***
— Меня зовут Годжо Сатору. Я назначен вашим психиатром на момент заключения в стенах этой тюрьмы. В камеру свет попадал крайне плохо, единственным источником было окно под потолком. Лампа барахлила, поэтому часто мигала. Подобное может раздражать. Звук капель, бьющих по крыше и стенам, лишь добавляли угнетения. Молодой парень сидел напротив. Исходя из данных по делу, ему всего лишь двадцать семь. Его длинные волосы сцеплены на затылке с помощью куска ткани. Светлая роба оттеняла кожу. Поза расслаблена, выражение лица — абсолютное спокойствие. Сатору хотелось бы быть таким же расслабленным. Головная боль его рано или поздно доконает. — Мне про вас рассказывали, — голос ровный, интонация выражает заинтересованность. — Надеюсь, только хорошее. — Сатору хочет поёрзать на неудобном стуле, но подобное может быть рассчитано как уязвимость. — Да. Только хорошее. — Сугуру улыбается и тянется корпусом ближе. — Говорили, что вы чуть ли не единственный стоящий психиатр в этой сфере. — Всё возможно. — Сатору складывает руки в замок и с лёгкой улыбкой слегка наклоняется к Гето. — Тем не менее, вам помочь я в состоянии. — И в чём же вы собрались мне помочь? Сатору не нравится его интонация, почему-то она пропитана игривостью, которая здесь неуместна. — В лечении. — Это самый верный ответ, но почему-то от формулировки Сугуру кривит губы. — Думаете, я нуждаюсь в подобном? — Гето прищуривает глаза, от этого эмоция неприязни ещё более яркая. — Я считаю, что нам необходимо понять, что именно движет вами в ваших действиях. Сугуру ухмыляется и откидывается на стул. Почему-то его ужимки не кажутся нахальными. Наоборот, в этом есть какое-то тепло, как будто это дружеские жесты. Во взгляде нет враждебности или пренебрежения. Только спокойствие и умиротворение. — Вы считаете, что есть некое отклонение от принятых норм, которое и влияет на меня, а впоследствии на мои действия? — Сугуру раскладывает слова с неприятием, Сатору думает, что возможно ему надоели врачи с их диагностиками. — А вы считаете иначе? — Разве моё мнение имеет значение. — Сугуру хмыкает и качает головой, словно смиряясь со своим положением — Вы специалист, вам виднее. Однако ни один психиатр до вас не дал мне нужного ответа. — Что вы подразумевает под нужным ответом? — Не знаю. — Сугуру смотрит в потолок, лишь пару секунд, но потом его взгляд снова опускается на Годжо. — Но думаю, я почувствую если пойму, что это оно. — В радужке напротив Сатору видит отражение ламп. Однако блики ассоциируются с чёртиками. — Я смогу дать вам нужный ответ. — Сатору говорит уверенно и твёрдо, даже кивает головой, подтверждая собственные слова. Гето смотрит прямо в глаза. Иногда обводит взглядом корпус тела или мельком осматривает лицо, но большую часть времени только прямой зрительный контакт. Сатору понимает, что его изучают, также как и он изучает пациента. Ему не ставится диагноз, но даётся оценка. И Сатору этим не особо доволен. — Надеюсь, доктор Годжо.***
«Наблюдение 1. Пациент стабилен. Нет признаков скрытой агрессии. Идёт на контакт…» — И как прошло знакомство? — Сёко стоит около двери и смотрит в зеркало, поправляя шарф. Красная ткань выделяется на фоне серого пальто. — Нормально. Ничего примечательного. — Сатору старается сфокусироваться на клавиатуре и мониторе одновременно. — У тебя голова прошла? — Сёко осматривает кабинет на предмет забытых вещей. — Нет. Таблетки не помогают. — Попроси у Мегуми укол обезболивающего, должно помочь. — Сёко подходит к Сатору и кладёт руку ему на плечо. — Обещаешь, что не будешь терпеть? — Ты же знаешь, я не даю обещаний. — Долго не засиживайся и поезжай домой. Поспи, а то твои мигрени никогда от тебя не отстанут. Сатору лишь кивает, стараясь не пропустить знак препинания в напечатанном предложении. Сёко прощается и, как всегда, целует в макушку. Гождо сжимает её ладонь.***
«Наблюдение 2. Пациент активно идёт на контакт, только в случае, если идти на контакт в ответ. Вопросы пациента общие, не имеющее личного характера или личных предпочтений». — Вы страдаете от головных болей? — Годжо не успевает войти в помещение, как Сугуру задаёт вопрос. — Периодически. — Сатору слегка хмурится, когда заходит в кабинет. Видимо, ему дали добро на проведение всех тестов и наблюдений в оборудованном помещении с удобными креслами, а не серую камеру с проблемами в освещении, хотя он и не успел дать запрос. — Давно? — Гето передвигается ближе, стоит только Сатору сесть на место напротив. Сугуру выглядит заинтересовано. Он прикован наручниками к столу, как и в камере, но теперь цепочка чуть длиннее. — Не помню точно. Вы готовы к тестированию? — Годжо чувствует, как внутри затаивается беспокойство от такой заинтересованности. Он пресекает попытку перевести разговор на него. И кажется, Гето это понимает. — Вполне готов. — Сугуру звучит и выглядит уже не настолько заинтересовано. — Но разве вы не должны вести беседу? — Тестирование проходит в ходе беседы. — Тогда я готов. — Сугуру снова расслабляется и чуть ли не лежит на кресле. На этот раз его волосы заплетены в косу. — В какой момент вы пришли к тому, что захотели проповедовать? — Сатору задаёт первый вопрос из списка, который составил заранее. — Не помню точно. Сатору поднимает взгляд от бумаг и еле удерживается от того, чтобы выгнуть бровь. — Почему вы решили проповедовать? — Годжо продолжает придерживаться определенного уклона в беседе, хотя его и напрягает мысль, что с ним забавляются. — Не помню точно. Гето улыбается так же, как и при знакомстве — открыто, располагающе и, по странному, тепло. Его ответы не насмешка. Это игра. Он играется, для него вся ситуация забавна. Сатору понимал это ещё на этапе знакомства с делом. И это довольно раздражающе, будто Годжо мало своей головной боли, теперь ему ещё надо развлекать убийцу. — С семнадцати лет. — Сатору откладывает документы, и чувствует себя побеждённым. — А сейчас вам? — Сугуру вновь выглядит заинтересовано и полным энтузиазма. — В какой момент вы решили проповедовать? — Сатору расплывается в клыкастой улыбке, когда осаживает Сугуру. Годжо согласен играть, но только на равных. — Когда понял, что иначе не смогу дальше жить. — Кажется, укола со стороны Сатору, Гето либо не заметил, либо принял, потому что отвечает спокойно и улыбается в ответ. — Что мешало вам жить? — Сатору сдерживается от язвительных ноток в голосе, но оскал, вероятно, выдаёт его. — Не помню точно. Вопрос на вопрос. Ответ на ответ. Вот чего хочет Сугуру. Игра в шашки. Сатору взвешивает в голове все «за» и «против» пару секунд. Пока это вопросы, не относящиеся напрямую к его личности и жизни в целом, он может в это играть. Если Гето перейдёт черту, игра закончится. — Мне двадцать семь. Что мешало вам жить? — Разочарование в собственных идеалах и идеях. Разочарование в системе. «Наблюдение 3. Пациент искренне убеждён в правильности своей идеи. Только таким образом он может существовать в этом мире, меняя его под себя и свои идеалы…» — Кто, по вашему мнению, достоин смерти? — Тот, кто заслужил жизнь. — Сугуру крутиться на кресле и как-то вяло отвечает. — Кто заслужил жизнь? — Сатору задаёт вопрос из очередного списка, и его это уже слегка докучает, факт, что всё приходится вытягивать клешнями. — Тот, кто достойно её проживает, — Сугуру небрежно отвечает на вопрос, а затем резко останавливается на стуле и, наклонив голову, пялится на Сатору. — Вы боитесь смерти, доктор? — Зрачки Гето расширены, видимо, от полумрака, а глаза прищурены. Сатору ненароком в голову приходит сравнение с каким-нибудь хищником. Это третий разговор. Гето расслаблен, мил, идёт на контакт, пусть и в такой несуразной манере. Годжо же устал на него смотреть. Это странно. Странно вести философский разговор и ставить «вменяемый» преступнику, убившему более шести десятков человек. Странно смотреть на его ласковую, будто сочувствующую порой улыбку. Вестись на его игривость и еле заметные подачки. Всё его поведение настораживает. Обаяние — один из признаков, характерных для психопатов. Сатору прокручивает это в голове как мантру. — Я не боюсь смерти. Мы все умрём рано или поздно, — Годжо говорит ровно, без эмоций. Это правильно. Но желание уколоть или прыснуть ядом скоро затопит до краёв. — Вы достойны смерти. — Гето оглядывает Сатору с головы до ног, как он часто это делает. А затем уверенно кивает. — Вы несёте пользу обществу. Вы значимы и важны. Сатору так и хочет фыркнуть на это суждение и одобрение. — Почему вы определяете, кто достоин, а кто нет? — Всё, что он может себе позволить, это придерживаться намеченных вопросов. Хотя ему и наскучило проходиться по одному и тому же. — Не я. — Сугуру смотрит куда-то за спину Годжо, впервые отводя взгляд надолго. — Это определяет само общество. Оно ставит критерии, оно диктует правила, и оно же их нарушает. Некоторые отравляют общество, являя собой лишь паразитов, а их принято травить. — Сугуру не улыбался, его лицо слегка напряжено, но стоит ему закончить фразу, как тень прошлой эмоции быстро уходит, и на её месте вновь безмятежность. Этот контраст настолько яркий, что по спине Сатору пробегается холодок. — Что для вас смерть? — Окончание жизни. — Годжо слегка передергивает плечами, чтобы смахнуть это ощущение. — Какими были ваши прежние идеи? — Банальные, присущие нашему с вами обществу. — Сугуру разочарованно вздыхает. Годжо так и хочется ему ответить, кто здесь должен задавать вопросы, а кто отвечать, и что весь этот цирк со сменой ролей, считай подарок от него. — В моих глазах они рухнули, как оказалось, мир довольно лицемерный и ущербный, в нём я бы не смог достичь своей цели. Поэтому я решил идти к новой. — А какова ваша цель? Сугуру стучит пальцами по столу, смотрит прямо и выжидающе. Сатору понимает, что сейчас не его очередь, поэтому поднимает кисть, в жесте приглашения. Хотя его руки и слегка деревенеют от нежелания снова отвечать на последующий вопрос. — Доктор Годжо, что для вас не биологическая смерть? Сатору на секунду даже задумывается. Ему сложно смотреть на привычные вещи, такие как смерть, не через призму профессии. Чувство тревоги начинает образовываться в груди, мелкие корни проходят через желудок. Годжо тут же мысленно отдёргивает себя. В первую очередь, при подобных дискуссиях, он должен прислушиваться к себе и своим ощущениям, чтобы не пересечь черту. Он не обязан отвечать в принципе, вся эта затея не больше, чем поблажка. Сугуру замечает эту заминку, недовольно сжимает губы. — Моя цель, как и ваша. — Сатору слегка хмурится в недоумении, и Гето продолжает, словно и не задавал свой вопрос. — Взрастить