Настоящее

      За окном машины яркими огнями быстро мелькает ночной Стокгольм. Несмотря на то, что на календаре март месяц, на улице довольно холодно, хотя на деревьях уже распускаются почки. А вот в такси относительно тепло, наверное, потому, что Вильгельм и Август неустанно спорят о каком-то сущем пустяке. Для них пьяных это обычная вещь: сначала шумно поругаться, а потом, как ни в чём не бывало, помириться. А всё потому, что Август предлагал дойти до клуба пешком через пару-тройку кварталов, а Вилле оспаривал поездку в тёплом такси. Ценник, правда, в три ночи был адский, но Вильгельм был готов на всё, лишь бы не идти пешком.       Отметить собирались успешно сданный Вилле один из нескольких магистерских экзаменов. Август честно терпел целый скучный месяц, который Вильгельм потратил на подготовку, и, как только появилась возможность, утащил друга тусить. Вилле, впрочем, был не против наконец расслабиться и довольно быстро согласился. Всё это и приводит Вильгельма в такси (где дышать весьма проблематично, потому что Август вылил на себя галлон парфюма), которое мчится в один из клубов. Заядлым тусовщиком Вилле особо никогда не был, в отличие от старшего брата Эрика и Августа, а лишь вписывался за компанию. Поэтому, как правило, место для досуга выбирали старшие товарищи.       Клуб встречает их обоих разгаром всеобщего веселья и оглушающим рёвом музыки. Навскидку Вильгельму кажется, что мощность колонок, усиливающих звучание инструментов, сильно превышена, но после пропущенной ещё дома банки пива его это несильно волнует. Август выглядит довольным и моментально начинает подпевать музыкальной группе, играющей сегодня на сцене. Вилле лишь улыбается, пытаясь игнорировать лёгкую боль в голове от резкой смены звуков и света вокруг, и вдыхает смесь клубных запахов: от алкоголя до разгорячённых тел. — С вами по-прежнему «Хиллерска»! — раздаётся звонкий девичий голос откуда-то со сцены. — И сегодня у нас для вас сюрприз! Мы хотим представить вам новую песню, которую написал мой талантливый брат! Надеюсь, вам понравится «Красный свет»! Вильгельм чувствует подвох моментально — засранец Август притащил его на вечернее выступление своей любимой панк-группы — и оборачивается на друга, стоящего рядом. Хрупкая девушка у синтезатора, которой, вероятно, и принадлежал звонкий голос, целиком и полностью увлекает внимание Августа, так что Вилле даже обижается. Только всё его недовольство растворяется в воздухе, как только к нежной мелодии добавляется чарующее пение. Вильгельм ловит лёгкий ступор, но находит в себе силы поднять глаза к сцене. Под красными софитами всё та же группа, о которой Август прожужжал все уши в стиле «да они классные, ты просто не шаришь!». Взгляд Вилле притягивает солист, оказавшийся горячим латиносом с короткими кудрявыми волосами и в невероятно обтягивающей одежде. В клубном освещении он выглядит, как в естественной среде обитания, оттого становясь ещё более харизматичным. От пения солиста у Вильгельма бегут мурашки по коже, а дыхание невольно замирает. Мягкий голос тянет каждую ноту, как-то по-особенному отдаваясь всему происходящему, как в последний раз. Ведомый абсолютным обожанием, Вилле подходит ближе, даже не замечая, что Август следует его примеру и что-то говорит. Солист вряд ли когда-нибудь это узнает, но для Вильгельма он подобен Гаммельнскому крысолову, за музыкой которого нужно идти. Уже на первом припеве Вилле ловит своё тело на полном предательстве: в такт и голова качается, и носок кроссовка стучит по полу, как метроном. Что ещё страннее, так это возникшее желание слушать эту группу на постоянном репите ради этого голоса, несмотря на то, что жанр музыки для Вильгельма не самый привычный. Обрывки фраз Августа ожидаемо теряются в общем шквале звуков. — Что, прости? — наконец отвисает Вилле, замечая, как группа оставляет свои инструменты под довольный свист и аплодисменты слушателей. — Поверить не могу, что я рассказал тебе всё, что знаю о этих ребятах, а ты ничего не слушал! — возмущается он и притворно хмурится, сводя густые чёрные брови к переносице. — Август, они идут к нам? — Вильгельм чувствует, как от волнения потеют ладони и учащается дыхание. — Скажи, что нет! — О да, Вилле, о да! — ржёт позади стоящий Август и хлопает друга по плечу. — Ладно, повторный быстрый экскурс, чтобы ты не ударил в грязь лицом. За синтезатором была Сара, рядом с ней идёт Аюб, а позади них Рош. Симон тоже где-то тут. Вилле судорожно пытается сопоставить имена и образы музыкантов, причём ему это даже удаётся. Значит, того вокалиста зовут Симон. Вильгельму кажется, что это лёгкое и звонкое имя как нельзя лучше подходит ему. Перед глазами снова предстаёт образ поющего Симона, и Вилле приходится помогать головой, чтобы вернуться в реальность. Аюб и Рош сдержанно здороваются с Августом, а вот Сара, наоборот, даже обнимает его. — Хола, Август, — девушка позволяет ему чмокнуть себя в щёку. То, как мгновенно тушуется его друг, веселит Вильгельма, для которого это не самое частое зрелище. Вообще мало что может заставить Августа смущаться, так что эта Сара действительно особенная девушка. Вилле находит её весьма симпатичной с этим разноцветным боевым раскрасом вместо привычного сдержанного девичьего макияжа. Август представляет Вильгельма большей части группы, но вот в разговор тот откровенно не выписывается, а потому решает отступить в направлении барной стойки. Стоит Вилле развернуться, как он буквально натыкается на Симона нос к носу (причём буквально) и замирает, напрочь игнорируя своё вторжение в чужое личное пространство. А ещё Вильгельм тут же понимает, что «горячий» — это недостаточно точная формулировка, и вернее было бы сказать «пиздец какой горячий и чертовски сексуальный». В висках у Вилле стучит кровь, и дыхание мгновенно отнимается, как будто в горле плотным слоем набита вата. — Привет, — Симон приветливо улыбается и делает шаг назад, давая им обоим пространство для маневра. Кажется, вокруг