1.1.
Это была нетривиальная задача — сохранить отношения с Гермионой Грейнджер и оставить их при этом в рамках исключительно дружбы. Нет, дружить с Гермионой Грейнджер несложно. Вместе читать, заниматься магией, разговаривать, как они делали это почти весь последний год. Он может предложить ей поучить её чему-нибудь такому, чему может научить только он. Можно также пригласить ассистировать ему в лаборатории, она будет только рада. Но проблема в том, что последние недели они почти не встречаются. И еще одна проблема в том, что теперь уже трудно будет вернуться в, казалось, устоявшиеся рамки товарищеских отношений, трудно не помнить о том, что между ними произошло… А делать ее своей любовницей он не намерен. Но как же не хочется ее терять!.. Надо все обдумать и проанализировать, сказал себе Северус Снейп. Он встал из кресла, плеснул в бокал немного виски, чтобы расслабиться. Но вспомнил, что она не пьет, говорит, что не любит «измененное состояние сознания». И еще ей не нравится, когда он навеселе… Вздохнул, отставил виски и пошел сварить себе кофе. Они тогда говорили о непростительных заклятиях: о силе намерения, об уверенности в себе и подобных вещах. Она очень дотошно расспрашивала его, ей необходимо было понять, чем различаются намерение и уверенность в себе в «обычной» магии и в темной, а он не совсем понимал, о чем она вообще. В обычной магии достаточно выучить заклинание и движение палочкой, говорил он, это любой человек с мало-мальским волшебным даром сможет. Она смотрела на него тоже с явным непониманием: — Разве, профессор? Потом заявила: — Дайте мне подумать! А пока поставьте, пожалуйста, чайник или сварите кофе! Он усмехнулся: — Может, уже сразу ужин? Она приходила к нему два-три раза в месяц по субботам после обеда (до обеда у нее были ученицы — две девочки, которых она готовила к поступлению в Хогвартс) и оставалась до вечера. Опыт показывал, что если накормить ее ужином, она долго не засобирается домой, засидится допоздна, а ему не хотелось, чтобы она быстро уходила. — Можно и ужин! Идите уже в кухню, не мешайте мне думать! — Командирка! — буркнул он, уходя, и улыбался, заваривая свой особый чай и накрывая на стол. Он часто внутренне любовался ею, а иногда она его забавляла… Если бы в лексиконе бывшего профессора зельеварения и декана Слизерина в принципе было слово «мило», в таких ситуациях, как эта, он бы, вероятно, говорил «это мило». Сейчас, глядя на дождь в узкое окно, он подумал, что, возможно, под постоянным налетом иронии он прятал свое глубокое восхищение ею, ее умом, ее талантом, и свое уважение к ней… «Вот же угораздило тебя, Северус Снейп, закрутить жизнь вокруг этой…» — он хотел сказать «девочки», но она уже давно не девочка. Умная, сильная молодая женщина. Женщина… Замечать в ней женщину ему не хотелось. Через 10 минут она пришла и с порога кухни заявила, что поняла, почему они не поняли друг друга. Дело в том, что она, Гермиона Грейнджер, в любой магии идет от уверенности в себе и от того самого намерения, которое он называет ключом к эффективности заклятий, используемых в темной магии, и проклятий. Он внимательно посмотрел на нее и спросил: — То есть, колдуя, вы убеждены, что мир должен вам подчиниться? — Ну да! — ответила она спокойно. — А что, у вас не так? Нет, у него не так. С самого детства, с момента, когда начал осознавать себя, Северус Снейп был убежден в собственной исключительности, а когда получил палочку и начал творить волшебство, он просто упивался своей силой. Каждое колдовство, каждое освоенное, а в дальнейшем и придуманное, заклинание — это была очередная веха победы, очередное подтверждение, что он может. Для него его «я могу!» было о нем, о его силе. Для нее ее «я могу» было просто о ее отношениях с миром. Грань тонкая, но для него ощутимая. «Сегодня у меня день воспоминаний», — невесело усмехнулся Снейп и потянулся за отставленным бокалом с виски, но снова вернул его на место. Так вот, когда они