счастливое, здоровое общество. Избавить его от зла. — Гето звучит уж слишком вяло для человека, который скандировал и проповедовал. В чём-то Сугуру прав. Если трактовать его действия через подобную мотивацию. Пусть Сатору и не может согласиться, но принять такую точку зрения, пускай не вслух, он в состоянии. — Может, цель и одна, но способы всё же сильно разнятся. — Годжо не хотел, чтобы его слова прозвучали так строго и резко. Почему-то слова сами вырвались из него. Гето немного жмётся в кресле, словно ему внезапно стало холодно. — Да. Верно. «Наблюдение 4. Пациент…» — Почему вы одиноки, доктор? — Вопрос подобного плана настолько внезапен, что Сатору от удивления сбивается со списка, который просматривал. — В каком смысле? — Годжо хмуро смотрит на Сугуру. Он перестал сдерживать мимику, вроде во время третьей беседы. — Вы не женаты. Хотя молоды, красивы, обеспечены и весьма успешны в своём деле. — Сугуру перебирает все качества, словно нахваливая. Сатору от этого не по себе. К тому же почему-то цепь Гето вновь удлинённая, он спокойно заплетает себе косу. — Как раз последний пункт и является основанием. К тому же, я никогда не горел желанием завести семью. — Сатору не особо хотелось вдаваться в подробности своей личной жизни, да и это совсем не к месту, но почему-то пресечь Сугуру он не смог. — И кто же вас ждёт дома? — Гето игриво наклоняет голову. — Кошка. Сугуру улыбается. Сатору хочет ударить его, чтобы стереть это выражение лица. — Коты весьма эгоистичные животные. — Гето разглядывает свою косу и говорит так уверенно, словно он специалист по котам. — Обычно их заводят люди, которым необходимо отдавать любовь. Смерть, Бог, убийства и насилие — их обычные темы разговоров. Коты и любовь не вписываются в эту концепцию. И Сатору не горит желанием выходить за рамки привычных тем. — А вы любите собак? — Годжо старается снова перевести тему разговора на Сугуру, отойти от своей личности. Гето это понимает и хитро улыбается. — Я люблю всех животных. У меня нет предпочтения. — Сугуру вздёргивает подбородок. Сатору же хочет закатить глаза. «Я люблю и любим равноценно», — это Гето вкладывает в своей ответ. И это его повод для гордости. — У меня нет времени на собаку. — Сатору хотел своим ответом закончить разговор, но вышло иначе. Потому что Сугуру выглядит намного более бодрым, нежели на их предыдущих встречах. — Разве для подобного не стоит выделить часть своей жизни? — Разве это так необходимо? — Сатору улыбается, а зубы стискивает посильнее, раздражение от этой беседы разжигает кислотой изнутри. — Вам необходимо? Сугуру на мгновение задумывается, даже слегка закусывает щёку с внутренней стороны, а потом вдруг смеётся. Сатору хочет поставить заметку в записях. Подобная яркая реакция не особо вписывается в общее поведение Гето. — Я уже говорил, доктор Годжо. — Сугуру перестает смеяться, но его улыбка по- прежнему яркая. — Жизнь стоит того, чтобы её прожить. А разве жизнь без любви не больше, чем существование? Смерть, убийство и Божья кара. Про это Сугуру говорил в своих мантрах, речах для слепой толпы. Годжо не зря прочитал и перечитал несколько раз более восьмидесяти страниц личного дела. Там не было и слова про любовь. Такое бы он точно запомнил. — Что вы любите, Сугуру? — Сатору задаёт вопрос, который не вписывается не в один список. Но ему действительно интересно. — Себя. Жизнь. Своего щенка, — Гето отвечает с действительно искренней радостью. Сатору не может сдержать легкую улыбку. Ведь собак заводят те, кто нуждается в любви. Гето мог бы соврать. Выдумать историю про то, что любит своих последователей, кого-нибудь случайного человека, родителей и членов семьи. Но он честен. И почему-то Сатору чувствует тепло в груди от этой откровенности. — Как зовут вашу собаку? — Алия.***
Лета мяукает и запрыгивает на колени к Годжо. Писать отчёт становится чуточку легче. На часах полночь, а ещё не написано больше десятка страниц. Иероглифы начинают превращаться в причудливые узоры с отсутствием смысла, экран компьютера будто рябит. Голова снова раскалывается. Кошка начинает топтаться на коленях, и Сатору сдаётся. Это дело сложнее, чем он ожидал. Пациент неоднозначен и вызывает смешанные чувства. Годжо по максимуму блокирует их ещё на этапе созревания, но справляется крайне скверно. Его выводят на эмоции, и он поддаётся, раз за разом теряя лицо. Словно Сугуру концентрат из резких запахов и ярких красок, наверное, нахождение на ферме цветов также отражается на сенсорной системе организма. Только цветы — это что-то прекрасное, нежели раздражающее. Тихое мурлыканье разрушает тишину комнаты, когда Сатору неосознанно начинает гладить Лету. — Только ты меня и отвлекаешь, негодяйка. Длинная шерсть приятно ощущается на кончиках пальцев, Сатору прочесывает за ушком, когда замечает маленькое пятнышко. Черная шерсть смешивается с белой, и, если не вглядываться, этого почти не видно. Годжо думает, что, может, Лета испачкалась, но когда касается шерсти, то понимает, на ощупь она такая же, как и по всей шкуре. Этого пятнышка не было ещё пару дней назад, Сатору уверен. — Все седеют, а ты чернеешь. Лета открывает глаза и мяукает.———
— Это полный идиотизм, Сатору. — Гето говорит строго, но ободок не снимает. Крутит головой, смотря в зеркало на шкафу. — Это веселье, а оно бывает идиотским, но от того ещё веселее. — Годжо улыбается настолько широко, насколько это только возможно. Довольство переполняет его, выливаясь в улыбку до того сильную, что сводит щёки. Кошачьи уши очень идут Сугуру. Искусственная белая шерсть и черные волосы Гето смешиваются, создавая плавный переход. Сатору гордится этой импульсивной покупкой с фестиваля. Ничего более прелестного он давно не видел. И это определённо необходимо запечатлеть. — Если хоть кому-то расскажешь… — Сугуру не успевает договорить, как щёлкает затвор фотоаппарата. — Я могу просто показать, котёнок. — Гето срывается с кровати в тот момент, когда смеющийся Сатору уже успевает проскочить в дверь. Годжо бежит по коридору общежития, выкрикивая детскую песенку про котят. Он фальшивит, но за его искренность положена поблажка. Половицы громко скрипят, а свет, льющийся из окна, слепит раз через раз. — Я в любом случае тебя поймаю. — Сугуру кричит, не боясь быть услышанным. Остальные ученики всё ещё на фестивале. Он явно хочет звучать угрожающе, но Сатору слышит, как смех прорывается между словами. — Догони сначала, мохнатый. Годжо перепрыгивает ступеньки, оказываясь на полпути к крыльцу, а затем, свернув направо, минует изгородь, оказываясь чуть правее главного входа. Он уже собирается двинуться дальше, вдоль стен корпуса, но вдруг понимает, что больше не слышит звука бега следом. Останавливаясь, дыша глубоко и слегка запыхавшись, он оборачивается, и Сугуру правда за ним нет. Даже намёка на его фигуру. Сатору, хмурясь в непонимании, вглядывается вдаль, когда его вдруг сбивают с места и валят в траву. Годжо вскрикивает от неожиданности. Чужое тело наваливается сверху, прижимая к земле. Гето теперь тоже улыбается слишком широко и довольно. — Как ты?... — Сатору даже не замечает, как у него выхватывают камеру из руки. — Окно. Идиотизм весёлый говоришь? Сугуру смеётся и стягивает карнавальные уши, чтобы через мгновенье одеть их на Годжо. — Улыбочку. — Гето по-прежнему сидит на бедрах Годжо и направляет объектив камеры сверху. И Сатору улыбается.***
В длинном коридоре раздавался звук капель. Жёлтый свет отражался от окон палат. Запах медикаментов пропитался в стены. Сатору проверяет количество папок. Всё сходится. Он хочет, чтобы в его голове также всё сходилось. Он надеется, что сегодня они обойдутся без разговоров о чём-то, кроме сути дела. Ему не хочется очередных снов с участием пациента. С участием Сугуру Гето. Кошачьи уши, чтоб их. Годжо заходит в палату, которая, кажется, стала ещё светлее, и замирает. Гето больше не прикован к столу, он стоит около стены и пытается взглянуть в окно. — Почему с вас сняли наручники. — Сатору не подходит близко, держится около двери, сжимая пальцами её косяк. Ему действительно крайне тревожно. Страхом он это охарактеризовать не может, а вот тревогой, бьющей ярким светом предостережения, вполне. Гето оборачивается через плечо и, прокляни его Бог, улыбается. — Здравствуйте, доктор. — Его волосы заплетены в тугую косу. — Разве за всё время нахождения здесь я проявлял буйство? — Сугуру пожимает плечами, и его улыбка перетекает в довольную ухмылку. Пациент не проявляет агрессию. Сатору понимает, что демонстрировать опасения в подобной ситуации запрещено, поэтому сводит лопатки ещё сильней, до хруста, и проходит к столу. Сугуру наблюдает за ним с легким прищуром, пока Годжо раскладывает все документы, после чего садится напротив. — Сегодня тест или обычная беседа? — Сугуру осматривает бумаги на столе, словно среди них есть что-то, способное его заинтересовать. — Первое. — Сатору демонстративно кладёт руку на документы и сдвигает их ближе к себе. Сугуру только хмыкает и отодвигается. — Как вы себя чувствуете? — Как всегда прекрасно. А вы? — Гето опирается подбородком на сложенные в замок кисти, вглядываясь в лицо Годжо. Сатору снова видит блики от ламп, но теперь это скорее искры интереса, нежели чёртики. — Хорошо. — Сатору смотрит прямо и видя искреннее участие, чувствует лёгкий укол вины за ложь. Сатору даёт себе образную затрещину. Ему должно быть абсолютно всё равно, солгал он или нет. Это пациент, перед ним человек, убивший десятки, нет никакой нужды в откровениях, напротив, это запрещено. Лучше уж пусть его снова будет сжирать раздражение. — Хм. — Сугуру осматривает его сверху вниз, как делает это всегда. — А если честно? Если честно, Годжо хочет открутить свою голову и засунуть её под воду, где давление наконец выравнивается. И, возможно, жидкость смоет весь его непрофессионализм, которым он начал грешить. — Я же не прошу вас вдаваться в подробности, просто скажите честно. — Гето заправляет выбившуюся прядь волос за ухо, и Сатору замечает мелкий шрам на хрящике. Почему Сугуру так необходима эта честность? Почему ему в принципе есть дело до Сатору? Именно так он обхитрил прошлых специалистов? Забрался под кожу и заразил красочными снами? Сатору смотрит на Сугуру и не видит злостного умысла. И, наверное, он действительно ужасно непрофессионален, но солгать не может. — Терпимо. — Годжо говорит быстро, остерегаясь сорваться на подробности. — Головные боли? — Все их виды. — Сатору говорит это тихо, но Сугуру всё же слышит и улыбается. — На этот раз будем обсуждать ваши идеи или вернемся к предыдущему разговору? — Коты, собаки? — Сугуру