Свободомыслие

Князь Сергей Петрович Трубецкой, полковник гвардии, председатель Северного общества, и, вероятно, будущий диктатор, попивая свой утренний кофе во дворце на Галерной, размышлял, куда бы ему отправиться вечером. Завтрак был поздний — час дня, а варианты дальнейших действий таковы: либо навестить сестрицу графиню Потёмкину, либо посетить заседание у Кондратия Рылеева. Надо бы нанести визит совершенно нежданно прибывшей из Москвы Елизавете Петровне, но Сергея раздражало её вызывающее поведение при живом муже, слава русской Нинон де Ланкло, негласное прозвище «тигрица» и толпы воздыхателей. Наверняка перед кем-то хвостом вертеть приехала. Кондратий Фёдорович сегодня обещал читать новые стихи, и, конечно, Сергею больше хотелось к нему, чем к неподобающей сестрице, но ходили слухи, что в столице, тоже нежданно, бравый полковник Пестель, а перспектива выслушивать его сумасбродные идеи —вновь объединить общества, принять «Русскую Правду», поставить на знамёна идеи цареубийства и республики — также смущала князя Трубецкого. Супруга добавляла сомнений размышлениям Сергея Петровича: — Серж, ты ещё простужен, — проговорила она нежно. — Остался бы дома. — Каташенька, право, если я выйду, то совсем ненадолго. — Папа хотел с нами поужинать… «Только этого не хватало, — подумал Сергей. — Смотрит на меня так, будто я постоянно что-то делаю неверно либо не достоин его дочери по состоянию своему». — Но я же зван к господину Рылееву. «Да, решено: иду к Кондратию», — выдохнул князь, наконец, приняв решение. — Ты постоянно к нему зван. — Каташа, ну что ты, право… — Пообещай мне, что вернёшься не поздно, Серж. — Конечно, моя радость. Да, всё-таки хорошо иметь любящую и заботливую жену. Но ещё лучше иметь интересного яркого друга, который полон решимости изменить мир. Счастье Сергея Петровича было бы полным, если бы полковник Пестель не додумался сегодня прийти к поэту в гости. ~~~ Впрочем, Павел Пестель и не собирался сегодня навещать северян, в его планах было нечто более содержательное. Павел ждал великого князя Николая в квартире на Мойке. Октябрь 24-го, долгожданный отпуск, и вот полковник в столице — надушился, прихорошился, разжег свечи. Скоро придёт Ники, ангел, принц, пашино сокровище. Надо выдернуть его из дрянной монархии, зловластия, тяготеющего над Россией. Выдернуть, чтоб Николь, не обремененный более великокняжьим долгом, расправил крылья, чтоб сам выбрал свой путь и был с Пашей в грядущей республике. «Когда-нибудь нас ждёт благодать» И вот lieber Ники здесь. Павел не применул встретить холодного великого князя жгучим поцелуем в губы. — Ники, ангел мой. — Паш… Для Пестеля не было ничего приятнее николаевского «Паш». Отчего-то принц использовал именно русскую вариацию сокращения имени, а не немецкую или французскую, к чему пестелевское ухо было более привычно. В семье называли «Поль», в полку да в обществе лишь «Павел Иванович», и только Ники со своим чудесным «Паша». — Скучал по мне, родной? — тихо спросил Павел. «Ну скажи, мой скованный долгом и холодом принц, скажи, что так же считал дни в ожидании встречи», — пронеслось в мыслях. Николай поцеловал его в лоб. — Скучал… Проницательный Пестель приметил, что Николь встревоженно думает о чём-то другом, хмурый как небо осеннего Петербурга. — Что случилось? Но Николай молчал в присущей ему монаршьей скрытности. Павел потянул его к столу. — Пойдём, lieber, выпьешь чаю, развеешься. Ароматный напиток разлился по чашкам, белоснежный императорский фарфор переливался в золотистом пламени свеч. Ники глубокими небесно-голубыми глазами глядел на Пестеля, о чем-то сумрачно задумавшись. Павел с ободряющей