практически сводятся к нулю. Да и у них они, если честно, такие же, — сказав это, он тут же в более веселой манере добавил: — Но и учитывай то, что с математикой я не очень дружу.       Какими бы правильными ни были расчеты Невского, Костя знал: в ответе отнюдь не десятичная дробь, а обыкновенная цифра. Но даже так он будет верить, надеяться и любить. Ничего другого не остается.