не остаётся воздуха, словно они в полном вакууме, и Вильгельм судорожно пытается вдохнуть, со стороны наверняка выглядя как брошенная на берег рыба. Перед глазами красочным калейдоскопом пляшут огни и смутные очертания людей рядом — всё это заставляет Вилле чувствовать лёгкое головокружение и подступающую тошноту. — Эй, всё в норме? — обеспокоенно уточняет Эрикссон, а в подведённых глазах явно прослеживается беспокойство. После второй фразы из уст Симона Вильгельм понимает, что значит фраза «земля уходит из-под ног», ведь чувствует он определённо именно это. Вилле кажется, что он ловит самую странную паническую атаку, до того непохожую на все прошлые, что становится аж страшно. Перед глазами всё плывёт до неразборчивых смазанных пятен, и Вильгельм откровенно теряет связь с реальностью. — Пойдём со мной! — всё тот же приятный голос выдергивает его обратно в жизнь. Вилле чувствует, что его взяли за руку и аккуратно повели сквозь танцующих людей. В закулисном коридоре было прохладнее и куда тише, чем в самом клубе, поэтому Вильгельму становится чуть лучше. Почти окончательно его отпускает, когда Симон отводит в гримерку, бережно помогает сесть на диванчик и наливает стакан воды. Гул в голове становится слабее, но Вилле всё равно откидывает голову на спинку дивана, чтобы не спугнуть секундное улучшение резкими движениями. Как и учил психолог, он прикрывает глаза и сосредотачивается на своих ощущениях. Неожиданно полно чувствуется аромат какого-то парфюма, которого Вильгельм никогда не слышал. — Я могу тебе чем-то помочь? — обладатель необычного запаха наклоняется, должно быть, слишком низко, потому что его шёпот кажется Вилле очень громким. Вильгельм едва заметно отрицательно качает головой, уже собираясь поблагодарить за это спасение и уйти. Совершенно некстати в голову пробивается мысль, что многие девочки хотели бы оказаться сейчас на его месте. Вилле твёрдо себе обещает, что досчитает до десяти, откроет глаза, поблагодарит своего буквально спасителя и вернётся к Августу, однако по какой-то причине он не может заставить себя подняться. Чего Вильгельм ожидает в последнюю очередь, так это того, что Симон начнёт тихо напевать детскую песенку. Головокружение уходит куда-то на второй план, а сам Вилле открывает глаза и не может сдержать улыбки. Симон, одетый в чёрные кожаные шмотки, как последний панк на земле, сидит совсем рядом (причём их коленки соприкасаются самым неловким образом), смотрит своими подведёнными глазами прямо в душу и нежно напевает. — Полегчало? — мягко интересуется Эрикссон, в открытую изучая гостя своей гримерки. Вильгельму кажется, что просто невозможно быть одновременно милым и крутым, но Симон успешно рвёт все шаблоны. Вопрос парня мгновенно возвращает Вилле в реальность, но ему приходится тяжело сглотнуть, прежде чем ответить. — Да, — он чуть выпрямляется на диване, принимая менее умирающую позу, и тянет руку. — Вильгельм, можно просто Вилле. — Я знаю, — совершенно спокойно заявляет Эрикссон, довольно ощутимо пожимая протянутую руку. — Ты друг Августа. Он кое-что рассказывал о тебе. Правда, я представлял тебя по-другому. Вильгельма бросает сначала в жар, а потом в холод, и он неловко хлопает глазами. От мысли, что Симон думал о нём и представлял, каждый сантиметр кожи загорается огнём, уши ощутимо краснеют, а ладони немедленно потеют. Холодный разум подсказывает, что это всего лишь речевой оборот, а Августу стоит отрезать его язык без костей. — И я тебя разочаровал? — Вилле охотно принимает правила этой странной игры. — Наоборот, — уголок губ Эрикссона дёрнулся вверх в полуулыбке. — Он явно забыл упомянуть, что ты симпатяга. Определённо, сначала в этом мире появился Симон Эрикссон, а уже потом застенчивость. Вильгельм ощущает, как приятно пылают щеки, явно краснеющие ещё сильнее от столь беспардонного комплимента. В голове отчётливо пульсирует мысль, что Симон сейчас с ним пофлиртовал, и по телу разливается ещё больше тепла. У Вилле, как у бисексуала, гей-радар барахлит буквально постоянно, поэтому он затрудняется определить, гей ли Эрикссон или это просто заигрывающая манера общения. — Ладно, прости, — спохватывается Симон и попутно неловко ерошит кудри ладонью. — Иногда я забываю снять маску крутого парня. Кстати, сниму штаны? Все мозговые центры в голове Вилле трубят тревогу и заливаются красным светом сигнализации. Они знакомы примерно десять минут, но уже звучат такие предложения… И Вильгельм соврёт, если скажет, что первая его мысль была ответить отрицательно. В голове у него немедленно возникают картинки, одна другой краше, и Вилле приходится слегка качнуть головой, чтобы отогнать навязчивые и обнажённые образы Эрикссона. — Что, прости? — уже второй раз за вечер переспрашивает Вильгельм, теряя связь с реальностью. — Переоденусь, в смысле, — непринуждённо поясняет Симон и хлопает себя по бедру в кожаных штанах. — Кожа адски липнет к телу. — Конечно, — скрывая разочарование, что на пол полетят не его штаны, Вилле поспешно кивает и, приличия ради, отворачивается. В затылок ему летит смешок, а Вильгельму самому очень хочется посмотреть на переодевающегося Симона краем глаза. Если задуматься, то больше всего его удивляет тот факт, что Эрикссон ещё не выставил его за дверь гримёрки. А сам Вилле будет полным дураком, если уйдёт по собственному желанию. Остановившись на этой мысли, он принимается изучать стены довольно маленькой гримёрки, украшенные плакатами каких-то зарубежных рок-групп и разного сорта цитатами. Сосредоточиться на интерьере не получается от слова совсем, потому что Симон издаёт недвусмысленные звуки: сначала со скрипом стягивает обе штанины, а потом поочередно прыгает на одной ноге, окончательно снимая штаны. Вильгельм всё-таки косит боковым зрением на Эрикссона, надевающего тёмные джинсы, за которыми очень скоро скрываются худые ноги и чёрные трусы вместе с резинкой с наименованием бренда. Вилле шумно сглатывает и тут же проклинает себя