По-крупному

Не сказать, чтобы Гэвин не принимал свою ориентацию. Ясен хрен, в юношестве он долго сопротивлялся признанию и уж тем паче обнародованию того простого факта, что ему нравились мужики. Через какие бы розовые очки ни смотрел на Америку Фаулер, Гэвин, выросший в пригороде Детройта, знал: толерантность здесь и рядом не валялась. Он учился в обычной школе; то есть, конечно, обычной — по меркам вышеозначенного пригорода Детройта; иными словами, никакого второго испанского, соккер, заветрившиеся сэндвичи с говядиной и, понятное дело, битьё морд. Глобальный культурный феномен «битьё морд» затрагивал всех, кому хватало смелости или тупости чем-то отличаться от других: задир-аутсайдеров; эмо с пирсингованными ушами; почему-то ещё тихих отличников; и, конечно, гомиков. Гэвин и так относился к первому типу изгоев — он никогда не умел держать язык за зубами, с детства был ершистым и агрессивным и проводил в кабинете директора больше времени, чем на самих уроках. Ему вполне хватало стычек, которые ему обеспечивали природная пиздливость и наличие фриковатого старшего брата. Не было никакого смысла закапывать себя окончательно публичным каминг-аутом. Да и что бы он сказал? «Эй, у меня с тринадцати лет встаёт на парней»? В общую душевую после тренировки с ним точно больше никто не зашёл бы. Он до сих пор помнил пацана, который однажды пришёл в школу накрашенным. Чёрт его знает, где он раздобыл косметику. Но заштукатурился хорошо: плотный слой косметики не уничтожил даже сломанный нос. Он тогда провалялся в больнице не меньше недели, тот парень, и местные корольки — все как на подбор тупые спортсмены — шныряли по коридорам, придумывая, как бы поквитаться с ним, когда он вернётся. Вот тогда-то Гэвин и начал качаться — от греха подальше. А ещё окончательно разуверился в здравости идеи публичности и на какое-то время даже примкнул к местной элите. Это оказалось не так уж и сложно — достаточно было перестать пиздеть на них и начать пиздеть на тех, кого они ненавидели. Благоразумие и самоконтроль. Сработало: последние два года старшей школы Гэвин провёл среди власть имущих, и ни один из них так и не узнал о том, что в их рядах завёлся грязный предатель. Принятие было позже. Он уже учился в полицейской академии. Гэвин не любил вспоминать о тех временах, потому что, во-первых, ему стабильно наваливали за длинный язык, и здесь он уже не имел физических преимуществ, а во-вторых, он умудрился втюхаться по самые помидоры в сокурсника, дрочил на его светлый образ несколько месяцев, потом наскрёб достаточно смелости для того, чтобы подкатить к нему яйца… и был безжалостно отшит. И, хотя тот парень оказался не в пример порядочнее Миллера и животрепещущую новость о том, что Рид из любителей тёрок огурцами, никому не растрепал, испытанного им тогда унижения хватило для того, чтобы забить хуй на всяческие попытки проявления интереса к кому бы то ни было, кроме случайных мальчиков-на-одну-ночь из тематического клуба. Вот с одним-то из тех мальчиков его и спалил Крис. Так или иначе, к тридцать седьмому году жизни Гэвин давно успел примириться с тем, что его интерес к членам и волосатым задницам — не дань переходному возрасту, не временное явление и не случайный вирус вроде гриппа; это дерьмо было в нём всегда и уходить не собиралось, ему просто не нравились бабы, он мог подцепить девочку в клубе, вылизать ей рот изнутри, а когда вклинивал ладонь ей между бёдер, и она выгибалась навстречу, у Гэвина всё падало. Фигурально, буквально, метафорически, физически, хуе-блядь-рически. И он с этим смирился, как смиряются с неприятным, но неопровержимым фактом. Да Гэвин даже с тем, что, оказывается, весь отдел был в курсе его ориентации, теоретически мог бы жить! Морду Миллеру он всё равно набил бы, но в целом ничего страшного не произошло. Коллеги не жаловали его с первого дня его появления в участке, и он способствовал этому всеми возможными способами; пунктик «он даёт под хвост» определённо не стал бы решающим. Гэвин вообще привыкал и адаптировался ко всему. Недовольствовал, ныл и возмущался попутно — да. Но адаптировался — тоже