***
Я облажался. Да, знаю. Я был почти уверен, что она струсит и возьмет или отпуск, или вовсе напишет по собственному, не желая со мной сталкиваться лицом к лицу. Я был уверен и, тем не менее, готов был молиться любому богу, что выслушает меня, чтобы она осталась. Я не хотел становиться причиной, по которой она ушла бы отсюда, зная как ей нравится эта работа. Однако, теперь мне казалось, что она скорее останется ради всей команды, что без преувеличения её обожала, чем уйдет из-за меня. Я был недостаточно важным в координатной сетке её ценностей. От этого что-то отчаянно ныло там внутри, и готов был поспорить, что болели вовсе не отбитые наглухо ребра, спасибо моим соперникам. Но вот она мало того, что осталась, она показательно меня игнорировала. Нет, она меня замечала, не сбегала, даже разговаривала. Но не касалась, пока я дох здесь, она спокойно касалась всех в команде кроме меня. И у меня появлялось совершенно иррациональное желание переломать всем и каждому те части их тел, к которым она у них прикасалась. Я был просто очередной строчкой в списке тоскующих по ней, в то время как она была всем, о чем я мог думать, даже сейчас. — Макс, ты слышишь? — Николаич хмурится. — Прекращай эту дурость, береги плечо. Ты здесь вообще? — он щелкает пальцами перед моим лицом. — У тебя уже достаточно синяков и гематом, тут работы на неделю вперед, кончай уже эту херню. Я киваю, двигая в сторону льда. Второй период стартует.***
— Это из-за тебя! — рычит Тёмыч в следующем перерыве, по пути в раздевалку. — Прости? — я прикладываю целую тонну усилий, чтобы не съязвить в ответ и не встать в оборонительную позицию. Он просто переживает за друга и партнера. Мы все прекрасно видим как второй матч к ряду соперники буквально охотятся за ним. — Он подставляется из-за тебя! — огрызается в ответ парень. — И если этот осел получит травму, виновата в этом… — Виноват в этом будет только он! Срываюсь я в ответ, совершенно непрофессионально, совершенно не по-взрослому. Мне нужно защитить себя от этого, пока меня не поглотило чувство вины. Макс достаточно большой мальчик, чтобы самостоятельно принимать решения. И в раздевалке все десять минут я старательно держусь, как можно дальше от эпицентра и причины всех моих проблем и слез. Но когда третий период начинается с того, что Сэма впечатывают в борт, а он даже не сопротивляется, я понимаю, о чем говорил Тёма. Это не только охота соперника, он действительно подставляется, это не стечение обстоятельств и не случайность. Он просто гребанный псих, если делает это сейчас. И ради чего? Я и так его не игнорировала. Я просто… Просто перестаю дышать, когда слышу, как защитное стекло трескается и вопреки все законам физики лопается на куски. Блять. Судьи дают свисток лишь через чертовых десять секунд, пока он лежит там без движения. Я реагирую чуть быстрее Николая Николаевича, а может это он пропускает меня вперед. Я уже не знаю. Он без сознания, и мои пальцы тут же находят его шею, чтобы посчитать заветный пульс, и вопреки здравому смыслу я едва не плачу, когда чувствую, как под похолодевшими пальцами бьется венка. В моих действиях нет места паники, точность и профессионализм, я вполне могу порыдать и позже: дома, одна, где это не будет стоит ничьей жизни. Он приходит в себя еще тут, на льду. Видимо это был болевой шок. Ребята помогают ему подняться. Он молчит. Шипит, когда Илья пытается закинуть его руку себе на плечо, чтобы удобнее было уводить его с поля. Это рука. И если это чертов рецидив, я точно его ударю. Я пропускаю их вперед, позволяя Николаю Николаевичу скрыться вместе с Максом в подтрибунке. И как самый взрослый, профессиональный человек, помнящий о своих должностных обязанностях, я остаюсь рядом со скамейкой своей команды. Трижды повторяю себе эту мысль как мантру, но сдаюсь уже через три минуты.***