за это, пока Симон стаскивает футболку, лишь ещё больше разлохмачивая беспорядочные кудри. Несмотря на танцевальную пластичность, тело Эрикссона не накачено, а как-то божественно худощаво. В свете потолочной люстры что-то в районе пояса отблескивает в сторону Вильгельма, и он очарованно поворачивается, напрочь забывая, что они знакомы меньше получаса. Сердце пропускает пару ударов. Вилле видит, что у Симона проколот пупок. Ничего экстравагантного, простая и стильная штанга серебристого цвета. Вильгельм чувствует, как низ живота сводит приятной истомой от одной только мысли о том, какая эта железяка на ощупь. Эрикссон не слепой и голодный взгляд замечает сразу же, но виду не подаёт, наслаждаясь вниманием. Когда же он наконец поворачивается к Вилле, так и не надев ничего на голый торс, то в глазах его бегают задорные искорки. — Хочешь посмотреть? — Симон легонько наклоняет голову вбок, как дикий лис. — Я… М-м… — пойманный с поличным Вильгельм напрочь забывает, как говорить, и выдаёт слово в один слог. — Да. Эрикссон подходит ближе с какой-то совершенно невообразимой грацией, которая недоступна простым смертным, так что Вилле остаётся лишь нервно облизнуть губы. Смуглое и подтянутое тело действует на него гипнотически и напрочь перекрывает любое стремление к рациональному мышлению. Прямо перед Вильгельмом произведение искусства, на которое можно лишь смотреть, не трогая руками. Вопреки этому Вилле тянется пальцами, располагая указательный на верхнем шарике, а большой — на нижнем. Застывший сверху Симон нервно сглатывает, но молчит, не отходя ни на шаг и взглядом пристально следя за чужими пальцами. По напрягшемуся животу Вильгельм понимает, что Эрикссон задержал дыхание от возникшего между ними трепетного напряжения. Не выпуская из руки украшение, Вилле плавно поднимается с дивана и оказывается настолько максимально близко к Симону, что буквально чувствует чужое дыхание на своих губах. Они одного роста, поэтому Вильгельм встречается со взглядом Эрикссона глаза в глаза и наблюдает, как чёрный зрачок поглощает коричневизну радужки. Полностью погруженный ощущением холодного металла на тёплом животе и тёмными глазами напротив, Вилле не слышит шума открывающейся двери. — Вилле, ты… — Август застывает в дверном проёме, явно не будучи готовым к такой картине. — Оу. Вильгельм и Симон оборачиваются на него синхронно, но ни у кого из них даже не проскакивает мысль о том, что нужно отойти друг от друга. Вилле выпускает из руки украшение и разворачивается лицом к Августу, не зная, что ему сказать. Тот, конечно, в курсе ориентации Вильгельма, но ситуация складывается всё равно экстравагантной, даже несмотря на то, что ничего действительно интимного Август не застал. Вилле и Симон переглядываются. — Хотел спросить, как ты, но что-то мне подсказывает, что всё отлично? — Август изо всех сил сдерживает улыбку-усмешку, но получается так себе. — Август! — смущённо отзывается Вильгельм и чувствует, что на щеках уже теплится стыдливо красный румянец. Вилле хочется припомнить Августу какой-нибудь из его косяков с девушками, коих было предостаточно, но на ум, как всегда, в нужных ситуациях не приходит ничего. Эрикссон, замерший рядом с ним, в диалог предпочитает не вмешиваться, чтобы не ляпнуть чего-то не в тему, и просто следит за его развитием. Наконец Август окончательно отвисает от своего замешательства и легонько трясёт головой, вероятно, отгоняя ещё одну несмешную шутку не в тему. — Ладно, принц, я снаружи, если что! — Август салютует и выходит из гримёрки. — Значит, принц? — Симон с неприкрытым любопытством смотрит на Вилле и закусывает нижнюю губу. Отходя на нейтральное расстояние, Эрикссон подхватывает со стула фиолетовое худи и так быстро проскакивает в него своим худощавым телом, что с губ Вильгельма едва не срывается разочарованный вздох. Август хотел как лучше, а получилось как всегда — это уже становится его собственным кредом. Вилле плюхается обратно на диванчик и, заметив на столике около стакан воды, предназначавшийся ему, делает маленький глоток. — Э-э-э, ну, типа, да. Август просто очень оригинальный, — Вильгельм искренне улыбается то ли от недавней головокружительной близости собеседника, то ли от приятных воспоминаний былого. — В общем, мы познакомились в школе, он учился на одном году с моим старшим братом. Наша мама владеет крупным холдингом, акции которого когда-нибудь перейдут нам, ну там в процентном соотношении. Поэтому Август это и придумал, мол, Эрик — кронпринц, потому что к нему перейдёт больше половины пакета, а я просто принц. Эрикссон в ответ тоже улыбнулся, окончательно смущая Вилле, которому кажется, что он снова сказал слишком много. От неуверенности снова потеют ладони, так что Вильгельм тянется к стакану с водой и делает глоток. Обычно общение с незнакомыми людьми у Вилле идёт примерно никак, но каким-то магическим образом с Симоном всё совсем иначе. Он словно из другой вселенной, весь такой честный и настоящий. Какое-то время Эрикссон ещё возится у большого зеркала, смывая с лица тот минимум макияжа, который только подчёркивал его выразительную внешность. Вильгельм следит за лёгкими движениями с интересом, пока Симон не заканчивает смывать сценический образ со своего лица и не садится рядом на диване. К сожалению Вилле, между ними есть немного пространства, и колени уже не соприкасаются. — Значит, бизнес у тебя в крови… — Эрикссон озвучивает собственные мысли и тут же добавляет. — А я вот всегда был далёк от всей этой математики с экономикой. Наверное, поэтому я и слетел с юрфака… Это довольно ощутимо удивляет Вильгельма. Пока он учился на факультете бизнес управления, то часто пересекался со студентами-юристами, и они даже близко не похожи были на Симона. Дело было не в происхождении или внешности, а скорее в расположении к людям. Эрикссон буквально притягивал к себе людей вокруг и, Вилле даже не сомневался, что он всегда был душой компании. После произнесённых слов Симон