говорили о непростительных заклятиях, она упомянула, что одно время училась им противостоять. Правда, на тренировках с друзьями ситуация была совершенно нереальная, никто по-настоящему не хотел причинить ей зло, поэтому она не знает, получится ли у нее что-то, если ее в самом деле попытаются подчинить или начнут пытать. Но хоть как-то… — Противостоять круцио невозможно. Если к тебе применят пыточное заклятие, не сделаешь ничего, но облегчить боль должно помочь расслабление. Пока голова еще ясная, в начале пыток, важно сосредоточиться на своем дыхании и расслабить тело, насколько это возможно, — рассуждала она. — Гарри, — сказала она еще, — в Запретном лесу, когда его, как считали, мертвого, пытали круциатусом и ему нельзя было себя выдать — ни пошевелиться, ни застонать, ни закричать, — представлял себя тряпичной куклой, и ему это помогло. Снейп дернул плечом и состроил гримасу. — Да, я знаю, вы плохо относитесь к Гарри Поттеру, мистер Снейп, и невысокого мнения о нем. Но он мой друг, почти родной мне человек, и я прошу вас не морщиться при упоминаниях о нем и не отзываться при мне о нем пренебрежительно! — сказала она, заметив его реакцию. Он удивился ее выпаду, но кивнул. Напоминать ей, как он спас ее 2 мая на праздновании 10-летия битвы за Хогвартс от ее «почти родного человека» и от ее бывшего мужа, он не стал. Хотел, но решил, что слишком много чести Поттеру и Уизли, чтобы из-за них ссориться с Гермионой Грейнджер. Сказал: — Если вы принимаете магловские лекарства, немного облегчить состояние после круциатуса помогут простые спазмолитики. Я магловские фармпрепараты не переношу, мне когда-то помогали горячая ванна или горячий душ. И горячий сладкий чай с несколькими каплями крепкого алкоголя. Не знаю, какой это был чай и какой алкоголь, мне его Дамблдор делал. Но да, вы правы, расслабленное тело все равно страдает, но боль приходит позже и ты дольше сохраняешь разум. И когда не сдерживаешь крик, тоже легче. Она вздохнула, думая о том, что его знания о пыточном заклятии отнюдь не теоретические… — Сочувствую, профессор… Он пожал плечами: — Я это пережил, и сейчас жив-здоров. Продолжайте, я вас перебил! — При империо самое главное, — продолжила она, — отследить момент, когда тебя пытаются подчинить. Просто замечаешь, как тебя захватывает тепло и блаженство, и усилием воли держишь себя в сознании. Он наклонил голову в знак согласия с тем, что она сказала. — А вот как противостоять конфундусу, под которым людям можно много что внушить, я не знаю, — проговорила она. — Максимум, что у меня получалось, это понимать, что на меня пытаются воздействовать или уже воздействовали. Он посмотрел на нее очень серьезно: — Просто тоже старайтесь держать себя в сознании. Плюс в ситуациях, где вы можете подвергнуться нападению, держите разум закрытым, чтобы в него не могли проникнуть. — Окклюменция? — Да, окклюменция! Ему нравилось, что она постоянно тренируется. Хочешь быть сильным волшебником ( в ее случае — волшебницей), — никогда не останавливайся на том, что знаешь и умеешь. ...Дальше она рассказала, что после того, как училась противостоять заклятиям, меняющим сознание, она не переносит и изменяющие сознание вещества, в том числе алкоголь. — Чистый и ясный разум намного приятнее, сэр, понимаете? Тогда он улыбнулся. А сейчас ему хотелось ответить ей: «Да, понимаю». Сегодня ему очень нужен чистый и ясный разум. Поэтому никакого виски.1.2.