да. Но, блядь, лизаться с преступником! — Да не заставляют тебя с ним лизаться, — Хэнк пьяно икнул; Гэвин покосился на ополовиненную бутылку виски перед ним и в тысячный раз за этот унылейший вечер четверга пожалел о том, что потащил Андерсона в бар и что решил излить ему душу. Как если бы Фаулер не сообщил им с Коллинзом обо всём заранее. Коллинз, вон, на Гэвина теперь смотрел так, будто ожидал, что тот в любой момент набросится на него и начнёт неистово ебать. К счастью, Гэвин был не из фанатов сайз-кинка. — Ну да, — мрачно буркнул он, взболтав собственный стакан; он только пригубил виски, и этого определённо было недостаточно для того, чтобы перестать думать о завтрашнем дне с ужасом. — Не заставляют. Этот хрен мужиков в клубе цепляет просто чтобы романтично подержаться за ручки. — Ой, да ладно тебе, — Хэнк ударил его в плечо кулаком, Гэвин поморщился и отодвинулся, — кончай уже страдать. Тина тоже в своё время маньячину на живца ловила. В парке посреди ночи его ждала, помнишь? И ничего, не переломилась. — Мы там в кустах сидели, — возмутился Гэвин, — а мне в случае чего с этим пидорасом одному разбираться. — Ну-ну, бедняжка, — Хэнк препаскуднейше осклабился. — Уж ты-то с твоим трёхсотфунтовым жимом от груди не справишься с каким-то там любителем лизать чужие яй… — Ты просто омерзителен. — А ты платишь за мою выпивку, чтобы я сидел тут и вытирал тебе сопли. Туше. Они с Андерсоном не были друзьями. Вернее, Гэвин считал, что не были. С другой стороны, по логике Гэвина, друзей у него не было вообще — но Хэнк обыкновенно становился первым, к кому он тащился, когда нужно было, ну, знаете, пустить скупую мужскую слезу. И наоборот. Но Гэвин Хэнка вроде как не любил. Наверное. Сложно было сказать наверняка, с ним вообще было тяжело взаимодействовать, Андерсон был на редкость мразотным старым пердуном. Но иногда и в его седую башку залетали мысли и идеи, помогавшие Гэвину с чем-то определиться или на что-то решиться. И в тот вечер Хэнк сказал ему: — Послушай, дружище, если ты раскроешь висяк, никого не будет волновать, в чьи штаны ты залез, чтобы найти преступника. Тебя приставят к награде и наверняка повысят, по крайней мере, если ты не облажаешься. Тебе что важнее: продвинуться по службе и посадить этого козла за решётку или сберечь девичью честь? Прозвучало здраво. — Да катись ты на хуй, — естественно, ответил ему Гэвин. Но уже дома пришёл к неутешительному выводу о том, что Хэнк был прав. Сколько, в конце концов, было можно топтаться на звании детектива? И потом… Ебучий Ричард Найнс, судя по чёрно-белой фотке, был вполне себе симпатичным мужиком. Может, он вообще не был причастен к убийству. Может, у истории с транзакцией было какое-то другое объяснение. Может, если бы Гэвин подцепил его в клубе и убедился, что Найнс не убийца, они бы… Вы бы что? Перепихнулись? Неужели у тебя настолько яйца зудят, а, Рид? Вообще-то — да, настолько. Ночные дежурства и пьянки с Хэнком не слишком-то способствовали активной личной жизни. Мрачное потасканное ебало со шрамом на носу и мешками под глазами — тоже. Резюмируя: Гэвин мог извлечь для себя пользу из всего этого фарса. …а вот с ебалом в самом деле стоило что-то сделать. Фаулер ему целый список рекомендованных действий по подготовке к свиданию-с-убийцей выкатил. Пункт «побриться» значился там под цифрой один. Гэвин сначала хотел проигнорировать его из принципа, просто чтобы Джеффри не думал, что имеет право диктовать ему, как прихорашиваться перед рандеву с подозреваемым; но потом, как следует налюбовавшись собой в зеркале, решил, что его щетина уже перешла со стадии мужественной небритости к стадии заросшего бомжа. Пришлось прогнуться. Как же он был жалок. За Найнсом Андерсон с Коллинзом явно следили не одну неделю — в материалах к делу были даже фотки, на которых он покидал «Рай» в компании других мужчин. Гэвин, положа руку на сердце, между собой и ими особенного сходства не нашёл — разве что заметил, что Найнс предпочитал широкоплечих, крепко сложенных, с короткими волосами, ниже, чем он сам. Но понравился ли бы ему помятый детектив в потёртой кожанке? Что ж, был только