легонько смущается, словно понимая, что собеседнику это вряд ли интересно, а он сам вновь наболтал лишнего и неинтересного. — Неожиданный факт из биографии? — своим забавным комментарием Вильгельм разряжает обстановку. — Сверхсекретный! — передразнивает Эрикссон, но потом возвращает словам серьёзность. — Вообще, об этом знают только мои близкие. Наверное, я даже не жалею, что не вышло стать адвокатом. — Серьёзно? Адвокатом? — Вилле вновь удивлённо раскрывает рот. — Ну, ты не подумай, просто твой образ и песни… Не очень сочетается и… Я несу полную глупость. — Немного, но как твой адвокат, я тебя оправдываю! — Симон беззлобно усмехается, но, спохватившись, что сказал «твой», тут же умолкает, хлопая подведенными глазами. Воцаряется неловкая тишина, которую разбавляет шумная музыка, доносящаяся из колонок в зале. Вильгельм крутит в голове информацию о новом знакомом, которая никак не вяжется с его образом, и едва сдерживает себя от вопросов. Хотя поза Эрикссона, включая закинутую одну ногу на другую, говорит о том, что ему абсолютно комфортно здесь. Это придаёт Вилле уверенности. — И почему именно адвокатом? — Вильгельм наконец озвучивает крутящееся в голове, но, наблюдая за тем, как брови Симона удивлённо ползут вверх, добавляет. — Нет, если это слишком личное, можешь не отвечать, конечно… В душе Вилле, конечно, надеется на ответ, потому что внезапно ему интересно абсолютно всё, что связано с Эрикссоном. Этот парень буквально был полон загадок, которые так хотелось открывать по одной, постепенно узнавая его всё лучше и лучше. Симон притягивал к себе, а Вильгельм не собирался противиться этому. Эрикссон лениво меняет позу, садясь вполоборота к Вилле и располагая колени на диване, и, поставив левый локоть на спинку, задумчиво облокачивает голову на ладонь. Вильгельм отчётливо читает в чертах лица напротив задумчивость, пока наконец Симон не начинает говорить. — Мне кажется… Несмотря на все усилия государства, люди всё ещё сталкиваются с расизмом. А я чертовски ненавижу несправедливость, — Эрикссон пожимает плечами. — Когда я поступал, то думал, что потом буду помогать людям, столкнувшимся с дискриминацией из-за, ну, знаешь, например, цвета кожи или lenguaje distinto. Симон небрежно качает головой, словно намекая на своё происхождение, и Вилле понимает, к чему он клонит. Неосознанно Вильгельм принимает такую же позу, как и Эрикссон, только зеркально противоположную. Он хочет уделить Симону как можно больше внимания, потому что слушать его невероятно интересно. — Кажется, у нас нашлось что-то общее, — соглашается Вилле и тут же вносит ясность. — Я про помощь людям. В отцовском холдинге я занимаюсь благотворительностью. Пока это всё по мере возможностей из-за учёбы, но, надеюсь, скоро получится посвятить этому больше времени. — У нас больше общего, чем мы думаем, — в никуда произносит Эрикссон. Когда Вильгельм уже готов спросить, что имеет в виду Симон, из недр клуба слышится громкий возглас Сары, которая зовёт брата. Пробормотав извинения, Эрикссон выходит из гримёрки, оставляя Вилле наедине со своими мыслями. Вильгельм вновь принимается осматриваться вокруг, но без Симона гримёрка уже не кажется такой интересной. Откровенно говоря, Эрикссон был главным украшением этой комнаты. Краем уха Вилле цепляет непривычную тишину вокруг, но быстрее, чем он об этом думает, Симон возвращается, плюхаясь рядышком всё в том же положении лицом к Вильгельму, разве что не кладя локоть на спинку. Вилле это понимает, ведь и у него самого слегка подзатекла рука. — Прости, организационные моменты, но я принёс извинение, — легко извиняется Эрикссон, протягивая пиво. — Так о чём это мы? — А о чём это мы? — Вильгельм намёка не улавливает. Вилле с характерным пшиком открывает свою банку, чтобы разрядить обстановку, и старается не смотреть на Симона. Тот следует его примеру и тоже собирается открыть своё пиво, только банка громко шипит и исходит пеной, так что Эрикссону приходится резко вытянуть руку от себя, чтобы не испачкаться. Это забавное происшествие заставляет Вильгельма рассмеяться без всякой причины, причём Симон смеётся следом, осознавая, как выглядит со стороны. Момент кажется безумно искренним. — Думаю, ты хотел рассказать мне о себе, — предлагает парень, улыбаясь так, что никто не смог бы отказаться. Обычно в ответ на эту просьбу Вилле выкладывал самые примитивные факты о себе, которые можно было нагуглить минут за пять. Всё-таки непросто быть сыном одной из самых известных женщин Швеции, тут особой свободы действия и нет. Вильгельм и так потерял то немногое доверие, каким их с братом баловала мать, когда она застала его целующимся с парнем. И как Вилле ни пытался объяснить, что быть бисексуалом нормально и в их стране, и вообще в целом, у него это не вышло. Мать ограничилась лишь сжатыми губами и просьбой не выставлять это напоказ, Вильгельм же послушно согласился на эту уступку, лишь бы прекратить ссору, которая ни к чему бы не привела… — Последние пару лет я словно не в своей тарелке. Даже не так… Я живу чужую жизнь, всё вокруг такое привычное, но как фальшивое. Все люди вокруг как будто ненастоящие, а просто роботы, притворяющиеся живыми. Мир вокруг сплошная пустышка… — Вилле явно неловко говорить правду, но слова сами льются из его рта, явно засидевшись в голове. — И да, я понимаю, как это звучит из уст мальчика, который родился с серебряной ложкой во рту… — Всё в порядке, — тут же закивал Эрикссон. — Нужна большая смелость, чтобы в этом признаться. И самому себе, и кому-то. — Спасибо, — Вильгельм облегчённо улыбается, а глаза его благодарно светятся. — Я впервые кому-то об этом говорю, и ты не представляешь, что твои слова для меня значат. Ты самое живое и настоящее, что случалось в моей жизни в последнее время. Боже, звучит отстойно. Смущённый Вилле делает ещё глоток пива, он точно не собирался вываливать всё это дерьмо на Симона, но выговориться малознакомому человеку всегда проще. Хотя с каждой минутой