наклоняет голову в сторону, и теперь Годжо кажется, что это походит на животную повадку. — Я не против любой предложенной вами темы. Годжо, будь его воля, вообще не говорил бы ни о чём. Потому что после каждого их диалога мигрень начинала буйствовать. Может, так его организм даёт знак, что стоит прекратить вести это дело? Но Сатору все же открывает папку с записями и бланками. А затем ещё одну. Перелистывает и закрывает. Пальцы слишком сильно стягивают бумагу, от чего она трещит. Это не то. Вместо шкалы устойчивости состояний — идиотская анкета для обучающихся. У него даже нет пациентов из школ или колледжей. Каким образом это оказалось в папке? — Что-то не так? Сатору выдыхает через нос и отрицательно качает головой. Он не хочет признавать, что ошибся. Это даже ошибкой не назвать, скорее рассеянностью, абсолютно ему несвойственной, от того ещё более удручающей. Почему-то в памяти не всплывают даже примерные варианты возможных вопросов. На бумаге видно нарисованные на полях звёздочки и кометы, которые никоим образом несопоставимы с личностью предводителя секты и массового убийцы. «Как бы вы охарактеризовали ваши учебные будни?» Сатору думает, и возможно, мыслительный процесс довольно ярко отражается на его лице, потому что Сугуру начинает обеспокоенно ёрзать на своем кресле. Годжо быстро поднимает взгляд на Гето, а затем снова просматривает анкету. В теории, он может задать хоть этот перечень, не факт, что это окажется эффективным или хоть как-то поможет делу. Сатору, возможно, нащупает травму или что именно ей предшествовало. Часто травматичные события происходят в детстве, например, в семье или школе, со стороны учителей или учеников. — Сугуру, — Сатору звучит хрипло, поэтому откашливается и скороговоркой задаёт вопрос: — как бы вы охарактеризовали ваши учебные годы? Глаза Гето расширяются, а брови кажется вот-вот достигнут кромки волос. Это первое столь яркое проявление удивления, которое видел Годжо. От того Сатору сам невольно задерживает дыхание в замешательстве. Сугуру несколько секунд таращиться, а потом внезапно расслабляется, расходясь в улыбке. Он смотрит в глаза и улыбается, но не как обычно на их сессиях, а как во сне. Сатору бы не заметил разницы, если бы не увидел вживую, как карие глаза будто меняют оттенок на более светлый, как ямочки на щеках становятся отчетливее, а взгляд… Так родители смотрят на своих детей, делающее первые шаги, женихи одевающее кольцо на палец невесте, домашние животные при встрече. Безусловная любовь. Сатору внутренне содрогается. А затем правый висок раскалывается и отзывается болью, словно от удара киркой. Пальцы сами машинально касаются его ,надавливая, и за пару секунд пока Годжо жмурится, эмоции на лице Сугуру меняются. Притупляются и блекнут. Но глаза горят, словно китайские фонарики. — Счастье. Сатору ждёт привычного вопроса на вопрос, но он не следует. Сугуру просто отворачивается к окну и мечтательно щурит глаза. И чем дольше Сатору смотрит, тем сильнее импульсы боли. Смотреть на Сугуру физически больно, но Сатору старается не прерывать зрительный контакт, как бы боль не била молотком в затылок. Потому что это важно, ответ кажется важней любого предыдущего. — Это моё счастье, Годжо. Без доктора, имени и уважительной приставки. Сатору не может сдержать эмоций недоумения. Поэтому пытается что-то уточнить, но выходит только непонятный хрип. Головная боль начинает нарастать и, кажется, он сейчас просто упадёт прямо со стула, картинка перед глазами идёт черными пятнами, руки мелко дрожат, а чувство тошноты накатывает изнутри. — Идите, доктор Годжо. Не мучайтесь. — Сугуру не смотрит на него. Но его голос полон сожаления и какого-то надлома. Словно он тоже испытывает боль. Сатору уходит, прошептав извинения.———
Сатору стирает кровавые разводы собственной рубашкой. Шея, волосы, правая сторона лица Сугуру покрыты красными брызгами и подтёками. — Почему она не останавливается? Сугуру, почему её так много? — Годжо говорит истерично, а руки мелко дрожат из-за чего некоторые пятна он просто размазывает. Гето глубоко вздыхает и закатывает глаза. — О Божечки, ты сейчас отключишься? — Сатору хватает с прикроватной тумбочки стакан с остатками воды, готовясь облить. — Сатору. — Гето тянет его за руки забирая посуду и ставит её на место. — Ты хочешь попрощаться со мной? Я не готов, я не готов. — Угомонись. — Сугуру устало сжимает переносицу и на этот раз притягивает Годжо к себе, чему тот поддается и заваливается на оставшуюся часть кровати. — Не течёт никакая кровь, мне уже как час наложили повязку. Это просто кровь, засохшая кровь. — Гето поворачивает голову и перебрасывает распущенные волосы за другое плечо. — Видишь? Тонкая белая повязка странным образом обмотана по всему правому уху. На ней тоже есть кровь, но её совсем немного. — Теперь я могу наконец принять душ и смыть с себя всё это? — Нет! — Годжо подсаживается ближе, перекидывая одну ногу, седлая чужие бёдра. — А если ты потерял много крови? А если ты упадёшь в обморок в душе от тепла? А если у тебя заражение? Они проверили тебя на инфекции? Сугуру гладит спину Сатору, пытаясь хоть как-то успокоить. — Сатору, всё со мной в порядке. Это мелкая царапина. — Годжо уже собирается тыкнуть Сугуру носом в количество крови на нём. — Царапина. Не спорь и не драматизируй. Нет на мне литров крови, пара капель капнуло на шею и щёку. Из-за подобного ты не должен носиться вокруг как гиперактивный щенок. Сатору отрицательно мотает головой. Сугуру не трезво оценивает свои увечья, значит ещё и головой приложился. Гето откидывается на подушку позади себя и укладывает Сатору сбоку. Стоит ему начать перебирать волосы на затылке, как Годжо выдыхает, и его тело перестает быть напряжено, словно натянутая леска. — Знаешь, мне иногда даже хочется увидеть мир твоими глазами. — Сугуру аккуратно проводит пальцами вдоль верхних век Годжо, затем притянув ближе, целует в нос. — У тебя фантастическая фантазия. — Ничего это не фантазия. Ты правда ранен, и, может, я слегка преувеличил по количеству, но не по качеству. Сатору дуется, а потом прижимается к груди Гето. Одежда всё ещё пахнет непонятной тиной. — Это будет происходить. Хочешь ты того или нет, но мы шаманы, а они часто получают, — голос Сугуру вкрадчив, руки проходящие вдоль лопаток тёплые. — Я испугался в любом случае. — Сатору слегка задирает голову, чтобы не дышать остаточным запахом тины и прижимается губами к очертанию челюсти Гето. Сугуру молчит, и Годжо понимает, что именно он сказал, в чём признался на эмоциях. Сатору пытается отстраниться в тот же момент, но Гето держит крепко. Он не должен бояться. Страх погубит его в тот же момент, как станет реальным. Сильнейший не может поддаваться этому чувству, которое было ещё в каменном веке, оно недостойно даже маячить рядом с ним. — Это нормально. — Гето обхватывает затылок Годжо так крепко, что Сатору не может отвернуться от этих глаз, заглядывающих в душу. — Нормально боятся, Сатору. Я тоже боюсь. — Годжо сжимает губы в тонкую полоску и смотрит куда-то в сторону. — Страх дан нам, чтобы избежать опасности, он даёт нам чувство самосохранения. Без него наши предки попросту бы умерли, без него мы не дожили бы даже до школьного возраста. Сатору бы дожил. Он не боялся тогда, потому что объекта страха просто не было. Его пытались убить десятки раз, когда ему не было и десяти лет, но ему было плевать на идиотов, возомнивших себя способными на его убийство. Они не угроза. Они жалкие слабаки с чрезмерной уверенностью в себе. — Сатору, — Гето говорит мягко, словно остерегается чего-то. Только из-за подобной интонации Годжо всё же смотрит на него. — Со мной ты можешь бояться. Сугуру снова начинает перебирать волосы. Больше Сатору ничего не удерживает, чтобы уйти. Но он не может. Потому что взгляд Сугуру приковывает сильнее любых узлов. Потому что в глазах напротив понимание и принятие. Сатору на пробу вертит головой. Гето его не удерживает. Багровые капли на щеке выделяются яркими пятнами на светлой коже. Годжо закрывает глаза и придвигается ближе, утыкаясь носом в ключицу Сугуру. Сатору слышит чужой вдох, и ему кажется, что так звучит облегчение.———
Воздух пропитан озоном, мелкие капли до сих пор разбиваются об асфальт. — Нам ещё далеко? Сатору старался поменьше озираться вокруг, но светлячки вылетают из своих потайных пристанищ, ветер подхватывает новые цветы и тащит их, с деревьев падают остатки прошедшего дождя. — Нет, вроде. Это должно быть метров через двести. Сугуру держал руку Годжо, переплетая пальцы. Он сказал, что иначе тот потеряется в лесу, но Сатору уверен, что ему просто захотелось идти, взявшись за руки. Глаза неприятно щиплет от усталости, хочется нацепить очки. Конечности тяжелеют с каждой минутой, а ещё желание завалиться в траву и уснуть всё сильней. Сугуру что-то замечает, может, чувствует, что шаги слегка замедлились. Он останавливается на секунду и внимательно вглядывается в лицо Сатору. — Любуешься? — Годжо старается сделать улыбку как можно естественнее, без тени слабости, что сидит в нём. — Как всегда. — Гето осматривается по сторонам. — Мы можем тут завалится и передохнуть. — Сугуру чуть отходит в сторону с тропы. — Зачем? Нам осталось сотня метров. — Да, — Сугуру слегка мнётся, а затем уверенно тянет Сатору за руку. — Но ты знаешь, я устал. Годжо опуская голову и прячет улыбку в ворот формы. Сугуру стягивает свою кофту, оставаясь в одной футболке, и расстилает её по траве близ тропинки. — Пару минут и дойдём. Сатору ложится на землю и закрывает глаза. Через секунду он чувствует тепло чужого тела рядом. — Больше никогда не буду таким самонадеянным, чтобы отказаться от возвращения на машине. — Ты и не будешь самонадеянным? — Гето усмехается. — Скорее звезды рухнут на землю. — Я бы посмотрел на этот звездопад. — Годжо поворачивает голову поближе к Сугуру. По крайней мере, к звуку его голоса. — Их, кстати, хорошо сейчас видно. — Кого? — Сатору хочется уснуть прямо здесь, на холодной земле, с воздухом, пропахнувшем озоном, мелкими каплями, которые он чувствует на ногах, и тихим голосом Гето. — Звёзды. Годжо лениво открывает глаза и упирается в профиль Сугуру. В его радужке отражаются мелкие огоньки. Сатору поворачивается к небу и видит источник этих бликов. Множество ярких точек усеяно по небу, будто кто-то брызгал кистью с серебристой краской. Свет, который они отражают, разбавляет черноту неба. — Красиво. — Да. Годжо укладывает голову на чужое плечо, а Сугуру находит его руки и переплетает пальцы. — Почему ты любишь держать меня за руку? — вопрос вырвался