— Ты на сегодня закончил! — безапелляционно заявляет Николай Николаевич. — Это плечо, ещё один такой силовой и тебе или раздробят кость, или пойдет смещение. Я не пущу тебя на площадку! — Я нужен команде, Николай Нико… — Хорошо, что ты вспомнил об этом, — недовольно фыркает мужчина, перебивая меня. — Плохо, что только сейчас. Доигрался? Команде он нужен! Мозг бы тебе включить нужно! — Я возвращаюсь на лёд! — отрезаю я, и направляюсь к дверям. Мне к чертям собачьим не нужны его нотации. Это всего лишь плечо, и оно даже не болит. Это терпимо. Теперь, когда они доигрались до удаления и моей потенциальной травмы, то охота должна остановиться. Ничего не мешает мне вернуться на лед и помочь команде довести матч до… Но в следующий момент я чувствую, как врач перехватывает меня за руку и чуть тянет назад. Движение, которое не должно было вызвать такой реакции, но резкий укол боли прошивает половину корпуса, отзываясь разрядом по ребрам. Выдыхаю в попытке остановить всё стремительнее закручивающийся вокруг мир, но это лишь усиливает боль. Комната плывет, словно её, как в фильме про космос, засасывает в темноту. Я не слабак, чтобы отключиться от такого простого действия. Он всего лишь… — Я держу… Вокруг голоса. Два. Николаич и о н а. Когда мой размытый взгляд наконец немного фокусируется, я понимаю, что это она в очередной раз была причиной, по которой я не упал. Иронично. Саша удерживает наше равновесие. Нужно вернуться в вертикальное положение, я слишком тяжелый для неё, да еще и в полной амуниции. — Дыши, медленно, неглубоко, — спокойный голос обволакивает меня. — Это ребра, а не плечо, нужна скорая. До меня не сразу доходит, что она разговаривает с врачом команды, а не со мной. Я разочарованно выдыхаю, когда её руки покидают меня. — Укол обезболивающего, — командует врач. — А ты, раздеваешься, на лед ты сегодня точно не вернешься! Я ясно выражаюсь? — Яснее некуда, — рассеяно отвечаю я, наблюдая за тем, как Саша готовит уколы. Снять форму оказывается тем ещё приключением. Даже при помощи двух сервисменов. Чувствую себя побитым щенком, пока жду, когда она снова подойдет ко мне. Ребра действительно выглядят мрачно, расцветая бордовыми и синеющими подтеками. — Неужели нашлась та, кто сможет заставить эту проблемную задницу остаться на месте и не рисковать больше, — устало замечает Николаич. — Я пойду позвоню, договорюсь со скорой и больницей. Мне не нравится, что они говорят так, как будто меня тут и вовсе нет. И вообще какие ссадины, я ничего не чувствую. Она помогает мне лечь на кушетку и отходит. Становится пусто. — Ты осмотришь его? — наконец Николаич задает правильные вопросы. И когда Саша кивает в знак подтверждения, мужчина покидает комнату. Не замечаю, как перестаю дышать, когда она снова оказывается рядом со мной. Её теплые ладони удивляют меня, пока мой мозг запоздало не фиксирует, что она не просто руки ради осмотра мыла, она согрела свои вечно холодные пальцы, чтобы не причинить мне дискомфорта. Я осел. Боже мой, я ужасный олень. — Тебе больно дышать? Рядом с тобой — да.***
— Кивни уже что ли, или моргни, — недовольно ворчу я, когда мой вопрос остается без ответа. — Мне нужно знать, вызывает ли у тебя травма боль при дыхании, слышишь? Ещё немного и я всерьез начну думать, что его не корпусом приложили в борт, а головой, и вот теперь мы сталкиваемся с тем, что он не воспринимает речь на слух. На мгновение перед глазами всплывает момент, когда он бессознательно падает на лёд. И я готова благодарить всех известных и неизвестных миру богов за то, что удар о лёд не добавил новых травм. Неконтролируемое падение штука опасная. Морщусь, стремясь стряхнуть навязчивое воспоминание. Вот он тут передо мной и живой. Жаль, что сердце уже превратилось в бесформенное саднящее месиво. Мои пальцы легко скользят по правой стороне его грудной клетки. Невооруженным глазом очевидно, что проблема находится слева, но я даю время нам обоим привыкнуть. К тому же, я более чем уверена, что травма болезненная, учитывая, как он чуть не отключился прямо у меня на руках. После того, как реакции от него я так и не дождалась, приходится поднять на него взгляд. Умиротворенное довольство на его лице почти ударяет меня. Его глаза прикрыты и он впервые выглядит таким спокойным. Всё напряжение прошедших недель словно улетучилось. Мне отчаянно не хочется нарушать эту идиллию, — даже не стану предполагать, чем она вызвана, — но мне придется это сделать. Я не замечаю, как сама задерживаю дыхание, когда мои руки переходят к поврежденной стороне, проводя пальпацию. Он со свистом втягивает воздух и тут же замирает. Слишком глубокий вдох вызывает боль? Это очевидно нехорошо. Мы встречаемся взглядами и я радуюсь, что на этот раз он лежит на кушетке, потому что его взгляд плывет. Черт. Я легко касаюсь его