Вильгельму всё больше и больше верится, что он встретил своего человека. Однако делиться этими своими мыслями Вилле не спешит, чтобы не рушить их едва уловимую связь. — Нормально, — Эрикссон одобрительно машет ладонью и улыбается самой тёплой улыбкой. — Продолжай, если тебе комфортно. — Из-за всей этой ответственности и имиджа, про который мама постоянно говорит, я чертовски боюсь облажаться. А ещё я чувствую себя некомфортно в некоторых людных местах, если на меня обращают внимание. Иногда с этим получается справиться, а иногда всё перерастает в откровенную панику, как сегодня. Ну, вообще, у меня вроде как год без панических атак… — неуверенно делится Вильгельм, зачесывая волосы назад. — До сегодняшнего дня, а точнее до этого утра. — Прости? — Симон с сожалением закусывает губу. — Оу, нет-нет-нет, — останавливает его Вилле, показывая рукой «хватит». — Это вообще не твоя вина. Эрикссон ободряюще берёт его за руку и чуть сжимает, заставляя сердце Вильгельма пропустить несколько ударов от мягкого прикосновения. Вилле сложно объяснить это самому себе, но с Симоном у него удивительное взаимопонимание. Ему бы хотелось, чтобы это было взаимно, но по Эрикссону довольно сложно сказать, что тот думает на этот счёт. Вероятно, раз Симон продолжает сидеть с ним здесь, ему хорошо. По крайней мере, Вильгельму хочется так думать. — Вы с Августом совсем разные, хотя я и не близко вас обоих знаю… — жмёт плечами Эрикссон. — Да и ты не особенно похож на фаната нашей музыки. — Несмотря на то, что Август прожужжал мне все уши, я до сегодня ваши песни не слышал. Мы вроде как собирались отпраздновать мой сданный в магистратуре экзамен… Или я хотел праздновать, а он послушать вас, — Вилле усмехается и на секунду замирает, внезапно вспоминая, что вообще-то пришёл не один. — Стой, а он где? — Он уехал с Сарой… — Симон достаёт из заднего кармана джинсов свой телефон и смотрит на яркий экран. — Полчаса назад где-то. — Не завидую ей, — Вильгельм приглаживает свои волосы. — А? Почему? — Эрикссон встрепенулся, оживляясь. — Мне стоит что-то знать? — Кроме того, что он собирается заняться с ней сексом и слинять утром? — Вилле пожимает плечами и делает ещё глоток пива. — Наверное, не стоит. — Вилле, полегче, — недовольно отвечает Симон, слегка морща миниатюрный нос. — Мы говорим о моей сестре, вообще-то. — Твоей сестре? — рот у Вильгельма раскрывается против воли. — Чёрт, прости. Я не думал, что… В смысле… — Брось, ты не знал, я понимаю, — Эрикссона разговор даже забавляет, как и столь явное удивление парня напротив. — Сара — моя сестра, и в разбитых сердцах она даст фору любому. Они вроде давно знакомы, а Август, кажется, всё ещё надеется на серьёзные отношения. — Да ну… — Вилле, очевидно, теряется от таких подробностей, и ему кажется, словно он открыл параллельную вселенную. Разговор невольно заходит в тупик, а Вильгельм прислушивается и обнаруживает, что кроме двух тактов дыхания ни в комнате, ни в самом здании больше нет звуков. Это всё кажется сюрреалистичным пузырём с вакуумом. Вилле концентрируется на отсутствии музыки из танцевального зала и переводит взгляд на Симона, делающего глоток пива. Кадык двигается вверх и возвращается вниз, а сам Эрикссон машинально облизывает губы. Вильгельм на силу отводит глаза. — Погоди, мы что, одни? — всё же решает уточнить Вилле. — Ага, — совершенно серьёзно кивает Симон. — Хозяин клуба — хороший друг Аюба и попросил его присмотреть за баром, пока будет в отъезде. Собственно, поэтому сегодня клуб работает до последнего посетителя. Эрикссон вытаскивает из кармана ключи, на брелке которых значится название клуба, и машет ей, заставляя связку звенеть. В последней фразе Вильгельм считывает флирт, но пытается убедить себя, что просто выдаёт желаемое за действительное. — Круто, — Вилле неловко улыбается. — Никогда не был в клубе после закрытия. — Тогда пошли! — весело восклицает Симон, поднимаясь с дивана, и протягивает руку. Вильгельм без раздумий поднимается и берёт его за руку. Это всё кажется каким-то подростковым приключением, и от этого так спокойно и уютно. Эрикссон ведёт его по подсобным помещениям, щедро сдабривая экскурсию весёлыми историями из жизни группы. А Вилле не остаётся ничего другого, кроме как смеяться и ощущать нежную ладонь на своей. В итоге Симон приводит его обратно в танцевальный зал, где без людей как-то непривычно пусто. Пока Вильгельм осматривается вокруг, понимая, что место тут занимали исключительно люди, Эрикссон заскакивает за барную стойку. Вилле оборачивается на звон рюмок и видит Симона, который натирает бокал движением, явно позаимствованным из фильма. Эрикссон манит к себе одним пальцем, и, не удержавшись, Вильгельм, конечно, подходит. Без чёрной подводки по контуру глаза Симона теряют кошачий прищур, а взгляд становится мягче. А ещё Вилле замечает безумно притягательную деталь — серёжки в ушах Эрикссона разной длины. Это, казалось бы, мимолётное наблюдение разжигает ещё больше интереса в Вильгельма. — Итак, уважаемый Вилле, что будешь? — Симон действительно смахивает на настоящего бармена. — Э-э-э… — Вильгельм явно в ступоре, потому что нигде не видно меню, а сам он не особо-то и разбирается. — На твой вкус? — Я могу намешать кое-какие коктейли, но у меня есть идея поинтереснее… — Эрикссон ухмыляется, совсем как змей-искуситель. — Играем в «Я никогда не»? Лицо Вилле выражает все степени непонимания, о чём идёт речь и как игра связана с алкоголем. Но опыт довольно бурной школьной молодости подкидывает ему в голову мысль, что у любых алкогольных забав всего две цели: узнать все секреты или трахнуть соперника. Вне зависимости от того, к какому варианту его подталкивает Симон, Вильгельм согласен на любой исход. — Ты никогда не играл, что ли? — искренне удивляется Эрикссон, разгадав причину затянувшегося молчания. — Как вообще развлекаются на студенческих вечеринках в твоём дико пафосном университете? — Пивной пин-понг и беспорядочные половые