Его увлекло общение с ней. Почти весь год после того, как вместе ушли из Хогвартса в середине майского дождливого вечера, посвященного годовщине битвы за Хогвартс и падения того, кого многие до сих пор боялись называть, они встречались 2-3 раза в месяц, иногда чаще. Кроме последних двух месяцев… Сначала он попросил ее рассказать ему то, что скрывал от него Дамблдор. Она согласилась, но подчеркнула, что это слишком конфиденциально, поэтому или приходите ко мне домой, сэр, или я приду к вам. Он пригласил ее к себе. Потом он узнал о клейме, оставленном на ней Беллатриссой, и помог ей избавиться от проклятия, заключенного в шраме. Потом, еще сам не осознавая, что ищет поводы не прекращать встречи, попросил мисс Грейнджер помочь ему разобраться с несколькими книгами из его библиотеки. Когда он всерьез увлекся темной магией, его мама заколдовала все книги по темной магии в своей семейной библиотеке. Чары оказались настолько сильные, что даже сейчас, через три с половиной десятка лет, Северус видел только белесые обложки и страницы. Ему удалось снять только заклятие неприкосновенности, и он уже мог взять эти книги в руки. Но не более. Гермиона Грейнджер же видела эти книги. Она рассортировала их и дала им поверхностную оценку в один день. И в конце этого дня несколько неловко, скованно сказала: — Если вы хотите, я бы могла те книги, что вас заинтересовали, читать вам вслух… — Если вам не трудно, мисс Грейнджер… — растерялся он. — Я сама предложила, значит, не трудно. — Вы будете тратить на меня свое время? Тут она рассмеялась: — Сэр, да я за доступ к этим книгам готова читать вам вслух даже «Ежедневный пророк»! Читала она хорошо. Когда хотела что-то обсудить, замолкала и смотрела на него. Иногда он говорил на это: «Говорите!» А иногда: «Читайте, пожалуйста, дальше!» Тогда она делала себе пометку на листе бумаги, чтобы вернуться к теме потом, когда он будет настроен на обсуждение. Она притащила в его дом пачку магловской бумаги, жалея тратить более дорогие, чем эта тонкая бумага, пергаменты. Он пожал на это плечами. Сам он предпочитал пергаменты в любых ситуациях, но спорить с ней из-за такой мелочи не хотел. Ее замечания, вопросы никогда не были пустыми, глупыми, праздными. И он начал прислушиваться к ее суждениям, вникать в них. Потом стал спрашивать, что она думает по той или иной зацепившей его теме… Потом начал встречать ее со списком вопросов по прочитанному в прошлую встречу. А однажды зашел к ней в Министерстве и подал ей пергамент: «Хочу обсудить с вами кое-что в следующую субботу, здесь мои соображения, сможете ознакомиться и обдумать?» С заколдованными книгами они покончили к середине августа. Убрав книгу на полку, она сказала, что с сентября она начинает заниматься с двумя девочками-близняшками, которые получат письма к следующему учебному году, их нужно подготовить к поступлению в Хогвартс. Они вроде учились дома, но в расслабленном режиме, и родители не уверены, что они смогут легко и быстро приспособиться к жесткому школьному режиму и расписанию, и наняли Гермиону, чтобы она протестировала детей, разобралась с пробелами в знаниях и научила их тому, что еще нужно знать и уметь в школе. — Вы не поможете мне составить программу занятий, профессор? Что касается общеобразовательных дисциплин, я с этим разберусь, но что ещё? Чего, на ваш преподавательский взгляд, не хватало детям, когда они поступали в Хогвартс? Можете вы уделить мне время в следующую субботу, чтоб поговорить об этом? Он тогда пожал плечами и сказал, что тут не о чем говорить целый выходной, хватит и 10 минут, а то и пяти. — Самая большая проблема, мисс Грейнджер, — это то, что дети, когда приходят в школу, вообще не умеют себя организовывать. Теряют книги, забывают котлы, путают ингредиенты для зелий. Не умеют заниматься по учебникам, не понимают, что им задают, пропускают целые строки в рецептах, не могут сосредоточиться на том, что говорит учитель. Кстати, маглорожденные в этом плане получше, они учились в начальной школе и понимают, что и как устроено. А большая часть детей из волшебных семей почти не учились системно до приезда в Хогвартс, и с ними сплошные проблемы. О чем тут говорить целую субботу? Она тогда погрустнела. Конечно же, сказала спасибо. Но замолчала и до конца дня почти не говорила. Он не понял, чем она недовольна, он же всё ей разъяснил. Но когда в следующий выходной она не пришла… Похоже, их встречам конец, подумал он. Все, о чем он просил рассказать, рассказано, книги, с