непроизвольно. Сатору слишком выдохся, чтобы сдерживаться. Сугуру молчит какое-то время, продолжая созерцать небо. Годжо рассматривает его. Сейчас он тоже созерцает что-то прекрасное. — Я просто не хочу тебя отпускать. — Гето поглаживает костяшки Сатору, отвечая вполголоса, словно боится быть действительно услышанным. Годжо разглядывает чёрные ресницы, их кончики бликуют белым. Сатору не понимает, что имеет в виду Сугуру и почему его признание звучит так разбито, словно его это действительно ранит. — Но. — Сатору сжимает кисть Гето в своей. — Я же всегда с тобой. — Да. — Сугуру поворачивает голову, и Годжо видит уверенность, смешанную с тоской. — И я хочу чувствовать это, пока могу. Сатору не спрашивает, что значит пока могу. Он не хочет задумываться. Хотя бы сейчас, он хочет отпустить все тревожные мысли, позволить им барахтаться где-то в глубине сознания, не концентрируясь на них. — Мне нравится, — Сатору не развивает тему, а Гето благодарно улыбается. — Знаешь, тебе идут звёзды, — Сугуру говорит тихо. Они буквально делят воздух; в подобном положении не положена громкость. — Тебе тоже. Сугуру улыбается более ярко, отчего Сатору чувствует, как его собственные уголки губ тянутся шире. Тень прошедшей темы разговора растворилась у него на глазах, полностью померкнув в чужой улыбке. — Как думаешь, — Сатору касается кончиками пальцев скулы Гето, слегка царапая ногтями, — если звёзды рухнут, это будет так же красиво, как-то, что ты видишь сейчас? — Нет. Гето смотрит на Сатору, прямо в глаза. Годжо имел ввиду небо. — Не думаю, что когда-нибудь увижу что-то прекраснее этого. Сугуру сдвигается ещё ближе, и вот Сатору чувствует его дыхание на своих губах. — Тебе только семнадцать. — Сатору ухмыляется и специально отводит голову чуть выше, чтобы Сугуру не смог сделать задуманное. — Ты ещё многое не видел. — Мне достаточно того, что я вижу сейчас. — Сугуру цепляет ворот формы Годжо свободной рукой и тянет на себя. — Мне достаточно того, что я чувствую сейчас. — И что ты чувствуешь? Сугуру слегка щуриться и трется своим носом о щёку Годжо. — Ты знаешь, Сатору. И он знает. Поэтому закрывает глаза, когда чужие губы лёгким касанием проходятся вдоль его скулы и носа. Поэтому он ловит чужой вдох своими губами и вплетает пальцы в шелковистые волосы. Поэтому он старается вложить в поцелуй то же самое, что Сугуру не произнёс вслух. Сатору отстраняется на расстояние, сократить которое ему достаточно лишь наклоном головы. — Не отпускай мою руку как можно дольше. А я буду чаще смотреть на звездное небо. Сугуру смотрит с настороженностью, причину которой Годжо не знает, его ресницы слегка подергиваются, но затем он крепче сжимает запястье. — Договорились. Сатору снова закрывает глаза и чувствует себя невесомо, беззаботно и свободно. Как и должно быть, когда Сугуру касается его рук и губ, когда тепло и запах чужого тела заменяет озон, которым пропитан воздух. Сугуру отстраняется, напоследок оставляя целомудренный поцелуй. — Хочешь, покажу тебе созвездия?———
Кошмары странные по своей сути. Сон — это лишь набор из событий и чувств, прошедших за день, но в своеобразной интерпретации. Поэтому, когда Сатору подрывается на постели, он не понимает, почему его мозг из обычного учебного дня вынес тёмные туннели и силуэт Сугуру, который поглощает тьма. Ночная рубашка липнет к спине, будто Годжо и правда непрерывно бежал по меньшей мере несколько километров. На настольных часах четыре утра, а страх, что Сугуру и правда уничтожен чем-то неведомым, плотно сидит в груди. Сатору идёт в соседнюю комнату, не ощущая холода, бегущего по ногам от открытого окна. Без стука открывает дверь и тихой поступью двигается к кровати. Гето, как всегда, спит на правом боку, оставляя тем самым место на кровати для ещё одного человека. Сатору ложится рядом, прислонившись ухом к чужой спине. Грудная клетка движется, а ладонь, что прижата к груди, чувствует сердцебиение. Значит, тьма не победила. — Кошмары? — От голоса Гето возникшего так внезапно, Сатору непроизвольно дёргается. Годжо чувствует, как его руку сжимают. — Да. — Сатору старается говорить ровно, без лишнего воздуха, но не выходит. Сугуру ничего больше не спрашивает, только переворачивается в объятьях и притягивает ближе к себе, так чтобы подбородком упираться в макушку Годжо. Тёплая рука вплетается в волосы, и только после пары поглаживаний Сатору полностью расслабляется. Кошмар — это лишь мультик, который воспроизводит мозг. И, видимо, в его мозгу слишком много страха и Сугуру. Страх потери, страх одиночества, страх слабости. Все его страхи оживут, если он потеряет Гето. Они сожрут его изнутри. Он не будет сломан, но будет сломлен. Когда вся твоя жизнь, твоя сила и слабость одновременно сконцентрированы в одном человеке, это настолько же страшно, насколько отрадно. Сатору не хочет чувствовать страх, уязвимость. Он хочет чувствовать желание, порыв чувств, от которого в голове образуется лишь плотный туман. Поэтому он целует Сугуру в шею. Поэтому его руки скользят под чужую футболку. Поэтому он укладывает Сугуру на спину и садится сверху. — Сейчас утро? — Гето подхватывает Сатору под бёдра и притягивает ближе. — Да. Сатору целует сонную артерию, ощущая на губах пульс, жизнь, что течёт в венах. Сугуру гладит его по спине, прощупывает позвонки и ребра, а затем доходит до шеи и утягивает Сатору в поцелуй. И Сугуру не спрашивает, о чём был кошмар, не спрашивает, почему Сатору не лёг спать, но Годжо уверен, что он всё понял в тот момент, когда губы Сатору так отчаянно впились в его. Годжо ладонями держит чужое лицо крепко, будто Сугуру способен раствориться, ускользнуть. Зубами надрывает кожицу губ, после чего извиняюще зализывает мелкую трещинку. Сатору чувствует, как его по-прежнему гладят по голове, как отвечают на поцелуй мягко. Но Сатору кажется, что он задохнётся, кажется, что вместо воздуха — плотный гелий, а единственный источник кислорода, — это Гето. — Всё хорошо. — Сугуру отстраняется, смотрит спокойно и ласково. А Сатору кажется, ещё секунда, и темнота комнаты станет осязаемой завесой. Поэтому он целует снова, а дрожащими пальцами пытается развязать шнурок на штанах Гето. Сугуру пытается опереться на локти, но Годжо не хочет отстраняется, ведь тогда тьма будет ближе. — Всё хорошо. — Сугуру одним рывком садится прямо, от чего Сатору чуть не валится на спину, но Сугуру удерживает его за локоть. — Всё хорошо. Сатору ошалело смотрит на Сугуру, на то, как поднимаются его плечи при вдохе, на блеск в глазах и лёгкую улыбку. Успокоительные и снотворное не избавляет от кошмаров и их последствий. Но Сугуру Гето одним взглядом уничтожает остатки ужаса, сидящего между рёбер. Сугуру стягивает по-прежнему влажную рубашку Годжо через голову, касается обнаженной талии, и Сатору вздрагивает, втягивая воздух. Горячие руки будто оставляют настоящие следы из расплавленной меди, которая печёт, даже на тех местах, которых уже не касаются. Холод простыни, на которую его укладывает Гето, вызывает мурашки по спине, в контрасте с этими ожогами от рук. Поцелуи, оставляющее после себя влажные отпечатки, вызывают дрожь уже внутри. Импульсы желания проходят по венам, через сердце расходятся по всему телу, даря ощущение лёгкости в конечностях. Укус в ключицу, одновременно со спуском пижамных штанов и белья вниз. Сатору хватает воздух ртом, вцепляясь в волосы Сугуру до побелевших костяшек. Теперь мазки, словно раскаленным металлом проходятся по бёдрам, от чего желание начинает натягивается жёстким нитями, которые, сплетаясь друг с другом, создают узел внизу живота. — Всё хорошо? — Сугуру смотрит прямо в глаза, продолжая поглаживания, и Сатору не видит тонкого кольца радужки, только черноту зрачка, которые по ощущениям сверлят душу. — Да. — Голос хрипит, а мысли про темноту исчезли. — Да. — Сатору быстро кивает головой и облизывает губы. Поцелуи смазаны, прикосновения беспорядочны, а мысли рассеяны. Кто-то из них стонет, кто-то загнанно дышит. Когда кисть Гето плотным кольцом обхватывает член, Сатору выгибается дугой и прислоняет кисть ко рту. Несколько движений вверх-вниз, и стоны пробиваются сквозь неё. Сугуру тянется через Годжо к тумбочке, роется в ней одной рукой, от чего что-то шумит прям около уха Сатору, но он не распознаёт этого, единственный звук, который он может осознавать, это дыхание Сугуру. Гето кидает рядом флакон со смазкой и презерватив. — Ты или я? — Сугуру прокладывает дорожку поцелуев под челюстью, через раз прикусывая, и Сатору кажется, что с этим жестом остатки сознания вытягиваются из него. — Ты. — Годжо не может охарактеризовать изданный им звук полноценным словом, скорее, это смесь слога и стона. Сугуру на секунду отстраняется, а потом более ожесточенными поцелуями проходится по рёбрам Сатору. Мгновение на передышку, пока щелкает крышка флакона, а затем укус в бедро и нежное прикосновение к сфинктеру. Влажные пальцы описывают круги, пока Сатору глубоко дышит, чтобы расслабиться целиком, но это сложно, когда другая рука Сугуру скользит по его члену, а губы оставляют мелкие засосы на внутренней поверхности бедра. На очередном глубоком вдохе, плавным движением палец Сугуру входит до костяшки, Сатору разводит колени шире. Несколько поступательных движений, и уже два пальца описывают круги внутри мышцы. Сатору держится за плечо Гето, и, кажется, Сугуру что-то спрашивает, но Годжо не слышит. Пульс в голове громче любых звуков. Гето поднимается корпусом выше и быстро целует щёки и нос. Сатору ощущает, как пряди чужих волос, скользят по его лицу и шеи, вызывая щекотку. Запах мятного шампуня Гето забивается в нос. — Можно? — Сугуру в последний раз целует в нос. Сатору не может ответить внятно, поэтому просто кивает и рукой давит на плечо Гето. Шелест фольги, ногти слегка царапающее бедро, и плавный толчок. Сатору стонет в голос, закидывая голову назад. Сугуру шепчет комплименты, а Годжо это кажется радиопомехой. Медленные фрикции, будто растворяют кости, превращая тело в месиво из мышц и крови, что бурлит в них. Сатору съезжает по простыне, Гето подхватывает его под талию, фиксируя. — Быстрее, — если бы Годжо услышал себя со стороны, то точно предложил бы помощь человеку, который так скулит. Гето сменяет темп и входит целиком, отчего глаза Сатору закатываются в удовольствии. Если бы можно было останавливать моменты и находится в них сутками, Годжо определенно выбрал бы подобные. Когда хорошо настолько, что внешний мир затухает, когда источником света и энергии становятся они, когда единственное живое в этом вакууме — это два тела, сплетённые страстью, желанием и любовью. Это не секс; назвать происходящее подобным образом — невежество. Когда пульс становится общим, когда ты целиком и полностью принадлежишь и обладаешь, когда ты обнажен не телом, а душой, и твоя душа соприкасается с чужой. Это намного больше физической материи, физиологии и объективной реальности. Это за гранью. Толчки становятся резче, руки Сугуру начинают блуждать по телу, а Сатору начинает двигаться навстречу. Воздух раскалён, простыня мнётся и надрывается под рукой Сатору, звуки влажных шлепков и стоны с рваным дыханием. Годжо тянется к Сугуру, и тот наклоняется для поцелуя. Сатору стонет в чужие губы и закидывает ногу на поясницу, стараясь быть максимально близко, чтобы не оставалось и миллиметра между ними, чтобы воздух стал общим. Сугуру касается члена, и Сатору подбрасывает вверх. Он держится за Гето мёртвой хваткой, цепляясь ногтями, оставляя полумесяцы. Толчки сливаются в один ритм с движением руки. Сатору откидывает голову. Его глаза распахнуты, а ресницы трепещут. Он прерывисто хватает ртом воздух, но тот противится поступать в необходимом количестве. Сугуру целует за ухом, и Сатору стонет его имя. Время перестаёт идти по общепринятым законам, оно сжимается и растягивается одновременно. — Пожалуйста, Сугуру, — Сатору не понимает о чём просит, не понимает, почему это звучит мольбой. Но Гето, кажется, понимает Сатору лучше, чем он сам себя. Фрикции ускоряются, а зубы впиваются в плечо. И Сатору исчезает с чужим именем на губах.***