улыбкой сжал его ледяные пальцы. — Ты можешь говорить со мной о чём угодно. Николай вздохнул, отвёл взор. — Не могу, Паша, не обо всём. — Неприятности в полку? Ники хмурился, молчал. Павел любовался его длинными ресницами. — Неприятности с братом? Ники вздрогнул, посмотрел на полковника своими ледяными глазами. Какое пламя подо льдом! Какие красивые глаза! — Ники, зависеть от воли одного человека всегда прискорбно. — Императорской воли… Так говоришь, словно может быть иначе! Пестель улыбнулся. — Может, Ники. Погляди на Штаты Американские — свобода, демократия! — Штаты! — Ники махнул рукой. — Отколовшиеся от Британии пяток колоний! Сборище бандитов и торгашей! Это захолустье не заслуживает внимание! Пестель скривил губы. А какой бы тирадой разошёлся Рылеев на такие слова. — Не понимаешь ты, Ники, что существующий порядок вещей губителен для страны. Государство строиться должно на тех основаниях, что принесут благоденствие всем и каждому, а не на зловластии для выгоды немногих. Крамольные слова! Но на той истине основывалась «Русская Правда»! — Как ты смеешь так говорить! — возмутился Николай. — Сей порядок существует веками и установлен самим Богом! Павел смерил его взглядом — Я говорю, что вижу. Скажи мне, как возможность обладать другими людьми как собственностью соотносится с Заповедями Всевышнего? Нет, это постыдное дело, противное законам Естественным и вере Христианской. — Так говоришь, словно у самого нет крепостных! — едко заметил Николай. — Уж не рад я был тому подарку Его Величества, — Пестель глотнул чай. — Придёт время, я освобожу их с землёй. А другие, Ники? Необходимы коренные преобразования! Взгляни на те же военные поселения… Николай резко оборвал его на полуслове. — Не лезь, куда не следует! Ты всего лишь полковник Вятского полка! Управление государством не твоего ума дело! Пестель зарычал. «Не твоего ума дело» — Смириться с тем, что Россия катится в пропасть! Николай резко вскочил. — Уж не думал, что имею дело с якобинцем! Пестель поднялся следом. — Я не якобинец! Мне лишь дорога судьба Отечества! — Да пошёл ты! — выплюнул Николай и большими шагами направился к выходу. Резко натянул плащ. — Ники, подожди, — попытался остановить его Павел. Уже жалел, что так далеко завёл эту тему. Великий князь же, тоже жертва лицемерного брата-тирана. Николай смерил Пестеля строгим взглядом, в котором Павел прочитал страшное для себя: «Ты мне не нужен, бунтовщик». — Ну и иди, убирайся отсюда! — гневно выпалил Паша. — Ретроград! Николай громко захлопнул за собой дверь. Вот так краткий миг свидания. Душу полковника заполнило противное чувство, голова начала гудеть, вероятно, вновь давало о себе знать последствие контузии. Зажмурившись, Пестель приставил пальцы к виску. «Тварь, да как он может не понимать очевидного!» Стремясь заглушить боль, полковник открыл шкаф, где хранились бутылки коньяка. Выдернув зубами пробку, сделал жадный глоток — горячительная жидкость обожгла горло, разлилась в груди жаром. От бущуюшего гнева Пестелю хотелось рвать и метать. «Не твоего ума дела» — рокотом раздавалось в ушах. Вот как он считает — Пестель должен заткнуться и сидеть ровно, как все те разгильдяи, что думают лишь о балах да о картах! Ну уж нет! Сделав ещё глоток, Павел бросил гневный взгляд на стол, где стоял сервиз из императорского фарфора. Белоснежная чашка полетела в стену и рассыпалась в дребезги. — Сволочь! — крикнул Пестель в пустоту комнаты. Невыносимо быть здесь одному, пить из горла как прожженный алкоголик. — Вроде северяне устраивают встречу. Рылеев собирался что-то читать… — пробормотал Павел, ещё раз глотнув горячительного. — Пойду к ним. Они меня