щек, старательно при этом пытаясь не задеть ссадину на скуле. — Эй, не отключайся, слышишь меня? Я сейчас сделаю укол обезболивающего и станет легче, хорошо? Делаю шаг назад и не позволяю его руке поймать меня. Я работаю. Это просто работа. Я не стану поддаваться ему. Пару минут мы молчим, пока я ставлю ему укол и колдую над тем, чтобы обработать ссадины на лице. — Оказывается, чтобы ты перестала меня игнорировать нужно было всего лишь сломать пару-тройку ребер и разбить лицо. В его словах звучит грустная горькая усмешка, и эта чертова уязвимость в его глазах. Но кипящая злоба, питаемая болью и страхом, берет верх. — Так это правда? Ты серьезно подставлялся? Мой голос звенит. — Прекрасный момент для того, чтобы нарочно и по-врачебному надавить на болевые… Я вздрагиваю, как будто вместо слов получила пощечину. Как бы сильно мне ни хотелось показать ему, насколько мне больно, я никогда бы не поступила так. Нажать сейчас специально на его сломанные ребра? Его не спасет даже сделанный укол обезбола, заморозка не сращивает кости. И меня уязвляет, что он вообще может предположить, что я могу так поступить. — Прости, я не это… Но я взмахиваю рукой, останавливая его, убираю использованные материалы, отходя от парня, чтобы взять необходимую мазь и закончить с его лицом. Я внезапно вспомнила, почему не хотела с ним разговаривать, почему отказывалась пересекаться даже по рабочим вопросам. Но, когда ты помощник врача и массажист, а он игрок твоей команды, сложно сделать так, чтобы твои рабочие задачи не касались его. — Я не подставлялся. Не в этот конкретный силовой. Я не отвечаю. Не в этот конкретный. Значит в остальные — да. Зачем? Ответ приходит сам собой. Глупый, совершенно ненормальный. Всё это, чтобы заставить меня снова его касаться? — Ты волновалась за меня? Я прикрываю глаза, мне нужно пару секунд, чтобы сосредоточиться. — Ты просто чертов идиот, — наконец резюмирую и, качая головой, собираюсь отходить. — Не надо, — он ловит меня за запястье. — Пожалуйста… Он тянется за мной и тут же шипит от боли. — Черт, подожди, сначала повязка, — я выпутываюсь из его хватки, что не составляет особого труда. — Нужно, чтобы ты встал. Туго стягиваю его ребра и фиксирую левую руку, в надежде, что ещё не поздно для того, чтобы не пошло смещение. И мне снова приходится удержать его, пока он утыкается лбом в мое плечо и медленно выдыхает. — Ты теряешь сознание от боли или чтобы оказаться в моих руках? — ворчливо спрашиваю я в искренней вере, что недовольство скроет волнение в тоне.***
— Согласись, это приятный бонус, — выдыхаю, мысленно настраиваясь, что в следующий момент она уже отшагнет назад и велит вернуться на кушетку. Это казалось неплохим планом. Она помощник врача и массажист. Если пропустить пару силовых, ей бы пришлось перестать меня игнорировать и прикоснуться. Теперь это кажется совершенно отстойной идеей… Потому что странным образом видеть, как это причиняет моральную боль ей, было куда мучительнее собственных сломанных ребер. — Прости меня… И за сегодня, и вообще. Я… — Я проверю, что там со скорой! — но я рывком возвращаю её к себе, заставляя почти впечататься в мое тело, и мы оба замираем, и мне кажется, что боль плещется между нами подобно морским волнам в неспокойный день. Больно. Я сегодня мастер отстойных глупых идей. Это уже похоже на шантаж. Я мотаю головой и отпускаю её, присаживаясь на кушетку. Пора перестать мешать ей работать. Пора перестать заставлять её чувствовать себя паршиво из-за меня. Я опустился до манипуляций её чувством вины. Вдвойне отстойно. — Прости. Я действительно перегнул палку. И я не жду, что ты… — я мотаю головой. — В общем, я просто хотел, чтобы ты знала, что мне жаль, и что я понимаю, что облажался. Но это ни к чему тебя не обязывает, хорошо? Мой взгляд упирается в пол, виновен. — Мы поговорим после того, как доктора в больнице определятся со степенью твоей травмы и лечением, ладно? — она зябко обнимает себя за плечи и стоит в двух шагах от меня. И давящая повязка словно отпускает грудь, когда мой взгляд поднимается к её лицу, ища подтверждения. Видимо дело было не в сломанных ребрах, а том крошеве, что лежало за ними и не знало, как собраться обратно в рабочий орган. Оказывается, достаточно простого «ладно?» и усталой улыбки в мягких карих глазах. Как звучит надежда? Её голосом.