Громкий вздох — первое, что слышит Сатору. А затем — жалобное мяуканье. Годжо резко садится на кровати и озирается вокруг. Бежевые стены спальни, торшер, который по-прежнему горит, ковёр, мебель. Это его спальня. Его разбудила Лета, которая обеспокоенно топталась по ногам. Чёрные глаза смотрят на Сатору пока он пытается отдышаться. Мордочка Леты была наполовину черной, как и правые лапы. Может быть, это остатки сна не сошли до конца, и он видит тёмные пятна? Или она в чём-то испачкалась. В голове — каша из остаточных образов и звуков, беспорядочный калейдоскоп. Сатору сжимает ткань футболки на груди. Рёбра ноют, будто по ним ударили арматурой, а внутри — груда песка. Взгляд мечется по комнате, Годжо пытается найти предмет концентрации. На глаза попадает папка с делом, на обложке которой огромными символами катаканы выведено имя «Сугуру Гето». И осознание сна обрушивается в секунду. — Пиздец. Это — явно край. Он должен отказаться от ведения этого дела. Он должен передать его кому-нибудь. Это его обязанность как специалиста. Сны становятся слишком реалистичными. Это сравнимо с просмотром кинохроники о жизни, которой у него никогда не было. Их слишком много, он помнит каждый отчётливым кадром на веках, они ощущаются слишком правильно, словно он на нужном месте, в нужном времени и с нужным человеком. И от чего-то больно. Его режут и рвут, поджигают и топят, душат и бьют. Это пытки, которые он не ощущает, не видит, но чувствует. Как острое лезвие танто полосует кожу, как куски плоти виснут на костях, как внутренности сгорают в огне, а легкие заполняет поток воды. Этому должно быть объяснение, рациональная причина. Почему его мозг зациклился на пациенте, с которым у него было несколько сессий? Это фиксация? Это следствие манипуляции? Это из-за мигреней, его мозг плавится настолько, что подкидывает подобное? И почему, чёрт побери, в этих снах он так счастлив? Он может с этим разобраться потом. Как только передаст личное дело и откажется от лечения пациента. Это правильно. Лета снова мяукает и ластится к его рукам. Она всё ещё с черными пятнами. Может, это норма для кошек, менять окраску? Или стоит обратиться к ветеринару? Сатору машинально гладит её голову и замечает ещё одну деталь. Красный ошейник, до этого невидимый из-за длины её шерсти, сейчас отчётливо просвечивается.***
Коридор ведёт к единственному кабинету, который освещен. Темнота повсюду, кроме прорези в двери. Сатору стоит в шести шагах от неё. Он знает, что там будет. Он знает, кто там будет. Он не понимает, почему. Больница пуста. Она сама отсутствует как полноценное здание. Есть только коридор, дверь и свет за ней. Сатору хотел передать все документы, но его руки пусты. Сатору не хотел возвращаться к человеку из снов или своему пациенту, но он стоит в шести шагах. Сбежать домой, кричать и звать хоть кого-нибудь, развернуться в противоположном направлении. Забыть, отстраниться, игнорировать. Но Сатору хочет понять. Он хочет разобраться, выяснить, что с ним. И от чего-то его сердце, а не мозг, шепчет ему, что ответ в этой комнате, у человека в ней. Возможно, Сатору сошел с ума от мигреней или отключился ещё тогда, читая папку из восьмидесяти страниц. А всё происходящие — сплошной фарс. Но он не узнает, пока не откроет дверь. Сатору делает шаг, а за ним ещё три, когда становится виден силуэт, сидящий за столом. И голову простреливает не настоящая пуля. Раны нет, но чувство есть. Годжо делает вдох, преодолевает оставшиеся метр расстояние и открывает дверь. В комнате светло, в ней слышен звук работающего кондиционера. — Добрый день, доктор Годжо. — Сугуру улыбается, раскачиваясь на стуле. Сатору стоит в проходе, не реагируя. Он рассматривает Гето, сопоставляет с человеком из снов. И разница есть, начиная от длины волос и заканчивая наличием мелких морщинок у глаз. Его пациент старше того парня, шире в плечах и грубее в чертах лица. — Что-то случилось? Голос такой же, интонации, тембр и манера. — Вы выглядите уставшим. — Сугуру перестает раскачиваться и теперь выглядит обеспокоено. — Головные боли? — Его глаза щурятся, и он наклоняет голову. Сатору хочет сбежать. Закрыть глаза и увидеть пустую комнату. Или сон, в котором он счастлив. — Где персонал? — Голос Сатору хриплый, он спрашивает грубо, без профессионального нейтралитета, о котором он забыл ещё на четвертой сессии. — Какой персонал? — Сугуру в недоумении отодвигается подальше от Сатору. — Охрана, врачи, пациенты. Где хоть кто-нибудь? — Я не выхожу из комнаты и не общаюсь ни с кем, кроме вас. — Сугуру указывает рукой на стул напротив него. — Может, вам стоит присесть и объяснить мне, что произошло? — Гето неловко улыбается и поправляет выбившуюся прядь. Сатору смотрит на стул и понимает, что в прошлый раз он был другим. Как и стол. Это больше похоже на школьную мебель. На похожем столе с внутренней стороны начертано с помощью кухонного ножа: «Отношения — лучшая почва для веселья. Г. С». Сатору помнит, как отряхивал деревянные опилки с чёрного жакета. Помнит шёпот и смех. Или это часть одного из снов. — Сатору. — Годжо резко поворачивает голову в сторону, отчего висок вспыхивает очередным ударом. — Садись. — Гето больше не насторожен, напротив, его голос полон твёрдости. И Сатору садиться. Глаза цепляются за манжет его рукава. На нём не врачебный халат, а белая рубашка. Рубашка с каплями чего-то бордового. — Что случилось, Сатору? — Гето протягивает руку через стол, словно он хочет прикоснуться. Годжо смотрит в глаза напротив и видит беспокойство. И понимание. — Что происходит? — Годжо рычит, гласные звенят между стиснутых зубов. — Что ты сделал? Как ты это сделал? — Что сделал? — Сугуру говорит так, словно это действительно не его вина. — Ответь на мой вопрос. — Сатору срывается на крик и жалеет об этом в ту же секунду, затылок начинает пульсировать от боли. — Я не могу. — Гето спокоен, он дышит ровно, не выглядит напугано или хотя бы в замешательстве. — Я не понимаю, что сделал и чем тебя так разозлил. Переход на дружеское обращение, на имя и отсутствие официоза. Это привычно, намного лучше, чем идиотское выканье и обращение по фамилии, как бывало только при ссорах. Но они не ссорились. Они не общались до больницы. — Почему всё меняется? — Нужно начать с общего, а затем перейти к частному. Так легче не сойти с ума. — Почему другая мебель, почему кроме тебя здесь никого нет? — Разве? — Сугуру протягивает руку ближе. — Здесь есть ты. Треск дерева и ощущение ветра со спины. Сатору оборачивается в сторону двери, но её нет. Лишь дверной проход, ведущий в темноту, из него сквозит холодом и сыростью. Годжо судорожно осматривает комнату. Окно также исчезло. Только оконная рама, а за ней чернота. Прямо на раме сидит Лета. Практически полностью чёрная, не считая светлого пятна у макушки. Она смотрит прямо на него, сверкая глазами похожими на куски турмалина. Её хвост гневно бьётся, а затем она прыгает прямо в черноту, растворяясь в ней. Лишь красный блик ошейника задерживается в поле зрения чуть дольше. Это ловушка. Это галлюцинации. Это очередной сон. Или кошмар? — Я сплю? — Голос Годжо дрожит, а глаза беспорядочно бегают по помещению. В нём больше нет злости. Лишь страх. Сатору по-настоящему страшно, будто все его тревоги разрослись до масштабов настоящего ужаса. — Нет. Гето касается кончиками пальцев запястья Сатору. Это практически не ощутимо, но Годжо чувствует, как его руки начинает сводить судорога. Он пытается отдернуть руку, но Сугуру успевает перехватить запястье. И в момент с полноценным касанием, пока глаза Сатору распахнуты в ужасе, на голову обрушивается плотина. Этого слишком много. Образы, звуки, ощущения, запахи, они чувствуются одномоментно, смешиваются и наслаиваются, растворяются и усиливаются разом. Огромной волной это рушится на него, раздавливая под своей тяжестью. Голову сдавливает со всех сторон, словно она находится под прессом. Сатору слышит звук отличимый от остальных. Громкий вой. Ему требуется несколько секунд чтобы понять, это он издает этот звук. Годжо сгибается пополам, заваливаясь на поверхность стола. Это невыносимо, он не может даже вздохнуть, ему больно. Ему ужасно больно, настолько, что хочется действительно расколоть голову. Сатору бьётся лбом о поверхность стола сначала слегка, но затем ещё раз и ещё. Пока ладонь Сугуру не прислоняется к его лбу и отталкивает голову вверх. — Что со мной? Что ты сделал со мной? — Годжо хрипит, его глаза начинает печь. Свет слишком яркий, он слепит и только усиливает боль. — Ты знаешь ответ. Всегда знал. — Сугуру говорит тихо, убирая руку ото лба. — Я безумен? Я схожу с ума? — Сатору жарко, тело окутано невидимым огнём, он будто в центре пожара, который разрастается с каждой секундой. — В какой-то мере. — Сугуру смотрит в глаза, стараясь сохранить зрительный контакт. — Но не по моей вине. И не сейчас. Я бы скорее назвал это усталостью, может даже травмой. Сатору впивается пальцами в ладонь. В голове раздается звон, будто чугунные колокола бьются друг об друга. Он должен стерпеть это. Он должен понять. Он не может отключится, не сейчас. — Помоги