связи? — Вилле жмёт плечами и издаёт неловкий смешок. Симон искренне смеётся и старательно что-то выискивает по барным полкам, пока наконец не издаёт ликующее «о!». Он достаёт несколько соседних бутылок, среди которых нетрудно узнать самую шведскую водку в мире. Вильгельм многозначительно хмыкает, не в силах сдержать ухмылку. Глубокая ночь обещает быть интересной благодаря Эрикссону. — Малина или персик? — спрашивает Симон и поочерёдно поднимает бутылки. — Персик, — Вилле выбирает наобум, потому что оба эти вкуса для него в целом равнозначны. Щёки Эрикссона легонько краснеют, и тот согласно кивает, оставляя рыжеватую бутылку на стойке, а рубиновую возвращает на место. Вильгельм искренне надеется, что в составе нет сахара и голова на утро не будет молить о трепанации, пока Симон достаёт и ставит низенькие стопки на специальный длинный поднос. — 8 раундов? — догадывается Вилле, считая посуду. — Схватываешь на лету, — Эрикссон оторвался от сосредоточенного разлива, чтобы подмигнуть. — С закуской или без? — Без, — отрицательно качает головой Вильгельм. В его парадигме напиться и натворить глупостей легче, чем делать это на трезвую голову. Наконец Симон наполняет последнюю стопку и зовёт Вилле за вип-столик. Всё-таки находиться в клубе после закрытия имеет свои плюсы. Здесь вместо высоченных барных стульев были кожаные диваны и кресла, да и в целом обстановка была пафоснее. Поставив поднос с напитками на круглый стол, Эрикссон плюхается на диван, а Вильгельм садится в мягкое кресло напротив. Это определённо самые крутые декорации для алкогольной игры. — Итак, по очереди говорим «я никогда не…» с продолжением, если ты это делал, то пьёшь стопку. Кто быстрее выпьет — тот проиграл, — кратко объясняет суть Симон. — Я начну… Я никогда не учился в магистратуре. Пей! Вилле начинает казаться, что всё сказанное им непременно будет обращено против него в этой игре, а главная цель тут — напиться. Принимая все правила, Вильгельм берёт ближнюю стопку водки и, легонько выдохнув, быстро опрокидывает её в себя. Насыщенный привкус персика обжигает гортань мгновенно, заставляя Вилле опешить и зажмуриться от неожиданности. И хотя фруктовый оттенок смягчает вкус водки, едкое послевкусие напоминает о каждом проценте спирта. Вильгельм машинально трёт нос и спустя некоторое время чувствует себя легче и расслабленнее. — Я никогда не играл в «Я никогда не…», — хитро ухмыляется Вилле, в открытую обыгрывая парня в его же игре. — А ты умён! — смеётся Эрикссон и пьёт, также жмурясь и потирая нос вслед за Вильгельмом. — Окей… Ему также приходится какое-то время привыкать ко вкусу водки и всем тем ощущениям, что она обострила. Ядреный алкоголь немедленно бьёт в голову, поэтому Симону нужно больше времени, прежде чем заставить Вилле выпить следующую стопку. Мысли в голову оголтело крутятся около всех известных фактов, и Эрикссона осеняет довольно очевидно: — Я никогда не покидал пределы Швеции, — Симон следит за тем, как Вильгельм пьёт. — Я знал. — Я настолько предсказуем? — с наигранной обречённостью в голосе усмехается он. — Хорошо… Я никогда не выступал со сцены для больше, чем 100 человек. — Нечестно! — кривится Эрикссон, но пьёт, а потом и вовсе находит нестандартный ответ. — Я никогда не занимался сексом с девушкой. Вилле густо краснеет, то ли от новой стопки выпитой водки, то ли самих слов Симона. От стеснения Вильгельма спасает только то, что сидящий напротив и улыбающийся парень пьян настолько же. Идиотская мысль вывалить правду, которая прожигает мозг, кажется забавной и гениальной одновременно. Спрашивается, почему Эрикссон может его смущать, а он — нет? — Я никогда не хотел кого-то поцеловать, как сейчас. Вилле напряжённо глядит на Симона, ожидая, что тот выпьет свою стопку. Блики разноцветных софитов отражаются в мутной текиле. Сам того не замечая, Вильгельм до крови прокусывает нижнюю губу, и металлический вкус смешивается с привкусом персика. Это вкус разочарования. Эрикссон тянется к стопке и с одного размашистого глотка выпивает. Пока Вилле глядит в ступоре, Симон перегибается через стол и, взяв за грудки оранжевого свитшота и подтянув к себе парня, целует его в губы. Вильгельм даже не отдаёт себе отчёта в том, что тут же раскрывает рот и впускает чужой язык. Вкус водки с персиком немедленно расцветает во рту. Будучи так по-хозяйски притянут, Вилле чувствует, как жар, туманивший разум, разливается по всему телу. Зависшему над столом Эрикссону явно этого не хватает, поэтому он подаётся ещё ближе к сидящему Вильгельму, при этом с заметным грохотом задевая оставшиеся стопки. Текила разливается по столу в объёмные и пахнущие лужицы, но это никого не волнует. Симон явно играет не по правилам, но прямо сейчас Вилле настолько всё равно, что поддаётся, когда Эрикссон тянет его из-за стола, не разрывая поцелуя. Руки Вильгельма уже давно забрались под сиреневую толстовку и вовсю скользили по чужой спине так же лихорадочно, как тонущий ищет спасательный круг. Вилле нуждался в Симоне больше всего на свете и никак не мог отпустить его. Эрикссон же, наоборот, лишь прижимается сильнее и теснее, не давая Вильгельму оторваться даже на секунду. Вынуждая его обогнуть стол, Симон садится на диван и тянет Вилле усесться сверху, что тот и делает, сидя лицом к лицу и упираясь коленями в кожаную спинку. Эрикссон в силах издать лишь взбудораженный стон, выдыхая горячий воздух прямиком в шею Вильгельма, и тут резко выдыхает, чувствуя чужие пальцы на животе. Алкоголь раскрепощает до приятной ватности в голове, и Вилле отрывается от губ Симона лишь для того, чтобы провести влажным языком по его уху. Эрикссону не хочется, чтобы эта горячая феерия с привкусом персика заканчивалась, но он всё равно отрывает Вильгельма, притягивая за подбородок к себе, чтобы их лица оказались на одном уровне. — Я бы не хотел… Если это только потому… что ты не осознаешь… это… — Симон рвано дышит и пытается собрать разбегающиеся слова в кучку. — Если это в тебе