Всем сердцем

В квартире Лиходеева было душно и жарко: десятки ртов вдыхали воздух, пропускали сквозь бренные, пропахшие потом тела, и отдавали обратно, обедненный, никчемный, как и вся жизнь Мастера. Ему были противны и этот воздух, и взрывы визгливого смеха, и люди — все, кроме одного. С появлением профессора то безрадостное марево, что застлало его бытие, немного рассеялось — и задышалось, задвигалось легче, записалось, хотя ему казалось, что после порки «Пилата» он не сможет выдавить из себя ни строчки. Но они, строчки, потекли рекой, стоило лишь новому знакомому подкинуть ему идею. Образы сами собой задвигались в голове, заголосили и стали выплескиваться на бумагу — смешные и глупые в противовес творящемуся безумию. И скоро-скоро, с той первой встречи, стали они с Воландом неразлучны — и Мастер сам не понял как. Просто иностранец змеей пробрался в его жизнь, под его кожу, под складки его костюма… Впрочем, нет, не «под», только «над» — мог быстро мазнуть рукой по бедру, встать близко-близко, закинув руку на плечо, провести ладонью по щеке, обжигая даже этой мимолетной лаской. Он не приставал, не торопил, давал время на раздумья… и эти раздумья губили Мастера. Что если все эти прикосновения — просто случайность или проявление дружбы, или восхищение талантом? Что если дорогой профессор так ведет себя со всеми? Что если… Давящая тяжесть неуверенности грудой битого щебня ложилась на плечи, заставляя горбиться, съеживаться, прятать грудь, в которой жарко бухало сердце, перегоняя горячую кровь, полную желаний, фантазий и невысказанных слов. Молчать и крепиться сегодня было особенно тяжело – алкоголь давил на корень языка, понуждая говорить о том… о том, что, ох, как Воланд был красив сейчас – сверкая прозрачными глазами, улыбаясь во весь большой рот, звеня, как натянутая струна, и птицей летая между комнатами. Он был везде и сразу, но более всего – подле Мастера, вокруг Мастера, в пузырьках шампанского в его бокале, в виноградинах, которые тот опускал в свой рот, внутри и снаружи, в воздухе и ледяной водопроводной воде, которой тот пытался остудить свой пыл. – Вам нехорошо? – шепот в полумраке ванной и рука – о, эта рука! – на спине. – Нет… я… то есть да… Не обращайте внимания, все в порядке. Воланд смотрел подозрительно и вместе с тем сочувственно, а затем – глубины ада! – положил ладонь на его щеку и внимательно заглянул в глаза. Его взгляд трогал, ласкал, проходился ветерком по поверхности кожи интимнее, чем губы или… – Не стоит, – перехватив его руку, Мастер отшатнулся, но не выпустил из пальцев его ладони. Чужая кожа горела под подушечками, точно украденное добро. – Здесь… у нас… не приняты такие жесты… между мужчинами… За полуоткрытой дверью ванной бесновались голоса, тысячи голосов, словно адский сонм взошел на землю. Они точно хотели что-то сказать Мастеру, манили, подталкивали сделать шаг, склониться, смять чужие губы своими… – Вот как? – Воланд иронически поднял бровь с выражением неприятного удивления на лице. – Когда мы были с вами одни, вы подобного не говорили, – и тут же переменил тяжелый взгляд на улыбку: – Впрочем, пустое. Я вижу, вы и правда сам не свой. Пойдемте. И повел его куда-то через вязь комнат, держа под локоть. В тот момент, когда они вышли из ванной, старинные часы в коридоре, явно оставшиеся от старых хозяев, гулко пробили полночь. – А теперь… – послышался рядом голос Лиходеева. Спьяну он заикался и говорил медленно, словно забыл все слова родного языка. – Мы… поиграем… в догонялки! Женщины… убегают, а мужчины… ловят!.. Воланд с хищной улыбкой заставил Мастера заглянуть в комнату. Там с визгами носились полураздетые гости, взрезая телами густые алкогольные пары и аромат возбуждения. Мужчины действительно ловили женщин, но, поймав, не отпускали, а тянули к ним вытянутые трубочками губы или по-хозяйски шарили под юбками. Мастера затошнило, хотя он и видел, что участвующие в этом женщины были не против. – Не хотите поймать себе маленькую симпатичную фройлян? – спросил Воланд с сардонической усмешкой, опираясь спиной о косяк. – Нет, спасибо. – Мастер встал напротив него и скрестил руки на груди. – Почему же? – Воланд не злился, но его улыбка стала какой-то острой, болезненной. – Раз уж вы так принципиальны в вопросах пола…. – Я не… не принципиален… – пробормотал Мастер, опустив голову. Говорить о таком даже намеками было стыдно. – Послушайте, я давно хотел… – Что ж, тогда пойдемте, покажу вам еще кое-что, – Воланд метнулся к нему так быстро, что Мастер не успел даже