понимают в отличии от этого деспота! ~~~ В доме на Мойке уже собрались гости. У господина литератора всегда шумно, сыто и весело. Никита Муравьёв, Оболенский, братья Бестужевы, Глинка, Якушкин — истинные сыны отечества. И какие-то неопознанные, едва представленные князю Трубецкому мальчишки, один из которых, с пламенным взором, уже поклялся Кондратию Фёдоровичу «застрелить императора лично». Шампанское лилось рекой, подавали блины и рыбу на закуску. Говорили о военных подвигах князя Трубецкого, о политическом устройстве американских штатов, обсуждали недописанный проект Конституции Никиты Муравьёва — вечер Сергея Петровича Трубецкого задался, одно расстраивало: Кондратий Фёдорович не торопился читать стихи. «Я жду ещё гостей», — со свойственным поэтам тщеславием Рылееву хотелось прочитать недавно написанное как можно большему числу слушателей. Свечи уже сгорели наполовину, как вновь зазвонил колокольчик в дверь. — Кто же там ещё? — с горящим взором и какой-то юношеской восторженностью произнёс Рылеев Сергею даже стало обидно: собственно, кто важнее другу, чем он, князь Трубецкой. — Полковник Пестель! Так, его только не хватало! Черт! Судя по выражению лица поэта, он тоже рассчитывал отнюдь не на тульчинского Бонапарта. Никогда не знаешь, что ждать от председателя Тульчинской управы. Сегодня полковник Пестель нарочито вежлив, мрачен и суров. — Доброго вечера, Кондратий Фёдорович. — Господин Пестель, рад вас видеть, проходите же. Минуту внимания, кто не знаком, это полковник Павел Иванович Пестель, лидер Южного общества, умнейший человек нашего времени. Шампанское, господа! Больше всего Сергей боялся, что «умнейший человек нашего времени» прям сходу начнёт критиковать программу северян и провоцировать на нескончаемый спор, однако полковник проявлял пока больший интерес к шампанскому, чем к политическим дебатам. Преимущественно молчал и окидывал тяжелым взглядом гостей. Сергей и Кондратий решили повременить с провокационными темами. Бродя средь мундиров и фраков, Пестель прислушивался к светским разговорам братского Северного общества. Вот они, люди, почти во всём разделяющие его взгляды, а сердце упрямо ныло по Ники. Вздохнув о любви своей несчастной и беспощадной, Павел допил бокал — после крепкой выпивки шампанское казалось лимонадом, — чуть шатаясь, направился налить ещё. Хотелось залить алкоголем муки из-за этого несносного брата тирана. Пока шипучая жидкость наполняла блестящий хрусталь, полковник рассеянно слушал разговор Рылеева и Трубецкого. — Что нового, Сергей Петрович? Я слышал, любезная Елизавета Петровна в столице. — Увы. — А чем же занят граф Потёмкин? — Граф всегда занят не тем, чем моя любезная сестра, — мрачновато ответил Сергей. — Очевидно, тигрица вышла на охоту. Так кто же счастливая жертва? — не без зависти поинтересовался Кондратий. — И знать не желаю. Поговаривают, что сам великий князь Николай Павлович любезничал с ней на балу. На до боли знакомом имени душу полковника заскребли кошки — Павел оживился и даже решил вступить в беседу. — Не стоит верить всяким слухам! — А что тут недостоверного? Младшие великие князья пользуются успехом у женщин, как впрочем, и своим положением. Павел зарычал. Опять Ники со своими княгинями, графинями, фрейлинами — как же они все бесили полковника! — Да что с вами, Павел Иванович? — Ничего. Контузия мучает. Сейчас пройдёт, — Паша демонстративно поднёс пальцы к виску и отправился проветриться у полуоткрытого окна. За стеклом сквозь мутную тьму хлестал дождь и волновалась Мойка. «Не желает слушать, изменяет — за что мне эта кара небесная?» — процедил про себя Пестель и залпом опрокинул бокал. Пред