один способ узнать это. Итак, Гэвин привёл в порядок рожу. Гэвин помылся. Гэвин даже причесался. Подумав, не стал проходиться бритвой ни по подмышкам, ни по яйцам — как известно, настоящий мужик должен быть небрит, волосат и вонюч, и если Ричард-ебучий-Найнс не любит таких мужчин, значит, никакой он не заднеприводный, так, гетеро с любовью к экспериментам. А эти хуже пидорасов. Вторым пунктом в списке Фаулера было «одеться как человек». Типа, а как кто он, сука, одевался, как андроид? Гэвин прикола не выкупил, но скрепя сердце напялил джинсы поуже, такие, в которых яйцам тесно было, и самую чистую из имеющихся у него футболок. Она была ему маловата, облепила слишком сильно, Гэвин не любил настолько обтягивающую одежду, но здраво рассудил, что Ричарда это может зацепить. Рожей он, может, и не вышел, красавцем и до перечеркнувшего переносицу шрама не был, но тело у него было что надо — не зря в качалке столько въёбывал. Его мальчикам-на-одну-ночь нравилось. Ричард не должен был так уж сильно от них отличаться. Не считая того, что он подозревается в убийстве и, возможно, является сраным мафиози. Ну да. Никакой разницы. Ну ничего. У всех ведь свои недостатки. В клубе «Рай» — до чего блядское всё-таки название — Гэвин был к условленным семи часам вечера. Вся операция была проговорена раз по сто, никак не меньше, со всеми действующими лицами; в переднем кармане джинсов Гэвина прятался крошечный микрофон (и он надеялся, что вспомнит о нём, если ситуация примет неожиданный оборот), Фаулер ждал отчётов и новостей, Коллинз и Андерсон дежурили снаружи, видимо, надеясь снять номера машины, если Найнс приедет на ней. Внутри Гэвину предстояло действовать одному. В идеале цепочка действий была следующей: познакомиться — это было легко; понравиться — здесь могли возникнуть сложности; обменяться номерами — Гэвин не обещал не бросить гондона в чёрный список, если тому вздумается будить его посреди ночи звонками; встретиться позже на нейтральной территории — на этом пункте Гэвин пошутил про отель, и его едва не уволили; разговорить Ричарда касательно его алиби на момент совершения преступления — как если бы кто-то, кроме отъявленных психопатов, реально помнил с точностью до часа, где, во сколько и как долго срал, пока кого-то потрошили. Что ж, план выглядел по-идиотски, но его выдвинул Фаулер, так что Гэвин вроде как решил не озвучивать очевидное. Ангельское терпение Джеффри, обыкновенно сдержанного и спокойного, давало серьёзные сбои в присутствии детектива Рида, а повторно сломанный нос явно не покорил бы их Мистера Маньяка. …который, впрочем, и не думал появляться на горизонте. Было скучно. Музыка херачила по ушам с такой яростью, что Гэвину казалось, что у него вот-вот лопнут барабанные перепонки. Любителем танцев он никогда не был, так что коротал вечер за барной стойкой, перебрасываясь с барменом ничего не значащими фразами и потягивая куба либре. Старался пить медленно, но бармен поглядывал на него с подозрением, и приходилось ускоряться, а сраный Ричард Найнс не спешил к нему на крыльях любви. Коктейле на четвёртом Гэвин уже порядочно окосел, наручные часы на левом запястье показывали неутешительное «21:39», а поглощённая жидкость просилась наружу, так что Гэвин стёк с барного стула и поплёлся в сортир. Здесь он отлил, помыл руки, поплескал в лицо холодной водой — помогло так себе, реальность всё ещё слегка плыла, но зато краснота с рожи чуточку спала. Гэвин склонился к крану, чтобы хлебнуть воды… И застыл, когда услышал чьи-то шаги. Человек, вошедший в туалет, пристроился к одному из писсуаров у противоположной стены. Гэвин не успел различить в отражении в зеркале его лица, да и было бы странно, пялься он на случайного мужика, зашедшего облегчиться; он отвёл взгляд, рассердившись на себя, и прополоскал рот, зачем-то ещё раз вымыл руки, заляпав раковину жидким мылом. А потом едва не дёрнулся — отливший мужик остановился перед раковиной по соседству. Гэвин опустил глаза, чтобы тот не заметил, что он пялится, но краем глаза всё равно успел заметить, как повернула фитиль чужая ладонь — бледнокожая, длиннопалая, с