которыми она помогала ему разобраться, разобраны и прочитаны. Он злился на себя и был растерян. Если бы он решился тогда быть честным с собой, он бы сказал, что чувствовал себя не растерянным, а потерянным… Всю ту субботу без нее он проскучал. А в воскресенье взял оставленную ею у него бумагу и стал раскладывать на учебный год поурочный план курса подготовки к школе для юных волшебников. Ему казалось, что она становится ближе к нему, когда он пишет на ее бумаге... Вызвал почтовую сову, вредная птица дергала лапой и не хотела нести конверт с магловской бумагой, успокоилась только тогда, когда он положил в мешочек для денег, привязанный к второй лапке, еще пару монет сверх обычной цены. В конце письма он приписал: «Если хотите это обсудить, жду вас в следующую субботу. С.С.» Она пришла. Было ясно, что обсуждать там нечего, он составил четкий и грамотный учебный план, но она старательно читала вслух то, что он написал для нее, потом говорила: «Верно я поняла, что…» — и далее повторяла почти дословно его слова. Он отвечал: «Да, верно, …» — и снова повторял то же самое. Пожалуй, это была самая напряженная их суббота. Они пристально смотрели друг на друга, уже понимая, что эта написанная им учебная методичка — лишь повод для встречи, но не решаясь отложить записи и просто сказать друг другу: «Как я тебе рада! Как я тебе рад!» До ужина методички не хватило. Она сказала: «Спасибо вам, профессор, вы мне очень помогли!» — и встала, убирая записи в сумочку. Провожая ее до места трансгрессии у него на заднем дворе, он спросил, не глядя на нее, может быть, она сможет заскочить к нему ненадолго после первого урока и рассказать, как он прошел? Она, тоже не глядя на него, сказала бесцветно: «Да, конечно». О встрече после второго урока они не договаривались, но она все равно пришла. И только тогда, поддавшись мгновенной радости, он наконец решился признаться себе, что общение с ней стало важной для него частью его жизни.1.3.
А потом было Рождество… Он не отмечает праздники. Он сказал ей об этом еще в начале декабря, когда она притащила еловую веточку с настоящим снегом, который не таял, и магловскую гирлянду с несколькими программами. Она кивнула и к теме праздника не возвращалась. Но веточку и гирлянду оставила у него. А в канун Рождества от нее прилетела сова с небольшим пакетом и запиской: «Откройте, когда будете ложиться спать!» — с смутившей его подписью: «H.uG.» Тогда он первый раз отставил виски, вспомнив, что она не пьет, и сварил сам себе легкий глинтвейн на виноградном соке по ее рецепту (она однажды варила такой глинтвейн ему, когда он пришел к ней жутко замерзший, и он запомнил рецепт). В ночь в постели он распечатал пакет, и из него красочными цветочными орнаментами вылетели разноцветные искры, сложились в надпись «С Рождеством, Северус!», потом надпись рассыпалась звездами под потолком его спальни… Потухли звезды только утром. Это было бесконечно тепло и… волшебно. Не ахти какая магия, по его мнению, но он был тронут. И взволнован от этого «Северус». Она звала его то профессор, то сэр, то мистер Снейп, а тут — имя… А еще в пакете был мобильный телефон. И в нем был сохранен ее номер и еще номера нескольких волшебников, которые не брезговали этим магловским изобретением. К полудню в Рождество он не выдержал. Как пользоваться телефоном, он знал. Однажды, развлекаясь, она учила его, дав ему помучить свой девайс. И он легко нашел мессенджер и написал ей: «Привет, это Северус, зайду?» Ему было стыдно, что вообще не подумал о подарке для нее. Но у него были хорошие книги, которые она еще не видела, и он просто взял из них пару, а наколдовать красивую открытку не составило труда. На открытке написал: «Счастья, Гермиона!» Хотел подписаться «kiS.S.» по аналогии с ее «H.uG.», но постеснялся. Это был тихий мирный день. Они ели, она рассказывала о своем детстве и родителях, потом вместе испекли простой кекс, потом она показала ему свои новые книги, купленные