алкоголь… то не надо… Не хочу не по-настоящему. — Симон, мой милый Симон, — тянет Вилле прямиком в губы напротив. — Я ещё никогда не чувствовал себя таким настоящим и живым. От этих слов по Эрикссону бегут лёгкие мурашки, которые Вильгельм чувствует кончиками своих пальцев. Получив полную отмашку, Симон снимает с него оранжевый свитшот, который ему нравился только тем, что пах как Вилле, и откидывает его куда-то на пол. По молочной коже Вильгельма бежит холодок, и светлые волоски встают дыбом, но язык Эрикссона, нарочно выбирающий самые чувствительные места, быстро заставляет почувствовать жар. И хотя видеть сверху, как голова Симона скользит всё ниже, это самое возбуждающее зрелище, Вилле всё равно утягивает его в новый французский поцелуй. Вильгельму на физическом уровне просто необходимо попробовать на вкус каждый миллиметр тонких губ напротив. Эрикссон не противится, лишь на секунду отрываясь, чтобы скинуть прочь свою толстовку, под которой стало нещадно печь. Вилле целиком и полностью доверяет Симону, запуская руки в манящие кудри, с которых он не сводил глаз почти весь вечер. Они оказываются потрясающими наощупь мало того, что они идеально жёсткие, так ещё если слегка дёрнуть за них, Эрикссон открывает рот ещё шире и сильнее запрокидывает голову. В отместку за такую наглость Симон тянется к ширинке чужих брюк, и его, без сомнения, опытные пальцы чересчур быстро справляются с застёжкой. Вильгельм рефлекторно чуть привстаёт, чтобы помочь Эрикссону спустить с себя штаны, и лишь рвано выдыхает, когда чувствует чужие пальцы на своей коже. Будь Вилле чуть трезвее, в его голову бы непременно забралась мысль о том, как это всё жутко неправильно и что с ним сделает мама, если об этом узнает хоть одна живая душа. Но каким-то необъяснимым образом это самое «неправильное» кажется таким нужным и важным в данную секунду. Единственное, что сейчас правильно, это чувствовать любовь Симона и отдавать ему свою взаимен, без оглядки на весь остальной мир. За этими мыслями Вильгельм пропускает момент, предшествующий тому, как они с Симоном оказываются полностью голыми на диване в вип-зале клуба на фоне раскиданной одежды. По их коже бегают отсветы разноцветных софитов, лишь ещё больше раззадоривая фантазию. Впрочем, Вилле ничего не тяготит, кроме факта, что он готов кончить от одного только вида обнажённого Эриксона и того, что они соприкасаются тёплыми бёдрами. Чтобы отвлечься от собственной сладкой истомы, Вильгельм переключается на Симона и кладёт руки на его член. Парню остаётся лишь громко выпустить воздух изо рта, практически со свистом, от того, как реальность постепенно становится похожей на его влажные фантазии о Вилле. Пальцы Вильгельма, такие аристократично длинные и тонкие, складываются привычным кольцом на чужом члене и несколько раз проходятся по всей длине. Эрикссон шипит то ли от самих прикосновений, то ли от сухости чужой руки, но Вилле считывает это как намёк и плюёт на ладонь, как для себя самого. Это кажется таким простым и естественным, что он даже забывает подумать, что, возможно, Симон против. Подняв взгляд в немом вопросе, Вильгельм ждёт одобрения. — Просто продолжай… — единственная пара слов, которую может выдать Эрикссон. Крышу у него сносит ещё на моменте, когда видит вязкую слюну на пальцах Вилле. И с каждым его касанием Симон всё больше растворяется в эйфории, думая, что не сможет не кончить через позорно короткое время. Рука Вильгельма скользит привычными движениями вверх-вниз, лишь у самой головки слегка крутит ладонью, но вместе с этим делает что-то совершенно невообразимое. Эрикссон не выдерживает зрительного контакта с Вилле, который так вопиюще откровенно глядит на него, пока надрачивает его член, поэтому откидывается на спинку дивана и приглушенно стонет. Нет ничего удивительного в том, что Симон кончает довольно быстро, потому что он думал о сексе с Вильгельмом большую часть времени, проведённого наедине, поэтому сейчас он просто не может остаться равнодушным. Эрикссон громко и сбивчиво дышит, разглядывая заляпанный диван и руку Вилле, которую тот совершенно бесстыже вытирает о своё бедро, размазывая чужую сперму по коже. Симону кажется это невероятно возбуждающим, и он просто уверен, что у него вот-вот встанет снова, несмотря на оргазм. В голове Эрикссона всё плавится в приятном зное, так что единственное, о чём выходит думать, это возбужденный Вильгельм со стояком, сидящий на его коленях. — Ты с…? — Вилле обрывает фразу на полуслове, потому что воздуха как будто бы не хватает. — Снизу… — шепчет Симон и мурлычет, откровенно дразнясь. — Или сверху. Как тебе больше нравится… — Не слышал ничего сексуальнее… — заводясь до предела от этого сладкого голоса, на выдохе констатирует Вильгельм. — Чаще слушай мои песни, — совершенно бесстыдно усмехается Эрикссон, окончательно приходя в себя после буквально оглушающего оргазма. Вилле в ответ фыркает и съезжает с тёплых бёдер в сторону, тут же ощущая задницей холодную кожу дивана. Смену позиций Симон принимает безоговорочно и забирается сверху, без всякого стеснения разглядывая возбуждённый член Вильгельма. Тот самый, что обязательно окажется в нём этой ночью. Вилле отрицательно качает головой и аккуратно стаскивает с себя Эрикссона, вынуждая его устроиться на диване задом к нему. Возбужденное сознание Симона подсказывает удобную позу: он опирается коленями и локтями в диван, чуть прогибается, чтобы расслабить спину, и корпусом чуть подаётся назад, а вспотевшие голени тут же прилипают к кожаной обивке. Вильгельм тяжело дышит и ворочается сзади, заставляя диван под ними поскрипывать. Его руки скользят по чужим тёмным бедрам вверх. От понимания, куда тянутся пальцы Вилле, у Эрикссона перехватывает дыхание. Вильгельм проходится средним пальцем по напряженному анусу и медленно начинает входить. Симон тихо и жалобно стонет куда-то в район чужой шеи, лишь ещё больше раззадоривая Вилле. Когда Эрикссон ощутимо покачивает бёдрами