глазами всё поплыло. Сергей вздохнул с облегчением, когда мрачный полковник покинул их круг и не стал продолжать разговор, причём на тему, куда более щепетильную для него, князя Трубецкого, чем для тульчинского Бонапарта. — Да Бог с ними, Кондратий Фёдорович. Вы обещали попотчевать нас новинками! Рылеев с искрящимися, как угли, глазами вышел в центр комнаты, театрально кашлянул. — Попрошу внимание, господа! Когда разговоры стихли и все обратили воодушевленные взоры к литератору, Кондратий Фёдорович взмахнул рукой и начал горячо глаголить новое стихотворение: «Я ль буду в роковое время Позорить гражданина сан И подражать тебе, изнеженное племя Переродившихся славян? Нет, неспособен я в объятьях сладострастья, В постыдной праздности влачить свой век младой! И изнывать кипящею душой Под тяжким игом самовластья! Пусть юноши, своей неразгадав судьбы, Постигнуть не хотят предназначенье века! И не готовятся для будущей борьбы За угнетенную свободу человека! Пусть с хладною душой бросают хладный взор На бедствия своей отчизны! И не читают в них грядущий свой позор И справедливые потомков укоризны! Они раскаются, когда народ, восстав, Застанет их в объятьях праздной неги! И, в бурном мятеже ища свободных прав, В них не найдет ни Брута, ни Риеги!» Грохот аплодисментов. — Браво, Кондратий Фёдорович! — раздавалось со всех сторон. Особенно воодушевленно восхвалял Трубецкой: «Потрясающе! Вы гений! Голос современности!» Послышался громкий баритон одного из офицеров, чью фамилию князь так и не запоминил: «И без стихов у нас кровь кипит, а наслушаешлься подобного уже можно вершить месть!». Кондратий сиял в лучах всеобщего обожания. Пестель также оценил творение Рылеева. «Пока одни борются за угнетенную свободу человека, другие сладострасно пляшут на балах, да не желают узреть очевидного» - подумал полковник. «Они раскаются, когда народ, восстав, Застанет их в объятьях праздной неги И, в бурном мятеже ища свободных прав, В них не найдет ни Брута, ни Риеги» — Так и будет. Ники пожалеет, что не услышал Пестеля, ой как пожалеет. — Яркое стихотворение, Кондратий Фёдорович! — обратился полковник к поэту. — Воистину, про наш гремучий век. — Благодарю, — солнечная улыбка Кондратия. — А не задумывались ли вы, что делать с этим «изнеженным племенем»? С теми кто станет у нас на пути? — Право нет, полковник. А у вас есть идеи? Пестель хищно улыбнулся. Сделал жест на уровне шеи. — А особенно великих князей, их жён, детей. Здесь и заграницей, — взгляд полыхнул. — Не слишком ли жестоко, Павел Иванович? — вмешался князь Трубецкой, услышавший их разговор. Глаза Пестеля нехорошо сверкнули. — А вы что предлагаете, Сергей Петрович? — начал воинственным тоном. — Америка? Чушь, британцы выкрадут их на следующий день! Оставить здесь? Дворяне, чернь поднимут их на знамёна, устроят бунт и конец revolution! — Пестель отставил бокал и схватил со стола тарелку с вензелем A1. — Они наши враги! Кто не желает познать текущий век, прячутся от истины за дворцовыми стенами, творят зловластие над угнетенной страной! — в мыслях был один конкретный представитель. — Мы положим этому конец! — тарелка полетела в пол и рассыпалась вдребезги. Все смолкли, глядя на разбушевавшегося лидера Южного общества. — Вы превратились в сущего якобинца! — в сердцах воскликнул Сергей Петрович. Павел хохотнул. Кое-кто сегодня уже назвал его якобинцем. — А вы слабы и нерешительны, Сергей Петрович! До второго пришествия будете ждать удобного случая! Извольте, развлекайтесь стихами, — бросил быстрый взгляд на Рылеева. — Да вы влюблены в нашего поэта, не так ли? — проговорил с издевкой. «Не понял», — подумал князь. Поэт