на рождественской распродаже. Когда он уходил, он на прощанье тронул ее плечо, не решившись приобнять. Она опустила взгляд, и он понял, что она поняла. Северус Снейп закрыл глаза, вспоминая их совместное Рождество, их первую встречу, которая случилась не вокруг книг, чтения, ее занятий с ученицами и обсуждения тех или иных магических тем, а вокруг них самих, вокруг желания быть рядом. Он был готов признать, что тот день был полон любви — теплой, доброй, доверчивой, витающей в воздухе, такой, которую и не надо озвучивать. Но… Он не был готов к любви. Не испортили впечатления даже упаковки от подарков и сами подарки, сложенные на столе в ее гостиной, от других людей. Среди подарков он заметил совершенно необычный кулон на витиеватой цепочке — маленький золотой снитч с расправленными крылышками, на оборотной стороне которого было выгравировано «В.К.». Он не помнит, чтобы ревновал тогда ее, только улыбнулся и отметил вслух, что золото явно колдовское и украшение явно колдовской работы. Она сказала, да, гоблинское. И он подумал, что ей бы больше подошло не мощное, наполненное тяжелой магией гоблинское золото, а легкое и нежное эльфийское, возможно, с жемчугом. И сразу же придумал украшение, которое закажет для нее в артели эльфов — золотой цветок с жемчужной сердцевиной и цепочка не совсем цепочка, а переплетенные тончайшие золотые нити… «И кольцо с тем же цветком, — подумал еще. — Ага, вот только кольца нам не хватало!» Прошло четыре месяца с тех пор, а он так ничего и не заказал… Он сам не знал, почему.1.4.
Два месяца счастья... После Рождества началось счастье. Они встречались то у него, то у нее, мало читали, много улыбались и делились впечатлениями дня, обсуждали сплетни, рассказывали друг другу о себе. Когда были у него, он готовил что-нибудь вкусное, она сидела в кресле на кухне, иногда разувшись и забравшись в кресло с ногами, и пялилась на его руки. Когда были у нее, готовила она, а он, сидя на обычной табуретке за столом у окна, просто смотрел на нее. Потом вместе ели и пили чай, кофе или глинтвейн на виноградном соке. Иногда, у себя, он варил витаминное тонизирующее зелье. Это зелье для каждого имело свой вкус. Он не очень его любил, для него оно было горьким. Но Гермионе Грейнджер оно нравилось. Она говорила, что для нее оно островатое с кислинкой, со сладкими пузыриками, как в шампанском. Они не прикасались друг к другу. Но им было хорошо и легко вместе. До того самого февральского дня, когда все пошло не так… Накануне она заскочила к нему вечером после работы, без предупреждения, смущенная и радостная. Тихо сидела в его лаборатории, наблюдая, как он заканчивает заказ. Потом он сварил это свое зелье, которое она называла «золотым» за легкий золотистый туман над ним в первые минуты после готовности. Потом смотрел, с каким наслаждением она его пьет. И подумал, интересно, если ее поцеловать сразу после зелья, с ее губ оно будет каким — горьким или как кисло-сладкое шампанское? Эта мысль его шокировала. «Не дури, Северус Снейп!» — сказал он себе. — Простите, но вам пора, Гермиона! До завтра! — это он сказал ей. В ночь начался снегопад. Снег валил и валил с неба всю ночь и весь день. О том, что надо бы расчистить место трансгрессии, он подумал за 10 или 15 минут до прихода Гермионы. Он успел расчистить только крыльцо на заднем дворе, когда раздался ее смех и он увидел ее глубоко в сугробе посреди двора. Сделал к ней два шага, увяз, тихонько выругался, потому что его обувь была явно не предназначена для того, чтоб лазать по снегу, протянул ей руку. Она взяла руку — и вдруг дернула его на себя. Упав ей под ноги, он чертыхнулся, а потом буркнул «ах, так» и легким движением кисти уронил в сугроб и ее. Не рассчитал он одного, — что она упадет на него. Растерянный, как в омуте памяти, он наблюдал, как на ее лице испуг сменяется интересом и теплой откровенной радостью. Ее лицо было близко, очень близко к его лицу. Потом она наклонилась еще