мне. — Годжо хочет, чтобы это не звучало мольбой, хочет, чтобы в голосе была сталь и злость, а не надлом и отчаяние. — Как тебя зовут? — Сугуру мягко касается его руки, пытаясь успокоить или, может быть, сконцентрировать. — Годжо Сатору. — Где ты находишься? — В психиатрической больнице. — Какой сегодня день? Боль доходит до челюсти, сейчас сложно даже говорить, каждое слово дается с большим усилием. Он не может сосредоточиться, он готов поклясться, что чувствует, как кости черепа смещаются и трескаются. — Какой сегодня день, Сатору? Годжо пытается вспомнить. Но не может. Он не помнит, какая дата была на настенном календаре или на дисплее телефона. — Я не знаю. — Какой сейчас год? — Гето сжимает его запястье сильнее. Его руки холодные, и Годжо хочет прижать их к раскалённым вискам. — Две тысячи девятнадцатый. — Как ты едешь домой? — На машине. — Капля испарины стекает по виску. — Нет, Сатору. Твой путь домой, какой он? Дорога. Асфальт и обрывки леса. — Где ты сворачиваешь? Через какие улицы проезжаешь? Какие магазины рядом? Лицо начинает неметь от боли. Слёзы текут из глаз, из-за чего силуэт Сугуру размазывается бесформенным пятном. Его голос становится тише с каждой секундой. Кровь, бегущая по венам в голове намного громче этого. — Думай, Сатору. — Гето придвигается ближе, становясь единственным объектом в поле зрения Годжо. — Кого ты видел в больнице кроме меня? С кем кроме меня ты говорил последний раз? Когда ты ел или пил последний раз? Сёко. Сёко была здесь в начале. Она пила кофе. Лета. С пятнами по шкуре и громким мяуканьем, она будила его после каждого сна. А несколько минут назад прыгнула в неизвестность, ведь полностью почернела. Он не помнит, когда последний раз хоть что-то употреблял в пищу. Он не ел, не пил. — Я не понимаю. — Сатору дрожит, его трясет изнутри как под электрошоком. Он шепчет, потому что сказать хоть на тон громче не позволяет сжимающаяся гортань. — Что ты помнишь до начала нашей терапии? — Я читал твоё дело. — Оно в папке на завязках с огромными буквами, потрёпанным переплётом и состоит из восьмидесяти страниц. — Что было до этого? Кошмар. Со скелетами и темнотой. С рокочущим гулом. Иллюзия запаха крови и чувства. Он помнит улыбку. Мерзкую до тошноты. Отчаяние. Желание вопить, что есть сил. Вину. Всепоглощающую, заставляющую ненавидеть себя. А последней была боль. Чувство, что ему вновь выдрали сердце. Живьем достали из рёбер, ломая их. Осколки костей впивались в легкие, вынуждая их кровоточить. Иллюзия, что он захлёбывается кровью, хотя на деле это была ментальная боль. — Ничего не было. — Сатору говорит ровно, он больше не задыхается. — Почему? — Гето настороженно вглядывается. — Потому что этого не может быть. — На лице по-прежнему дорожки слёз, но эмоции отсутствуют. — Почему? — Сугуру облегченно выдыхает. — Потому что ты мёртв. Сатору смотрит в глаза напротив. На радужку, которая сияет как одиннадцать лет назад. На улыбку, которая всегда его успокаивала. Сатору чувствует, как его держат за руку. Как самое привычное, что только может быть. — Потому что это нереально. Всё это — нереально. Сугуру виновато улыбается, и сжимает пальцы Сатору в своих. — Да.———
День. Дым витает в воздухе в слишком большом количестве, пепельница заполнена окурками доверху. — Что-то ты явно переборщила с куревом в этот раз. Всё же ты в морге, хоть трупам и по боку, но неизвестно, как никотин влияет на разложение. Сёко поднимает голову от стола, и Сатору видит, что белки её глаз покрасневшие, да и сама она довольно измучена. — А как я могу иначе? Сигарета просто тлеет в её руках. На фильтре даже не видно следа помады. — Может на улицу пойдешь устраивать дымовые шоу? Сёко устало вздыхает и кидает сигарету в пепельницу, не потушив её. Она складывает руки в замок и несколько секунд смотрит на Сатору в упор. — Ты в порядке? — Не свойственное ей беспокойство отчетливо заметно в словах. — Да. Сёко хмурится, сейчас она выглядит намного более уставшей, чем обычно, кожа напоминает цветом пожухлую бумагу. — Сатору, я серьёзно. Ответь мне честно. — Я в порядке. — Годжо улыбается и запрыгивает на один из столов, от чего Йори дёргается. — Почему я не должен быть в порядке? Что-то в его ответе заставляет Сёко взбеситься настолько, что она швыряет пепельницу на пол. Сатору не понимает, что сказал не так. — То есть даже сейчас? — Голос сквозит сдерживаемой злобой. — Даже сейчас тебе абсолютно плевать? Годжо в недоумении наклоняет голову и начинает болтать ногами. — А почему мне не должно быть всё равно? Глаза Йори наливаются красным, брови поднимаются вверх, а губы кривятся, словно от чего-то противного. — Да потому что он был твоим другом, — крик отражается от стен эхом. — Потому что именно сейчас тебе не должно быть всё равно. Слёзы катятся по щекам Сёко, а Сатору не понимает, на что она могла так обозлиться, что даже заплакала. Вечер. Бюрократия — это точно что-то из отдельного вида пыток. Извращённый способ медленного уничтожения, с изюминкой. Сатору хочет спихнуть все бумажки на пол, потоптаться по ним, а потом утилизировать, тоже как-нибудь извращённо. Может, залить бензином, использовать фиолетовый, пустить через шредер. В кабинете почему-то пахнет медью. Запах раздражает обоняние, но Годжо не понимает, где источник этого затхлого зловония. Стук в дверь отвлекает от механического заполнения документов и представления уничтожения бумаг. Яга приоткрывает дверь и, как-то слишком аккуратно, заходит, чуть ли не крадётся. — Сатору, — Его голос твёрдый, как всегда, басит. — Ты можешь идти домой. Годжо поднимает одну бровь и расплывается в игривой ухмылке. — А с чего вдруг такие послабления? Яга мнётся. Сатору считает — это странно. — Сегодня был сложный день, — голос твёрд, но интонация чересчур мягкая. — Как и всегда, ничего нового. Яга трёт переносицу. Его пальцы мелко дрожат. — Просто иди домой. Дверь тихо закрывается. Годжо считает, что Яга слишком мягкотел сегодня, хотя обычно любые стычки со злом наоборот вынуждают его быть ещё более стойким, нежели обычно. Сатору осматривает стол. По всей поверхности разложены бумаги, от чего практически не видно дерева стола. Сдвигая документы в кучу, он внезапно замечает, что канцелярский нож, которым он выровнял края папки, открыт и впивается в ладонь. Сатору не чувствует боли. Ночь. Дверь щёлкает. Сатору стоит в коридоре прислушиваясь. Тишина. В доме темно, но свет будто слепит. Почему-то глаза ужасно болят. Поэтому Сатору не касается выключателей, но хочет снять повязку. Когда руки касаются узла на затылке, он оказывается слишком сильно затянут. Годжо не ощущал давления от ткани на протяжении дня. Есть не хочется, как и спать, как и делать что-либо. Наверное, он и правда выдохся за сегодня. Наверное, Яга не зря освободил его раньше. Сатору идёт в глубь дома, не до конца понимаю, что нужно сделать. Переодеться? Или сразу завалиться в кровать? Хотя спать же не хочется. Может быть, просто лечь. Сатору идёт по лестнице и слышит скрип, звук, будто приглушённый. Он ложится на кровать, но не чувствует расслабления мышц. Напряжение не спадает даже после нескольких минут в горизонтальном положении. Сатору смотрит в потолок, не моргая. Глаза болят ещё сильнее, и он трет их, когда чувствует этот запах снова. Медь. Годжо смотрит на руки в замешательстве, но замечает мелкие пятнышки на манжетах. Капли. Уже засохшие. Сатору садится и снимает с себя жакет. На всей передней части в разном количестве есть эти тёмные пятна. Они уже чёрные, и их практически не видно. Но Сатору знает, что это. Одежда летит через всю комнату, падая с шорохом и звоном. Пуговицы ударяются о пол. Это громко. Слишком громко для ночной тишины. Годжо смотрит на комок ткани. Его грудь ходит ходуном, и он хочет лечь обратно, когда замечает новые пятна, на манжетах его белой рубашки. Это подтёки бордового цвета. Кровь. Кровь Сугуру на его руках. Кисти рук начинают дрожать, а глаза болят сильнее. А потом Годжо чувствует влагу на щеках, касается их, и на его пальцах появляются размазанные слёзы. Он смотрит в зеркало на стене, радужка глаз стала больше синей, чем голубой, белки покраснели, губы дрожат. Сатору не может осознать, что это его отражение. Он же не плачет. Это глупость. Ничего же не произошло. Ему просто не из-за чего лить слёзы. Ничего не произошло. Всё как прежде. Он один в своем доме, после тяжелого трудового дня. Всё, как всегда. Но дышать тяжело, будто на груди что-то лежит, или натянуто поперёк. Сатору не чувствует твердости, пола пока идёт на балкон. Свежий воздух обволакивает, но не проникает в лёгкие. Годжо пытается сделать вдох, но слышит всхлип. А затем он смотрит наверх. На звёздное небо. Созвездия видны ярко, отчётливо. Их можно соединить пальцем при желании. Как Сугуру — складывать из хаотично разбросанных точек картинки. Не отпускай мою руку как можно дольше, а я буду чаще смотреть на звездное небо. Сатору смотрит. А затем падает на пол, зажимая рукой рот. Это не должно быть так больно. Это не должно ощущаться хуже собственной смерти. Разве может быть хоть что-то хуже, чем смерть? Когда он умирал, это было похоже на пустоту. В ней не было рвущей на куски боли. В ней не было ощущения, словно каждая клетка тела разрушается, не успевая делиться для регенерации. В ней не было собственного немого крика, что проходил рокотом через всё тело. Сатору старается сделать хоть что-то, хотя бы подумать о действии, но он не может. Он смотрит перед собой, а видит тело. Кровь, всё ещё горячая, пачкает его форму, он не помнит, когда коснулся его; он лишь чувствует, как руки сжимаются вокруг туловища, как голова Сугуру откидывается назад, а он прижимает её к плечу. Волосы Гето липнут к его окровавленной ладони. Он хочет стереть с него эти отвратительные брызги и капли. Он хочет, чтобы в нос забивался запах мяты, а не металла. Он хочет, чтобы его запястье снова сжали. Сатору держит голову одной рукой, а второй ищет правую руку Гето. Он сам сжимает его пальцы в своих. Но в ответ нет никакого давления. Нет поглаживание по костяшкам. Почему Сугуру не держит его? Почему Сугуру отпустил его руку? Почему он просто не может сделать этот жест? Это же неправильно. Он же обещал. Он же говорил, что будет как можно дольше. Он же всегда был рядом, так почему сейчас он не может просто улыбнуться ему, как всегда, сказать, что все хорошо? Годжо старается, он честно пытается не задыхаться, но ничего не выходит. Потому что, когда окровавленное тело перед ним рассеивается, на его место приходит улыбка с искрящимися глазами. Сатору жмурится и снова видит перед собой Сугуру. Сатору