насупился. — Ваши шутки неуместны. Ваши речи несправедливы. Возомнили себя Бонапартом! Уж думаете, свершите с своего юга «полёт орла» и нас всех «спасёте»? Кабы не так! Вас нельзя подпускать к власти! Станете тираном страшнее Наполеона! — Я?! Тираном?! — гневно воскликнул Пестель. — Как смеете вы так говорить! Я был здесь с самого основания общества! Я написал устав! У меня есть Конституция! А вы что в жизни видели, кроме своих стихов?! — Пестель под воздействием горячительного уж хотел было броситься на Рылеева, но его сдержал Сергей Петрович. Высокая фигура князя загородила поэта, а крепкие руки удерживали разбушевавшегося полковника. — Тш, Павел Иванович, вы слишком много выпили, вам следует отдохнуть. — Пустите меня! — рычал Пестель, но Сергей упрямо направлял его к гостевой комнате. — Я скоро буду, Кондратий Фёдорович, — пообещал князь поэту и затолкнул полковника за дверь, сам скрывшись следом. ~~~ Сергей закрыл дверь, почувствовал ярко выраженный алкогольный аромат из уст Пестеля и понял, что полковника окончательно развезло. Глаза мутные, стоит хоть и твёрдо, но из последних сил. Только этого ещё не хватало Сергею Петровичу! Вот и что с ним теперь делать и куда деть? — Изверги! Тираны! И этот, этот.! — цедил сквозь зубы Пестель. — Тш, Павел Иванович — спокойно оборвал его Трубецкой. — Бывает, перебрали. Посидите, сейчас пройдёт. Полковник сделал шаг, качнулся. «Так, — рассчитал Сергей, — он крепкий, если упадёт, то придётся Кондратию Фёдоровичу расстаться с этой прекрасной вазой. И со столом, пожалуй, тоже» Сергей, почти на голову выше полковника, подхватил Павла, прижал к себе для пущего удобства. Запах алкоголя начал приятно перебиваться мускусом. Какие узнаваемые духи у полковника Пестеля! У Пестеля в голове уже всё плыло, а обхватившие крепкие мужские руки натолкнули на желания, совсем не свойственные ситуации. — Серёжа, — фамильярно пробормотал пьяный Павел. Зарылся пальцами в мягкий мундир. Горячее дыхание обожгло шею, нос прошелся по щеке. — Что вы творите, Павел Иванович?! — Хороший ты… Высокий, красивый… Как мой Ники. — Какой Ники? — Мой, — прошептал Пестель. — Мой Ники. Трубецкой ощутил на щеке горячие губы. Боже, что творится-то! И как это понимать? — Павел Иванович, немедленно прекратите! — Трубецкой тряхнул головой. Пестель чуть отстранился, мутно взглянул в серые, как небо Петербурга, глаза. — Серж… — томно выдохнул, а затем припал к его губам поцелуем. Одну руку вплел в волосы, не давая отстраниться, а другой провел по спине. Трубецкой замер как громом пораженный. Чтоб его лобзал мужчина, да ещё как, да ещё и Пестель! А какие у него губы: горячие, чувственные, мягкие. Запах спирта в перемешку с мускусом дурманил голову. Пестель, пользуясь его замешательством, всосал нижнюю губу, провел по ней языком, а руку спустил на пояс. — Хватит, Павел Иванович! — наконец отмер Сергей и отстранил наглого полковника. — Вы пьяны! Глаза князя бегали по лицу Пестеля, уши горели. Павел рассмеялся, не собирался отступать. — Составьте мне компанию, Сергей, я же вижу, вам нравится мужская ласка. А как вы смотрели на блиставшего поэта! — Что вы такое говорите! У меня жена! — У Ники тоже жена, — протянул Пестель, спустив взгляд на покрасневшие губы Трубецкого — То не помеха высшей любви. Вновь присосался поцелуем, недвусмысленно лапал. А хуже всего, Сергей не мог заставить себя отстраниться. В груди что-то потихоньку теплело и похоже, именно от знания, что столь неподобающие действия совершает мужчина. Порядочный семьянин, Трубецкой часто заглядывал к поэту на заседания или просто побеседовать да послушать стихи. Рылеев очаровал его. Князь благодарил