ближе… Как резко на эту ее близость отреагировало его тело! Словно к низу его живота применили одновременно согревающие чары и энгоргио. Она не поцеловала его, как он и ожидал, и боялся. Прошептала ласково, нежно, так, как обычно произносят признания: — Не стоит долго лежать в снегу, простынете! Она повозилась и встала, протянула ему руку. — Я сам, — сказал он ей отстраненно и прохладно. С трудом, стряхивая с себя снег и морщась, поднялся. — Помочь вам отряхнуться от снега? — Я же сказал, я сам! — это прозвучало уже резко. — Не колючьтесь! Вы сегодня, как еж! — отреагировала она Он хмуро отряхивался, пытался справиться с неожиданным возбуждением, молился, чтобы она не заметила его эрекцию, и наблюдал, как она палочкой закручивает снег, лепит снеговика, призывает с дерева, растущего в углу двора, веточки, делает из них волосы, рисует сердитое лицо на верхнем снежном шаре… Его собственное лицо начало вытягиваться от изумления, это был явно его портрет. — Зачем? — спросил снова резко. Она не ответила и снова направила палочку на снеговика. Это было невероятно красиво, как под ее пристальным взглядом и в прозрачном потоке травянисто-зеленого света от ее палочки на веточках-волосах начали набухать почки и распускаться нежные листья и цветы, похожие на цветы вишни или яблони, а лицо снежного Северуса Снейпа становилось из сердитого добрым, улыбающимся. — Так лучше? — повернулась она к нему. На ее лице было то же самое откровенное тепло, с каким она смотрела на него в сугробе. — Уж не заигрываете ли вы со мной, мисс Грейнджер? — спросил он, с любопытством вглядываясь в нее. — Что? Нет. Просто играю. — Вы считаете, это уместно? — Мммм. Да! — она загадочно улыбнулась. — Мисс Грейнджер, вы выбрали не тот объект для игр! Она посмотрела на него внимательно, удивленно: — Интересно, профессор, когда общаешься с вами долго, становится видно, что вы огонь. Причем умеете и полыхать, и очень приятно согревать. А что-то происходит, и все, вы лед, сплошные колючие ледяные иглы… Ледяной ёжик. Помолчала, глядя в сторону, продолжила: — С вами бесполезно заигрывать, вы на такое не покупаетесь. — Гермиона, пожалуйста, не забывайтесь! Она молча прошла в дом. Чай пили тоже молча. Он был хмур и не смотрел на нее. Через час она собралась домой, и он не попросил ее задержаться. Сразу после ее ухода цветы и листья на снеговике завяли. Он шарахнул по нему редукто и вернулся в дом. Эрекция во время их возни в снегу шокировала его гораздо сильнее, чем вчерашние мысли о поцелуе. Настолько, что захотелось, чтобы эта женщина немедленно ушла, — не видеть, не чувствовать, не думать, что ему с этим всем делать. А еще он понимал, что теперь, общаясь с Гермионой Грейнджер, он не сможет делать вид, будто этого не было.1.5.
С тех пор все изменилось. Они почти не виделись. Он ее не приглашал, а сама она не приходила. Он пару раз заходил к ней, но общения не получалось. Ни былой непосредственности в разговорах, ни флера тайного томления и ожидания в воздухе… И вместо радости только напряжение. По крайней мере, он ощущал это так. Она держалась доброжелательно, выглядела открытой. Но он был слишком хорошим легилиментом и слишком хорошо владел окклюменцией, чтобы не понимать, что она построила мощные, непроглядные стены. И уже слишком хорошо ее знал... В начале апреля он узнал, что она уезжает в отпуск и заглянул к ней в Министерстве. — Куда едете? — В Болгарию, в горы, — она смотрела на него спокойно, без особых эмоций. — Привезти вам что-нибудь оттуда? Невилл Лонгботтом написал мне список растений, которые будут цвести в то время, вот, смотрите! Она подвинула к нему пергамент. — Вообще, — продолжила она, — вывоз магических растений из Болгарии запрещен, но у меня есть свои ходы. — С какой стати вы должны мне что-то привозить? — сказал он как-то слишком раздраженно. Он не был сердит на нее, но он вдруг осознал, с кем и к кому она едет. Вся магическая Британия знала, что Гермиона Грейнджер