машет головой, но образ остаётся. Почему сейчас он не может уйти? Почему он разрушает его раз за разом? Внутри в агонии бьется сердце, колотится и сжимается, в попытке качать кровь. Но вместо этого: ноет, разрывается на лоскуты, кровь из вены не течет, а выталкивается с каждым ударом, заполняя органы. Рёбра ломаются, сначала идут трещинами, а потом кусками обламываются, разрушая грудную клетку. Он не может прикоснуться. Он не может заправить выбившуюся прядь за ухо. Он не может улыбнуться в ответ. Поэтому скребёт ногтями пол, оставляя кровавые полосы и давится воздухом. Он рушится с каждой секундой. Потому что нечто, что заставляло двигаться дальше несмотря ни на что, угасло, засыхая бордовыми каплями. Любовь, хранимая им десять лет, умерла на его руках. Она была выцветшей, израненной, но живой. Она горела в нем слабым фитилем, она отдавала тоской и сожалением. Но она была самым прекрасным, что только существовало. Произведением элитарной культуры в единственном экземпляре. Она была его собственным ангелом с отсечёнными крыльями. Больше не давала легкости и счастья, но служила напоминанием. А сейчас она представляет из себя лишь засохшие капли крови и воспоминания. Она отвратительна, она ужасна, израненная, кровоточащая и заходящаяся в немом крике. С открытыми переломами, костями торчащими наружу острыми кольями, с белыми глазами, ведь ослепла ещё десятилетие назад. Она стала столь же уродлива, сколь прекрасной была до своей погибели. Она по-прежнему сильна. Поэтому ударяет, беспощадно уничтожая его изнутри, разрывая внутренности, превращая их в месиво из крови и сожаления, со всей злобой за то, как её искалечили, изуродовали. Сатору виноват в том, что из самого красивого создания, превратил её в худшее проклятье, с которым он, несмотря на свою силу, справиться не сможет. И на самом деле он готов сдохнуть именно так. От её рук, набросивших петлю ему на шею. Он сам встанет на носки и сделает шаг. Он поможет ей в исполнении приговора. Но ему нельзя, просто не позволено. Это роскошь, для которой он не создан. Его задача оставаться сильнейшим, чтобы мир не рухнул. Даже если его собственный мир умер каких-то пару часов назад, он должен продолжать существование, чтобы выстояла реальность, в которой по-прежнему идёт жизнь. Поэтому Сатору по-прежнему дышит. Его сердце также бьется. И когда с рассветом звёзды потухнут, он вернётся к своему существованию. И ничего не напомнит о том, как он сорвался, разве что мелкие царапины на полу.***
На секунду всё меркнет. А затем Сатору снова видит Гето напротив себя. Ему не нужно осматриваться вокруг, чтобы понять, где он. Это комната общежития, они сидят на его кровати. Годжо не моргает. Он смотрит на Сугуру, держит его руку в своей и всё кажется на своих местах. Всё в порядке. Не считая воя, который нарастает внутри. Потому что происходящее не реальность. — Это ад? Потому что, если это он, создатели явно просчитались. — Почему? — Гето придвигается ближе и с любопытством смотрит в глаза. — Может смотреть на тебя и похоже на пытку, но боль от неё не перекроет моего щенячьего восторга. Сугуру смеётся и кладет голову на плечо Годжо. Сатору кажется, что его кости ломаются, а затем неверно срастаются. — Что это за место? — Годжо касается волос Сугуру. Они мягкие, они ощущаются на коже также, как и раньше, разве что ему приходится дольше их перебирать. Сатору кажется, они полосуют его пальцы до красных царапин. — Тебе лучше знать, Сатору. — Гето ведёт подбородком по плечу, Годжо хочется передёрнуть плечами. Это куб. Только почему-то здесь нет скелетов и темноты. Они были с ним бесчисленное количество времени, возможно, он даже начал их различать. — Почему ты здесь? — Сатору поджимает губы, чтобы ненароком не огрызнуться. — Потому что ты здесь. — Гето поднимает голову, и их лица слишком близко. Сатору может разглядеть его морщинки вокруг глаз и крапинки жёлтого в радужке. — Неужели я правда просто умер в той чёртовой коробке? — Годжо спрашивает, скорее себя, потому что его вопрос звучит крайне глухо. — А ты бы мог? — Сугуру игриво улыбается. И Сатору хочет его ударить. Или, может, поцеловать. — Нет. — Верно. — Гето проходится носом по линии челюсти Годжо, в практически невесомом касании. Сатору кажется, что это похоже на движение скальпеля. — Ты бы не умер так просто. И всё же — это правда лучший способ избавиться от него. Сатору готов пожать руку каждому проклятию, что организовал это. Не пресловутые иголки под ногти или капли воды на голову, а мягкие ладони Сугуру и его успокаивающий голос. Пытки не над телом, а над душой. Его невозможно убить физически, но психологически — вполне. — Почему у тебя такое выражение лица, Сатору? — Гето обиженно отстраняется, но расстояние между ними всё ещё слишком маленькое. — Какое? — Пустое, — Сугуру выплёвывает ответ, словно это слишком очевидно. — Ты же больше не играешь роль моего психиатра. — Почему я был твоим психиатром? — Сатору не хочет отвечать на вопрос, поэтому ему проще задать собственный. — Большей идиотии я бы сам не смог придумать. — Ну, раз это твоя иллюзия, то и роли ты прописал сам, и я соглашусь, что ты в свою крайне плохо вписываешься. — Гето касается затылка Годжо, и тот закрывает глаза. Да, определённо китайская пытка водой. — Ты ведь не реален? — Сатору решает задать вопрос, который все это время сидит в груди и ковыряет внутренности. Как с пластырем, легче быстро сорвать. — Это как посмотреть. — Гето усмехается, а его пальцы выписывают небольшие круги на затылке. Сатору думает, что, наверное, нужно уточнить, разобраться во всём и оборвать происходящее. Но разве он не заслужил этого? Может, он наконец получил перерыв от постоянной гонки и борьбы, в этой иллюзии. Но Сатору реалист, данное качество всегда рушило его, поэтому он рукой тянется к груди Сугуру. Чтобы снова самолично разбить глупую надежду. В этом месте сердце ударяется о рёбра. Должно. Вот только Сатору ничего не чувствует. — Сколько это длится? — Годжо зажмуривает глаза, а затем открывает. — Как долго происходил этот маскарад? — Злость топит его в своих ядовитых парах. От этого голос становится металлическим. — Без понятия. — Сугуру вздыхает, а потом снова кладет голову на плечо. Всё же кости срослись неверно. Они молчат какое-то время. Годжо смотрит в одну точку и практически не двигается, он понимает, что в этом пространстве понятие времени отсутствует, здесь лишь статика. Время попросту не идёт, оно застыло. Как и в кубе. Значит, это будет длится неизмеримо. Значит, то, что он чувствует, будет длиться бесконечно. Всё же это ад. — Не молчи, Сатору. — Сугуру поворачивает голову и заглядывает в глаза. — Говори. — И снова в тёмной радужке играют блики света. Теперь Сатору считает, что этот блеск напоминает сияние пустых стекляшек. Что ему говорить? Что он в ужасе? Что он хочет это остановить так же сильно, как и остаться тут навсегда? Что противоречия его пожирают? — Спроси меня то, что по-настоящему хочешь узнать. — Сугуру поднимает голову и коротко целует в подбородок, Сатору стискивает зубы. — Не то, что должен, а то, что хочешь. Вот почему психиатр. Потому что он может узнать мотивы, потому что он может понять, из-за чего Сугуру поступил именно так, может разобраться в том, что мучило его последние одиннадцать лет. — Почему ты оставил меня? — Сатору смотрит в стену, на которой висят фотографии. Он помнит каждую. — Потому что иначе я бы тебя погубил. Сатору смеется, звук напоминает скрежет сгнивших досок. Гето от неожиданности отшатывается от него. А Годжо слишком смешно, чтобы остановить смех. Какая глупость, его оставили, чтобы спасти. Вот только в спасении он никогда не нуждался. — Серьёзно? — Наверное, это начало истерики, потому что Сатору не может остановиться. Щеки начинает сводить. — А разве в итоге произошло не это? — Не от моей руки. Гето хмурится. А Сатору понимает, что Сугуру действительно считает, что не погубил его. — Лучше уж от твоей, — Сатору перестает смеяться так же внезапно, как и начал. — Чем от жалкого червя, занявшего твоё тело. Когда Сатору услышал голос, это было похоже на его первую смерть. Всё аналогично, неожиданно и больно. Когда сердце протыкают, а кровь заполняет грудную клетку. И нет возможности дышать. Словно бросают в ледяную воду, конечности немеют, холод пробирает до костей за считанные секунды, лёгкие заполняются водой. И, наверное, самое жестокое — это секундная надежда, пробившая его. Глупая мысль, что подобное возможно, и трупы действительно оживают. Ведь он сам ожил. Надежда, как и та, что он испытывал все десять лет. Что возможно однажды, через год или десяток лет, он снова сможет прикоснуться. Что его мечты, в которых он не признавался даже себе, воплотятся. И все те сны, после которых мелькала мысль: «Я обрету это вновь», — наконец-то станут явью. Это длилось ничтожно короткое мгновенье. Его хватило с лихвой, чтобы очароваться, а потом возненавидеть. Ведь стоило вдохнуть и посмотреть за оболочку, как злость затопила собой всё. Это самое омерзительное, что Сатору только видел. Гниющие трупы, стены в останках, обугленные тела не сравнятся с этим. А самое отвратительное, что он отчасти виноват в этом акте надругательства. — Почему ты меня не похоронил? Голос Сугуру выводит из оцепенения. И Сатору понимает, что, несмотря на отсутствие сердцебиения, человек перед ним именно тот, кому он давал обещания. Возможно, не существующей в реальном мире, но в его собственном вполне. — Потому что лёг бы с тобой в одну могилу. — Гето, кажется, удивлён, даже немного напуган, но Сатору будет честен, настолько, как не был с самим собой. — Если бы тебя кремировали, то я сгорел бы тоже. Вряд ли огонь приносил бы боль сильнее, чем твоя кровь на моих руках. Поэтому, я был готов сгореть с тобой заживо. Наш прах, наверное, смешался бы, и тогда мы могли бы, наконец, стать единым целым. — Это самое странное, страшное и извращено-романтичное, что ты говорил. — Сугуру, хоть и очевидно в смятении, но улыбается. Сатору же не может ответить тем же. Потому что в груди растет белладонна, оплетая корнями кости. — Я совершил глупость, когда принял это решение. — Сатору мотает головой, пытаясь убедить себя, в первую очередь. — Ну, если бы это и правда привело к подобному самоубийству, то нет. — Сугуру мягко поглаживает Сатору по руке. — Говорят, что сгореть заживо самая страшная боль. Я бы не хотел для тебя такого. Годжо смотрит Сугуру в глаза. И они все такие же, понимающие и заботливые. Ресницы Сатору дрожат, и пока слёзы не успели скопиться в уголках глаз, он опускает голову на колени Сугуру. — Скажи, если