навстречу, Вильгельм добавляет к среднему ещё и указательный, ещё больше растягивая. В мыслях у Вилле единственное желание — как можно скорее войти в Симона до упора и, взяв его за волосы, не позволять отстраняться и навязывать свой темп — но он слишком боится навредить нежному мальчику, поэтому не собирается жертвовать подготовкой. Ещё нескольких минут и третьего пальца оказывается достаточно, чтобы Эрикссон буквально взмолился от желания близости и расстроенно насупился, когда пальцы Вильгельма вышли из него. — Защита? — почти умоляюще просит Вилле. Симон проявляет чудеса гибкости, наклоняясь вбок к лежащим на полу брюкам, и проворно вытаскивает из переднего узкого кармана презерватив. Вильгельм почти выхватывает блестящую упаковку из рук и тут же раскатывает резину по напряженному члену. Марка презервативов ему знакома — ультратонкие с бешеным количеством дополнительной смазки. Вилле обязательно бы громко хмыкнул, если бы сознание не застилала пелена возбуждения и обожания. Когда Эрикссон ощущает, что Вильгельм входит головкой и замирает, его тело словно пронзает тысяча вольт, до того приятные ощущения выбивают из колеи. Вилле медленно продолжает двигаться внутри Симона, пока не оказывается в нём полностью, а изо рта Эрикссона не рвётся несколько красноречивых и громких стонов. По мере того как они оба привыкают к ощущениям, Вильгельм позволяет себе ускориться, сопровождая свои толчки раскачиванием на коленях. Вилле хочется ещё больше телесного контакта с потрясающим воображение Симоном, поэтому он обнимает того со спины, насколько это позволяет поза, и смазано целует в район шеи. Эрикссон сходит с ума, выгибает до предела спину и покачивает бедрами, заставляя Вильгельма двигаться всё быстрее и быстрее. Вилле ничего против не имеет, располагая одну руку на плече Симона, а вторую — на невероятно худой талии, помогая обеими держать темп. Совершенно неприличные шлепки бёдер о бедра эхом разносятся по пустому залу. Всё внутри Эрикссона сжимается, и Вильгельм чувствует, как мышцы обволакивают его член плотным и мокрым кольцом. И этого оказывается более чем достаточно, чтобы Вилле кончил, одновременно прижимаясь как можно сильнее к взмокшему Симону.              Кожаный диван, длинный и узкий, явно не подходит для лежания на нём, но парней это не волнует. Ни алкоголь, ни испытанный от близости кайф не выветриваются. Даже одеваться слишком лениво, да и не очень хочется натягивать одежду на потные тела. Несмотря на жуткий и раздражающий свет клубных софитов, вокруг них как будто бы тепло и уютно. Ощущение давно забытого дома, в который возвращаешься с надеждой, что всё это время тебя ждали. Абсолютный покой и умиротворение. Симон никогда бы не подумал, что лежать голым почти посреди клуба, пока на твоём животе примостился другой парень и вы слишком вымотаны, чтобы разговаривать, и просто смотрите друг другу в глаза, может быть так комфортно. Но это так. И, судя по блаженной улыбке Вилле, который не находит лучшего занятия, чем водить пальцем по гладкой груди Эрикссона, это взаимно. Возможно, думает Вильгельм, Симон — это лучшее, что случалось с ним за всю жизнь, и больше ничего не нужно. — Не могу поверить, что это произошло, — вдруг говорит Вилле, поднимая взгляд на парня. — Жалеешь? — Эрикссон пытается придать голосу как можно больше небрежности. — Боюсь, что всё окажется сном, — лёгкая, но искренняя улыбка трогает губы Вильгельма. — В таком случае тебе придётся постирать бельё после пробуждения, — не удержавшись, шутит Симон, легонько посмеиваясь. — Ты невыносим! — смеётся Вилле и легонько, возмущённо стукает Эрикссона в грудь. — Это тебе во мне и нравится! — в тон ему парирует Симон, но тут же замирает со взглядом испуганного оленёнка. Его фраза растворяется в воздухе, и повисает нервная тишина. Вильгельму кажется, что он услышал в тоне Эрикссона невозможное — взаимность, о которой не мог мечтать даже в самых смелых мыслях. Жизнь тысячу раз опрокидывала Вилле лицом в реальность, что в эту секунду ему было сложно поверить в тот факт, что вообще-то у них с Симоном всё может получиться. Слова смешиваются в голове во что-то невнятное, но Вильгельм не может молчать сейчас. — Я… — Вилле порывается начать, но оказывается перебит. — Чёрт, извини, я не должен был… В том смысле, что ты не обязан… Я не принуждаю тебя… — тщетно подбирает слова Эрикссон. — Если нет, я понимаю. Вильгельму приходится податься вперёд и буквально заставить Симона заткнуться под давлением губ, чтобы остановить внезапный поток извинений. Этот поцелуй, нежный и бережный, должен расставить всё на свои места, поэтому Вилле не торопится. Ведь бежать некуда и незачем, своё самое ценное он уже нашёл. Оторвавшись от губ Эрикссона, Вильгельм кладёт подбородок ему на грудь и пристально смотрит в глаза, чувствуя каждый вдох и выдох парня. Взгляд Симона уже не такой растерянный, и в карих радужках мелькает оттенок понимания. — Симон, ты действительно мне понравился… И хотя это банально, с первого взгляда, — честно отзывается Вилле. — И продолжаешь мне нравиться каждую секунду. — Ничего это не банально, — облегчённо вздыхает Эрикссон и улыбается. — Ты мне тоже нравишься. И да, эти чувства к тебе — тоже самое настоящее и живое для меня. Вильгельм не удерживается и оставляет нежный поцелуй на груди Симона, а потом вновь кладёт на неё свой подбородок. Эрикссон бормочет что-то вроде «погоди» и чуть свисает с дивана, подбирая свою фиолетовую толстовку с пола. Вопреки ожиданию Вилле, что Симон собирается одеться, он лишь какое-то время возится со шнурком и, наконец, вытаскивает его. Вильгельм с нескрываемым интересом следит за манипуляциями Эрикссона, когда тот берёт его ладонь. Вилле слишком доверяет Симону, чтобы отказаться или одёрнуть руку, поэтому через секунду фиолетовый шнурок плотно красуется на его запястье. А потом Эрикссон просто беззаботно кладёт руку на чужое плечо и обнимает Вильгельма, прижимая к себе. Время медленно ползёт к рассвету.