аккуратными коротко подстриженными ногтями. И как мужчина, небрежно обтёрший руку бумажным полотенцем, натянул на неё чёрную перчатку. Только теперь Гэвин заметил, что на нём было удлинённое чёрное пальто прямого кроя. Когда мужчина пошевелился, повернувшись к нему, разъехавшиеся полы открыли рубашку и брюки, тоже чёрные. Остроносые кожаные туфли были начищены до блеска. Он не выглядел как завсегдатай таких мест. На самом деле он выглядел скорее как… …додумать мысль Гэвин не успел, потому что его взгляд наконец добрался до чужого лица, и его сердце совершило бешеный кульбит и перестало биться. Сомнений быть не могло. Это был Ричард Найнс. Вживую его черты оказались более резкими и хищными, чем были на фото. Гэвин вообще-то фотку изучил вдоль и поперёк, но всё равно оказался не готов к тому, что у Найнса окажется такая орлиная, жёсткая и в то же время притягательная рожа. Такие серые глаза, светлые почти до прозрачности. Такая по-пижонски выглаженная, прилизанная, идеально-привлекательная внешность. Что Найнс, блядь, окажется в его вкусе. Он, типа, запал бы на него, встретив в супермаркете, смекаете? Гэвин подумал об этом с чем-то похожим на тошноту, и это ощущение только усилилось, когда Найнс перехватил его взгляд и вопросительно вскинул выразительные тёмные брови. Только теперь Гэвин понял, как, с-сука, нелепо это всё выглядело со стороны, как это выглядело для Ричарда: то, что его буквально облизал взглядом с ног до головы стрёмный подвыпивший мужик в сортире. Поздравляю, неудачник, ты обосрался. Гэвин нервно сглотнул и открыл рот, но только лязгнул зубами, захлопнув его, когда не нашёл нужных слов. Однако, к чести Найнса, тот лишь тонко улыбнулся и негромко осведомился: — Какие-то проблемы? Гэвин на его месте в жбан бы дал уже или произнёс Слово На Букву «П». С другой стороны, едва ли Гэвин действительно когда-либо оказывался на его месте. — Э-э… — он с ужасом обнаружил, что язык у него прилип к нёбу и шевелиться отказывается. Потребовалось титаническое усилие воли для того, чтобы Гэвин сумел вновь обрести дар речи. А когда сделал это, то, конечно, сразу же ляпнул непростительное: — Просто впервые в жизни вижу мужика, который шастает в перчатках и снимает их только чтобы взяться за свой хер. Ляпнул — и пожалел, сука, сука, сука, ну кто его за язык-то тянул, Ричард Найнс не был похож на кого-то, кто оценил бы подобный туалетный юмор, с чего Фаулер вообще решил, что у Гэвина получится ему понравиться, в межличностной коммуникации детектив Рид сосал похлеще, чем в продвижении по карьерной лестнице, а второго шанса у него могло больше не быть, и это означало, что весь план пошёл по пизде с самого начала, это была его вина, его — и его неумения держать себя в руках, и теперь… мне пиздец мне пиздец мне пиздец Паническая череда осознаний оборвалась, когда Ричард окинул его долгим взглядом, почему-то задержавшись на его лице, и сделал шаг к нему. Гэвин рефлекторно попятился, но отступать было некуда, в лопатки врезалась ледяная стена, он подобрался, ожидая удара, а удара не было, как и этого Слова На Букву «П». Было лишь горячее дыхание в пугающей близости от его губ, был этот взгляд, похожий на выстрел в живот, было едва слышное, спокойное, почти что снисходительное: — Не только за свой. Раньше, чем побагровевший Гэвин успел осознать, что именно тот только что произнёс, Ричард отстранился и спросил уже громче: — Виски, ром, текила? Гэвин ошалело моргнул. — Ч-чего? — его дрожащий голос был похож на блеяние овцы. Ричард снова тонко улыбнулся, и эта улыбка не затронула его холодных глаз. — Я предлагаю угостить тебя, — вкрадчиво растолковал он. — Итак, что ты пьёшь? Гэвин не помнил, что именно ответил ему — может, «текила», а может, и «пошёл ты на хуй», — но из туалета мгновениями спустя они вышли вместе, Ричард впереди, Гэвин с отставанием в полшага, с бешено бьющимся сердцем, с влажными ладонями, с взглядом, прилипшим к чужому черноволосому затылку. И как это он мог быть настолько наивен для того, чтобы считать, что никто в участке не догадывался о его ориентации? Ричард Найнс раскусил его меньше чем за минуту.