бы я был рядом? — Сатору говорит с надрывом, потому что эти вопросы изводили его по ночам уже больше десятка лет. — Если бы я заметил это раньше? Если бы я позаботился о тебе? Тогда ты бы всё равно ушёл? — Да, Сатору. — Сугуру перебирает пряди белых волос, а Сатору слышит непоколебимую уверенность в его голосе, от которой хочется выть. — Пойми наконец, ты не Бог, ты не всесилен. — Но, если бы… — Сатору сжимает в руке ткань одежды Гето. — Это не твоя вина. — Пальцы гладят затылок, с ощутимым нажимом, раньше Сугуру так делал, чтобы хоть как-то усмирить пыл Годжо, сейчас это давление ощущается словно дуло пистолета, выстреливающего на каждое слово. — И я благодарен, за то, что ты отпустил меня. Наверное, именно этот поступок говорит больше любых слов. — Я не чувствовал себя виноватым в твоём уходе. — Сатору отрицает единственное, с чем он был способен бороться. Лишь факты его вины был подвластен мозгу, вечно ищущему собственные ошибки в случившемся. — Но мне жаль, что я не был сильнейшим в тот момент, когда тебе это было необходимо. — Как ты жил после моего ухода? — Гето перемещает руку на спину Годжо, очерчивая лопатки. Он также сместил тему разговора. — Мы всё ещё играем в шашки? — Годжо не хотел переходить на новую тему, отвечать на ещё один вопрос, рвущий его на куски. Ещё несколько подобных вопросов, и от него останутся лишь ошмётки плоти. — Да. Сатору задумывается, можно ли выйти победителем в подобной игре. Как становится дамкой и ходить через всё поле, минуя остальные фигуры, за которыми стоят вопросы, озвучить которые он не в силах, ответы на которые равносильны приему мышьяка. — А если я хочу закончить игру? — Сатору поворачивает голову в бок, на стене есть мелкие трещины, которые когда-то он сам случайно оставил. Это ещё одно напоминание его слабости. — Если бы ты хотел, то она давно уже была бы завершена. — Сугуру трёт переносицу, будто его тоже докучает это обоюдное вскрытие грудных клеток. — Выходит, я мазохист? Сугуру тихо смеётся. — Поначалу было тяжело. — Спустя минуту, Сатору всё же ответил. Он ещё не стал дамкой, а значит, прием яда отменить невозможно. — Я видел тебя везде и во всем. В каждом шорохе, в каждой тени, в каждом предмете. — Годжо касается пальцами мелких трещин на стене, цепляясь хоть за что-то, пока его голос также даёт трещины. — Ты знал, как много людей завязывают волосы лентой? Я знаю. Каждый седьмой. — И как ты это узнал? — Сатору дёргается от голоса Гето, случайно делая трещину ещё больше. — Просто всё обрело смысл. Каждый предмет был будто запятнан тобой. Ты был призраком без присутствия. Неосязаемым, невидимым, несуществующим в моей жизни. — Сатору поднимается в сидячее положение. Он хочет смотреть Сугуру в глаза, хочет видеть его реакцию. И, возможно, не хочет прикасаться, когда вспоминает это. — А потом стало легче. С каждым годом, месяцем и днём. Иногда я забывал тебя на неделю, и честно говоря, я горжусь этим. — Годжо говорит это с целью хоть как-то уколоть, причинить хотя бы мизерную долю той боли, что тогда овладела им. — Последние годы ты перестал мне сниться. Сатору задерживает дыхание. Его переполняет мандраж от ожидания ответной реакции. Сугуру смотрит прямо в глаза. Это всегда пугало Годжо больше любой твари, с которыми они боролись. Потому что Гето не просто смотрел, он видел. Абсолютно всегда видел его распятым на кресте собственных чувств. И сейчас он также видит абсолютно всё, даже попытку хоть чем-то задеть. Потому что он улыбается, словно наблюдает за какой-нибудь незначительной шалостью. И эта улыбка режет также глубоко, как и катана. — Ты молодец. — Сугуру говорит это с гордостью и берёт его за правую руку. — Почему? — Сатору чувствует, как от злости кожа на шее стягивается. — Потому что попытался жить дальше. Сатору не говорит, насколько это попытка провальная. Он только выдергивает свою кисть из руки Гето. — Что ты чувствовал тогда? — Годжо напирает, пытаясь сдержать эмоции и хотя бы попытаться понять. — Почему ты смог обрести счастье только когда ушёл? — Сатору не говорит ушёл от меня. Потому что такая постановка вопроса точно его сломает. — Словно мир схлопнулся или, может, перевернулся с ног на голову. — Сугуру, будто не замечает на какой грани находится Годжо, отвечает спокойно, правда больше не пытается коснуться. — А я один остался в том же положении. Представь, что все ходят по потолку, будто так и надо. Я застыл в оцеплении, а вокруг дальше идёт жизнь. Все живут, как жили, а я не мог даже дышать. Как он не мог жить дальше, пока Сатору все ещё был с ним? Он же правда был рядом, он всё также приходил в его комнату, всё также ложился с левой стороны. Он просто не мог делать это так же часто. — Сатору. — Гето сжимает его колено, заглядывая в глаза, пока Годжо дышал всё глубже, чтобы хоть немного успокоиться. — Только так я смог быть свободен. Только этот уход дал мне смысл жизни. — А я? — Сатору чувствует, как внутри него что-то разбивается с характерным звуком трескающегося стекла. — А ты навсегда останешься самым прекрасным в том мире хаоса. — Сугуру проводит по щекам Сатору, размазывая так и не скатившееся слёзы. — Но если бы я остался или увёл тебя за собой, то это можно было бы рассчитывать за твоё убийство. — И по-другому быть не могло? — Сатору пытается увести голову в сторону, чтобы Гето не видел, как чувства горести, расползаются ядовитыми змеями на его лице, но Сугуру упрямо сдерживает его в своих ладонях. — Может в другой реальности, но не в нашей. — Гето говорит с досадой, но Сатору видит в его глазах принятие, которое он сам, увы, не смог обрести. Он мог только злиться: на себя, на Сугуру, на мир, что так несправедливо и безжалостно с ними обошёлся. Злость даёт силу идти дальше; из неё рождается месть, благодаря ней можно забыть о собственных ранах, наспех заштопав их с помощью новых объектов для возмездия. Принятие обрести не получалось. Для Годжо, это означает забыть, похоронить и проститься. Разве возможно погрести лучшее, что было в твоей жизни? От принятия не удастся набраться сил, чтобы двигаться дальше. Это путь к собственной погибели. Но сейчас Сатору чувствует, как стежок за стежком распарывают швы, вынимая нить вместе с затхлой болью. Края раны вновь воспалены, кровь и не думает сворачиваться. Его силой заставляют волочиться к этому принятию. — Я не могу смириться с этим, — Сатору шепчет, потому что он признается в своей страшнейшей слабости. — Тебе страшно? — Сугуру тоже снижает громкость произнесённых слов и передвигается ближе, чтобы даже стены, выстроенные вокруг них, не стали случайными слушателями. — Мне больно. — Сатору дрожит, рушится в чужих ладонях, слово за словом приближаясь к пропасти, удержать от которой могут только карие глаза, полные сострадания. — Боль пройдёт. — Гето касается лба Годжо. — Она всегда проходит. Надо только потерпеть. Сатору понимает, что под подушечкой пальца Сугуру находится шрам. — Принять её. Прожить. И когда ты привыкнешь, она незаметно исчезнет. — Как ты исчез? Сугуру поджимает губы, а затем грустно улыбается. — Да. Как и я исчезнет. Сатору смотрит и видит Сугуру, слышит, чувствует его кожей. Или думает, что видит. Это ведь как сон — всё правдоподобно, здесь всё реально. Но стоит проснуться, как действительность ударяет по тебе плетью, рассекает воздух и оставляет кровавую борозду. И если Сатору покинет это место, то он больше никогда не ощутит этого. Он лишился этого навсегда. Никогда и навсегда. Слова, которым он раньше не придавал значения, слова, которые бросал с уверенностью, что сможет сдержать, но в итоге его лишили даже шанса на их исполнение. Он никогда вновь не почувствует чужую ладонь в своей руке, никогда не увидит улыбку, дарующую спокойствие, или звёздное небо чужими глазами, никогда не услышит голос, который вселял в него уверенность, никогда не окажется в объятьях, никогда не ляжет с левой стороны кровати, никогда не перевяжет чужие волосы лентой, никогда по-настоящему не успокоится от кошмара, никогда больше не будет собой. Он навсегда лишен Сугуру Гето. Что такое смерть? Конец жизни. Однако жизнь порой не равна твоему существованию, она может быть заключена в чем-то ином. Или в ком-то. Раньше были мечты и надежды. Что призрак прошлого явит себя в будущем, что однажды всё вернётся на свои законные места. За это можно было уцепиться. Ради этого можно было жить, и даже после падения надежд, тоже, потому что Сатору не осознавал, чего именно был лишён. Сейчас там, в мире, который недоступен Сатору, есть лишь оболочка. Мертвая плоть, скитающиеся по земле, с проклятьем внутри. Там нет понимающих глаз и тёплых касаний. Там лишь удары, наполненные насмехательством. Сугуру Гето находится в мире также недоступному Сатору. В мире без боли и страданий. В мире, полном спокойствия и тихого счастья. В мире, который Сатору предпочтёт реальности. — Я знаю, о чём ты думаешь. — Сугуру касается носом его виска — Не смей, Сатору. Ещё слишком рано, не стоит оно того. Сугуру обнимает, сцепляя ладони в замок на спине. Но для Сатору это лишь ещё одно доказательство верности его намерений. — Мы окажемся рядом. Мы будем вместе. Я тебя дождусь. Поверь, там время не имеет конца. Не важно, год, два, десять. Ты окажешься рядом. Сатору обнимает в ответ, и ему кажется, что он чувствует движение диафрагмы Сугуру, как при дыхании. Тепло, которого нет. Движение, которое можно охарактеризовать, разве что предсмертной судорогой. — Я уже ждал слишком долго, — Сатору шепчет, а Сугуру отрицательно мотает головой, отстраняясь. — Ты ещё не сделал слишком много. — Сугуру целует Сатору в щёку. — Ты столько не видел, что же ты мне расскажешь, когда истории за десять лет закончатся? — Я расскажу их заново. — Сатору не видит в глазах Сугуру отрицание или настоящего желания отговорить. Только принятие, которого, возможно, он сам наконец смог обрести. — Я прошу тебя об одном. — Гето сжимает его кисть. — Не делай это сам. Сатору смотрит в глаза, которые при первой встрече казались ему слишком мудрыми для подростка. Сжимает руку в ответ. — Я обещаю.***
Звезды светят. Ярко. И исчезнуть всецело не смогут. Одна сгорит, но взорвется сверхновой. И так по кругу. Между ними миллиарды световых лет, они не пересекаются, но только вместе образуют созвездия. Звездопад не случился. Однако они всё же пали от рук проклятия. Сильнейшие, кто бы не говорил иное. И скончаться от самого страшного проклятья им дозволено. Это повод для гордости, что схватку смогли выстоять в течении десятилетия. И пали от него достойно, с разницей в год. Любовь. Пожалуй, это всегда была любовь.