Провидение, за то, что оно послало Кондратия в Петербург — пламенный поэт разжег затухавшее Северное общество и привнес новую жизнь в их общее дело. И теперь мысли, что упорно гасил в себе князь, всколыхнулись перепившим и через край обнаглевшим полковником Пестелем. Когда Трубецкой чуть было не поддался напору Павла Ивановича, за спиной раздался голос хозяина дома. «Сергей Петрович, вы скоро?» — Кондратий постучался в дверь. Вздрогнув, князь резко оторвал от себя наглого полковника и отступил на шаг. — Иду, иду, Кондратий Фёдорович, — еле дыша проговорил Сергей, спешно отходя к двери. Пестель уже отвёл от него хищный взгляд и улегся на диван, прикрыв лицо локтём. — Отдыхайте, Павел Иванович, — пробормотал Трубецкой напоследок. В ответ услышал лишь тяжелое пьяное сопение. ~~~ — Всё в порядке? — поинтересовался Рылеев. — Наш диктатор успокоился? Трубецкой словно в рот воды набрал. — Сергей Петрович, вы меня слышите? Что с вами? — А, я? Да, всё в порядке, он уснул. — То-то Наташа удивится, если зайдёт. Пьяного полковника на диване она ещё не видела. Кондратий улыбнулся и дружески похлопал Трубецкого по плечу. Сергей вздрогнул. Ему на сегодня хватило мужских прикосновений. Весь оставшийся вечер князь сконфуженно молчал. Окружённый большим количеством талантливых мужчин в форме, Трубецкой бесконечно обдумывал: как его угораздило. И правда ли, что ему нравится мужская ласка или показалось. И не влюблён ли он в поэта. И кто такой Ники, и в каких полковник Пестель отношениях с Ники. В том запретном смысле, значит?! Ещё и с женатым! Ничего себе! Как вообще один маленький тульчинский полковник мог испортить такой прекрасный вечер в кругу друзей… В кругу очаровательных мужчин в форме! Права была жена: стоило остаться дома. Рылеев, в свою очередь, полагал, что князь уж слишком расстроился из-за скандала с Пестелем, поэтому не придавал большого значения застывшему в позе мыслителя другу и беседовал с другими гостями. «Наша звезда ещё взойдёт», — слышал Сергей сквозь свои мысли голос Рылеева. Расходились уже за полночь. К тому времени тульчинский полковник очнулся, немного проспавшись, а князь Трубецкой так и не решил для себя, нравятся ли ему мужчины в форме или только причудилось, и ужасный Пестель его околдовал. Павел попрощался сдержанно, корректно. Принёс извинения за причинённые неудобства. — День сегодня не задался. Трубецкой молчал. — Ну прощайте, Сергей Петрович. Так, что это было, полковник подмигнул ему? Или показалось? Да что за чертовщина! Уже мерешится что-то. Может и сам поцелуй с Пестелем ему померещился? Трубецкой кивнул, потому что дар речи всё ещё не восстановился в полной мере. — Слава Богу, он ушёл! — воскликнул Кондратий, едва дверь за удалым полковником захлопнулась. — Вы представляете, как такому человеку доверить Россию? Он не в себе. Он слишком свободен и полагает, что его свободы хватит на всех. — Вы правы! — наконец выпалил Трубецкой. — И думать о таком страшно! Рылеев улыбнулся в знак согласия с другом. Шоколадные глаза горели революционным пламенем, а улыбка была такой доброй, открытой… Так, чеерт! Да что же творится такое сегодня с Сергеем. Плохие мысли! Очень плохие! — Я, пожалуй, пойду, Кондратий Фёдорович. Что-то мне нехорошо к ночи. — Конечно, любезный друг. Вас проводить? — О нет, я сам. Сам! Ночью князь слёг с горячкой, и супруга не отходила от него ни на шаг. В бреду Трубецкому снились страстные губы не то Пестеля, не то Рылеева, они призывали к свободе, к борьбе. Определенно во сне был Кондратий, который строго сказал: «Вы слишком нерешительны, князь, это вас погубит». И только нежные руки жены гладили по воспаленному