Алабама

— Ты! Ты никуда не пойдешь! — обезумевшая от горя мать скинула с себя шаль и, поднявшись по скрипучим ступеням, вцепилась в ручку двери, с силой пытаясь открыть её. — Ты сошла с ума! Ты никуда не выйдешь в таком виде, слышишь?! Дочь, заперевшись в ванной комнате, сидела у запотевшего зеркала и дрожа всем телом, трясущимися руками криво отрезала длинные пряди волос. В покрасневших глазах все расплывалось: лицо опухло от слез. Отрезав последнюю прядь, она выронила тупые столовые ножницы из рук и сползла на холодный кафель, закрыв голову руками и разразившись беззвучными рыданиями. Горькие, соленые слезы текли по её щекам, зубы нервно стучали, она заикалась от удушья и дергала оставшиеся волосы на голове, а после до крови впивалась коротко обстриженными ногтями в свои колени. Её заплаканный взор в который раз опасливо упал на комплект серой парадной формы, некогда принадлежавшей её брату. Отчаяние, скорбь и страх. Три мотива. Энн сделала глубокий вдох и опустилась в горячую воду с головой, желая не слышать брани матери, колотящей по двери, и душераздирающего воя младшей сестры, что стала ещё капризней, словно чувствуя, что семья потеряла покой. Возможно, сейчас ей стоило раз и навсегда закончить свои терзания души и утопиться в ванне, но Энн не могла позволить, чтобы третий раз за год они потеряли члена семьи. Похороны стоили дорого, а мать и без того тронулась умом после самоубийства безутешного мужа. Энн глубоко возненавидела своего отца за эту слабость. Ненавидела настолько, что даже в полном отчаянии продолжала жить. Презирала за то, что он не закрывал двери, и его повешенный в кабинете труп обнаружила младшая сестра — невинное дитя, столь рано лицезревшее тёмную изнанку жизни. «Люси, маленькая Люси, ты так любила вплетать мне ленты в длинные волосы, — Энн, не веря до конца содеянному, ощупала свои короткие обрубки некогда роскошного полотна, а после одним рывком вынырнула из воды, вдохнув влажный воздух. — Пути назад нет. Да и денег тоже…» Девушка, выскользнув из ванной, будто бы в последний раз, мельком, смущенно взглянула в зеркало на свое нагое, немного тощее тело и едва оформившуюся фигуру, что лишь недавно приобрела изящные, женственные очертания. Её взгляд с тягучей печалью и болью в сердце прощально остановился на темном платье. Скорбь. «Я боюсь, Даниэль. Господи, я ужасно боюсь! Это все неправильно! Ты бы никогда не позволил мне… Боже, зачем ты допустил его смерть?! Почему отец оказался так слаб?» — Она обреченно вздохнула и скрыла небольшую грудь под бинтами, а после стыдливо отвернулась от запотевшего зеркала, с тяжестью натянув ушитую мужскую рубашку и остальной комплект формы. Она долго переминалась с ноги на ногу на холодном, скользком кафеле, подправляла складки на одежде и неловко осматривала себя. Все, что она делала, было ей не свойственно. Энн была предначертана совсем другая судьба. Она была любимой всеми дочерью богатого плантатора Алабамы; предметом её увлечений была личная библиотека в доме, новые платья, сплетни и танцы с красивыми кавалерами, большинство из которых полегли на войне в первый же год. Она никогда бы не поверила, скажи ей, что аристократичной, хрупкой леди придется надеть мужскую форму и уйти на войну, дабы прокормить обнищавшую семью. Страх Она не узнала себя в зеркале и пугливо отшатнулась, ощутив укол совести и скребущее внутри отторжение от собственного вида. «Отец бы сказал, что я, дуреха, порочу честь мундира… Впрочем, то что он сделал с собой, противоречит всем заветам Библии, – Энн натянула сапоги и расправила плечи, пытаясь понять, как вжиться в новую роль. — Даниэль, как же мне не хватает твоего совета.» И все же, она надела и спрятала под одеждой серебряную цепочку с кулоном, подаренную ей братом на последнее Рождество. «Пусть хоть что-то…»