встречается с Виктором Крамом, но Крам давно не приезжал в Англию, и у Снейпа не было поводов ревновать. А вот сейчас она едет с ним, к нему… С какой стати она должна что-то привозить ему, Снейпу, из этого любовного путешествия с Крамом? — Ну вы же мой друг! — сказал Гермиона. — Вы считаете, мы с вами друзья, мисс Грейнджер? — А разве нет? Его лицо приняло вообще-то обычное для Снейпа надменное выражение, но с ней с начала их общения в прошлом мае и до сегодняшнего дня он не надевал эту маску. Она замерла, потом неслышно, но видимо выдохнула и отстраненно проговорила: — Прошу простить мою бестактность, сэр. И вот теперь ему стыдно за эту свою грубость. И очень беспокойно. Она наверняка сейчас обдумывает это «разве мы друзья». И делает выводы. И наверняка не в его, Северуса Снейпа, пользу. «Ну так ты не первый раз ставишь ее на место, — едко говорил он сам себе, — ничего удивительного, что она не с тобой укатила на пасхальные каникулы в горную болгарскую весну, где все цветет. Что не ты, а молодой болгарский красавчик обнимает ее, целует, доводит до смеха. Сам виноват, что не тебе, а ему она улыбается, не на тебя, Снейпа, смотрит своим внимательным взглядом, не тебя берёт за руку, не к тебе прижимается ночами...» Налил четвертую за сегодня чашку кофе. Выпил в три глотка, обжег рот и горло (и это отозвалось болью в старой ране), выругался. «Так, стоп, Северус Снейп, — снова сказал себе. — Так ты до фестрал знает какого состояния себе доведешь. Тебе вообще нужно, чтоб она к тебе прижималась ночами? Только самому себе не лги!» Нет, не нужно. Он точно не хочет быть ее любовником. Он слишком давно и долго один, не собирается «развязываться», его устраивает его жизнь. Дружить с Гермионой Грейнджер здорово, она умна, остроумна, талантлива и… восхищается им. Но близость... Нет. Если бы еще его тело не реагировало на нее так ярко… Но почему его тогда злит, что она спит с другим? И почему без нее как будто света в жизни стало меньше? И почему ему так больно от того, что он, очевидно, теряет ее? Как ему хотелось сейчас схватить ее за плечи и сказать ей прямо в лицо: «Не слушай, что я говорю, Гермиона, не верь мне, не переставай смеяться, тормошить меня, наряжать снеговиков мной, называть меня ежом! И не проси больше никогда прощения за свою бестактность… То, что ты называешь бестактностью, — топливо, согревающее мою душу!» Но он никогда не скажет ей этого. Пусть она выйдет наконец за этого Крама, пусть уедет насовсем в эту его Болгарию! И тогда Северусу Снейпу не придется держать оборону — не с тобой, Гермиона, а с самим собой… «Ёж... Надо же было придумать, — грустно улыбнулся он. — И в самом деле еж, спрятался и колючки выпустил». Она вернется еще только через неделю. Как ему выдержать еще столько времени без нее?! «Словно она вернется к тебе! Не обольщайся, старый дурак...» — вздохнул он язвительно. Северус Снейп долго не мог уснуть в эту ночь на субботу. То ли выпил слишком много кофе, то ли перенервничал. Когда уснул, ему предсказуемо снилась она. Гермиона. В его сне она ходила по горному склону среди замысловатых оранжевых цветов, собирала лепестки, а потом к ней подошел Крам в форме игрока в квиддич, и она высыпала из сумки собранные лепестки и сказала Краму: «Ему не нужны ни мои цветы, ни я, так что хоть ты обними меня!» На моменте, когда Крам должен был ее обнять, Снейп проснулся. Проснулся в страхе, что Крам ее поцелует, и ему, Снейпу, придется пережить эту сцену... И снова долго не могу уснуть. На этот раз думал, что это за небывалые цветы ему снились, они очень похожи на нее, у нее оранжевая душа, и и эти цветы — ее флоромагическая форма. И до самого утра в его неглубоких беспокойных поверхностных снах она превращалась и превращалась в эти оранжевые цветы, каких он никогда нигде не видел раньше… А в полдень блямкнул телефон, подаренный ею. В уведомлении на главном экране он прочитал: «Я дома. У меня еще осталась неделя отпуска. Может, увидимся?»