лбу, успокаивали Сергея, как бы говоря: всё хорошо, ты здесь, во дворце на Галерной, у тебя есть любимая жена и прекрасный друг, а полковник Пестель сейчас уедет, сняв наваждение. ~~~ Павел еле брёл по мосту через Мойку, не хотелось домой. Голова гудела, во рту всё пересохло, дождь в ночи то моросил, то хлестал до дрожи. Пестель плохо помнил, что вытворял у северян, но, очевидно, перегнул палку. Разбил тарелку, накричал на Рылеева, а потом… Вспомнил, что как будто бы приставал к Сергею. Дался ему этот северный олень! А мог бы быть сейчас с Ники. От последней мысли совсем сник. Павел вдруг почувствовал себя одиноким, непонятым, обогнавшим свой век. Остальные будто не поспевали за ним. Изголодавшийся в бестолковой ночи по любви и свободе Паша добрался до своей квартиры. В гостинной горела свеча. «Свеча? С чего это вдруг?» — пронеслось в голове, как вдруг высокая, знакомая до боли мужская фигура крепко сжала в объятьях. — Паша, Паша, ты пришёл, наконец-то! — расслышал родной сердцу взволнованный голос. — Ники? Ты ли это? Ты мне не снишься? — Пестель судорожно сжал мундир и поднял глаза. Встретился с прекрасными небесно-голубым взором. Николь поцеловал Павла в лоб, прижал к себе сильнее. — Где ты бродил посреди ночи? Заставил волноваться! Вдруг Пестеля пробрал хохот. — Ты волновался за меня, «якобинца»? Того кому осточертел весь этот проклятый режим? Николай прижал его голову к плечу, вплел пальцы в короткие мягкие волосы, успокаиваще закачал. — Жить я без тебя не могу, Паша. На полпути к дворцу как представил, что вновь меня ждёт этот лицемерный высший свет, где все друг друга сгрызть готовы, лишь бы блеснуть перед Его Величеством. Дамы, что машут предо мной юбками, как куртизанки. Особенно на том балу графиня Потёмкина была до неприличия назойлива. Представляешь, Паш, лезла и лезла, словно в маленькой своей книжке уж расписала нашу интимную ночь! А надо оно мне?! Уверен, потом растрещит на всю Москву! А офицеры — иль лизоблюдят в лицо, иль насмехаются за спиной. Милорадович, Аракчеев сжить меня со свету готовы. Его Величество им покровительствует, а мне… Ладно, Паш, пустое то. Лишь ты один у меня живой, искренний, настоящий. Люблю тебя, аж самому страшно… Не передать словами, с каким волнением я вернулся к твоей двери, помня, на какой ноте мы расстались. Открываю, а нет тебя — лишь осколки чашки на полу, да открытая бутыль. Но вот ты снова со мной, Паша. Свободомыслие твоё я… прощу, но пообещай, что не натворишь глупостей! Для Павла голос Николая был подобен колыбельной, и под конец Пестель уже потерял нить разговора, но кивнул, скорее сам себе. — Какой ты у меня хороший, Ники, мой ангел, моё сокровище… — промурчал млеющий в его объятиях Павел. Совестно стало за думы свои, и за ту дурь, что наговорил там северянам. — Дай воды, mon amour. Напившись досыта, полковник довольно опустился на диван. Мысли вяло перетекали одна в другую, в голове растекся туман. — Гляжу, ты занимался отъявленным пьянством, — осуждающе проговорил трезвенник Николай. — Поднимайся, пойдём в спальню. Счастливый Паша под руку с Ники добрёл до спальни, где великий князь помог стянуть изумрудный мундир с густыми золотыми эполетами. Позволив один поцелуй в губы, Николь заметил вкрадчиво, что Павлу самое главное сейчас отоспаться. — Ещё, Ники, ещё! Желаю тебя всегда! — бормотал Пестель, поглаживая его по рубашке. — Спи, Паша, — Николай перехватил его руку и мягко опустил на подушку. Чтобы Павел вновь не сбежал на ночные пьянки, Николь улегся с ним и обнял за пояс. Мятежный полковник Пестель, засыпая в объятиях своего ангела, чувствовал себя самым счастливым человеком в Петербурге.