***

— Мама… – Энн, с тяжестью таща за собой саблю, нехотя вышла из тени коридора в кухню, представ в своем новом образе и, не поднимая головы, со всей серьёзностью произнесла: — Я ухожу на рассвете. Мать повернулась, будто бы не узнавая её, а после выронила из рук фарфоровую чашку, что со звонким треском разлетелась по полу на мелкие осколки. На секунды между ними повисло холодное, давящее молчание, заполнившее всю комнату. Энн съежилась от страха и стыда, вцепившись запотевшей рукой в рукоять сабли, будто бы ища в ней опору и чувство защищенности. Под пристальным, прожигающим взглядом матери она чувствовала себя болезненно-уязвимой, а иной покрой одежды с непривычки сковывал её извечно лёгкие движения. Энн, не ощущая такой нужной поддержки, подняла взгляд на оцепеневшую в ужасе мать и, едва сдерживая подступающие слезы, из последних сил полушепотом выпалила: — Нам нужны деньги, мама! Иначе я их не заработаю. Мать поднялась из-за стола и сделав к ней угрожающий шаг жестко отрезала: — Поэтому ты решила опорочить нас на всю Алабаму и стать грязной лагерной шлюхой?! Эти слова ударили в девичье сердце словно хлесткая пощечина. Ноги подкосились, тело охватила дрожь, а не высказанные слова застряли горле. Никогда в этом доме Энн не слышала таких слов от нее. Она попятилась обратно в коридор, хватаясь за стены и судорожно глотая воздух, выбитый из груди. Перед глазами все плыло и кружилось, словно карусель. Стыд и отвращение застряли в горле удушливым комом, а жар в голове сдавил виски, на секунды затуманив рассудок. В доме, что и так трещал по швам, разразилась настоящая буря. В ночь Энн покинула дом под грохот бьющейся посуды, проклятья матери и слезы маленькой Люси, что со страху забилась в угол, пугливо провожая взглядом сестру. — Ты порочна, слышишь?! То, что ты с собой сотворила! Ты больна! — яростно взвизгивала мать, вцепившись в руку девушки и до боли сжала её за локоть, волоча за собой. Её лицо налилось кровью, огрубело и исказилось от злобы, а некогда мягкие голубые глаза изменили цвет, застекленели, став обжигающе холодными. — Ты опорочила своего отца, своего брата! Меня! — Девушка дрогнула, но не могла возразить или вырваться из стальной хватки, лишь съежившись и отвернув бледное от ужаса лицо. Женщина отворила дверь и с силой вытолкала дочь из дома, отчего та едва не свалилась со ступеней веранды. — Энн Арчер, если тебя раскроют — забудь дорогу к этому дому и будь проклята навеки! — закричала мать, с укором глядя на свою дочь, что сейчас больше напоминала нашкодившего сорванца, чем утонченную леди. — Не смей возвращаться! Я не хочу тебя видеть!... — силы иссякли и женщина обессилено приникла к двери, схватившись за сердце. Энн хотела было подойти к ней, но мать лишь отмахнулась. — Проваливай! Проваливай, с глаз долой! — Энн опасливо замерла, видя на её глазах слезы. — Я потеряла мужа и сына… А ты, безбожная, оказалась распутной! У меня больше нет дочери. После этих слов перед Энн захлопнулись двери дома. Она пару секунд осмысляла произошедшее, а после медленно опустилась на ступени и закрыла лицо дрожащими руками, чувствуя как в тяжелой, горящей от мыслей и захлестнувших эмоций голове стоит шум. Девушка отчаянно взглянула в окна своего дома, где ещё горел свет. Никогда ещё это место не казалось ей столь чужим и холодным как сейчас. В эту темную, августовскую ночь на улице было безветренно, тепло и тихо. Лишь стрекот сверчков и далёкое кудахтанье в курятнике разбавляли царившую идиллию покоя. Высоко в небе бесчисленной россыпью горели миллионы ярких звезд, что всегда так очаровывали Энн, любившую подолгу сидеть с братом на веранде и искать созвездия. Вот и сейчас она отчаянно устремила взгляд в небо, стараясь отвлечь себя от горьких чувств, что разрывали изнутри и опустошали истерзанную душу. Кажется, девушка уже выплакала все слезы, ощущая в остатке лишь обиду и всепоглощающую беспомощность перед огромной, неподвластной никому силой, что, словно зыбучие пески, неотвратимо утягивала её в бурный водоворот судьбы. — Прощай, мама. — эти слова были сказаны шепотом, огромной болью отозвавшись очередным рубцом на израненном сердце. Энн поднялась со ступеней, решительно, как подобает солдату, и, не оборачиваясь, покинула родное поместье, оставляя свои проблемы позади. Так и началась новая глава в жизни Энн Арчер. Или, если быть точнее, Августа Бертранда — рядового 17-летнего солдата пехоты, подающего большие надежды и послушно отправляющего всю зарплату «больной матери».