понять, что происходит, и, вновь взяв его за локоть, повел дальше по коридору. У одной из комнат он остановился и, сделав комически страшное лицо, приложил палец к губам. – Загляните. Только аккуратно. В комнате играли в карты давешние наркомы, председатель Союза писателей Желдыбин и еще какие-то люди, с которыми Мастер был не знаком. Видно, что сидели они давно, и шампанское с виски дало им в голову – пиджаки были сброшены, воротники рубашек расстегнуты, а голоса стали пьяней и громче. Первым Мастер заметил на коленях Желдыбина молодого официантика, что еще недавно разносил всем шампанское, а сейчас сидел, разрумянившийся и веселый, обнимая своего визави и что-то шепча ему на ухо. Удивительно, но никто не обращал внимания ни на эту пару, ни на то, что рука Желдыбина властно и мощно покоится на ягодицах официанта. Помотав головой – кажется, галлюцинация! – Мастер перевел взгляд правее и увидел, что между ног одного из наркомов устроился какой-то мужчина, и голова его совершала совершенно недвусмысленные движения вперед-назад. С ужасом он узнал в этом мужчине Латунского. – Господи! – выдохнул Мастер и отшатнулся от дверного проема. – Думаете, он? – рассмеялся Воланд и, поймав его в объятия, утянул в самый конец коридора, в небольшую нишу между стеной и старым огромным шкафом, в которой с трудом можно было стоять вдвоем, не сталкиваясь носами. – Потрудитесь объяснить, Herr Meister, что именно в вашем замечательном коммунистическом государстве не принято: то, что мы видели в первой комнате или во второй? – Но есть же законы… – слабо запротестовал Мастер, сам не зная зачем. Уже было совершенно очевидно, что Воланд ни на что не намекает, а недвусмысленно предлагает прямо здесь и сейчас… В голове всплыло видение Латунского на коленях, и Мастер представил себя на его месте, а на месте наркома – Воланда. – На балу Степы Лиходеева законы не действуют, – мурлыкнул Воланд, ткнулся носом ему в шею и повел кончиком от ключицы к углу челюсти, а затем, уже губами, выше – к уху. Мастеру показалось, что даже от этой почти невинной ласки его ноги тотчас подкосятся, и он позорно рухнет прямо здесь, в объятия Воланда… Воланда, который уже запустил руки ему под пиджак, с силой проводя по ткани рубашки так, что та начинала трещать, который облизывал его ухо каким-то невозможно длинным и горячим языком, который жался ближе, вдавливая собственную твердость в его бедро. Как и в обычной жизни – он был везде и сразу, его было слишком много и слишком мало одновременно, он стремился залезть, точно червь, в самые потаенные уголки и соблазнял каждым движением, каждым жестом. От этого напора Мастер все же не устоял. Он сполз по стене вниз и уткнулся лицом в чужой пах, проводя носом и губами по воландову стволу, скрытому тканью брюк. В каком-то исступлении, почти вырывая пуговицы с мясом он расстегнул ширинку, пробрался пальцами под исподнее и припал к истекающей смазкой головке. Хотелось поцеловать каждый миллиметр крупного, почти идеально ровного члена, зарыться лбом в жесткие волоски и впустить в себя упругую мягкость яичек, покатать их во рту, чертя кончиком языка замысловатые узоры на поверхности. Но Мастер не стал отвлекаться – тяжело сглотнув, он обхватил напряженными губами ствол и попытался впустить в себя столько, сколько мог, направляя рукой. Чужой горячий член ощущался внутри болезненно правильно, словно давно должен был там оказаться, и Мастер пожалел, что столько времени потратил напрасно. Уткнувшись затылком в стену, он потянул бедра Воланда на себя, показывая, что тот может двигаться сам, трахать его рот в удобном темпе. Он боялся признаться даже себе, что это была его тайная страсть – оказаться распятым, недвижимым, сношаемым другим человеком в противоестественной позе. Его прошлые партнеры в такой ситуации вели себя по-разному. Кто-то становился жесток и размашист, стараясь войти как можно глубже, кто-то хватал его за волосы, пытаясь до боли насадить на собственное естество, но Воланд… нет, он не был сдержан – двигался резко, порывисто, – но никакое его действие не несло на себе печати жестокости. Он будто точно знал, когда надо остановиться и податься назад, а когда – ускорить темп так, чтобы не вызвать неприятных ощущений. Он явно думал о человеке, который оказался рядом с ним, и от этого все действо приобретало новое измерение, размах, которого не было ни с каким другим мужчиной. Сосредоточившись на влажных вязких звуках, которые получались от соединения его рта и чужого члена, Мастер чуть не пропустил момент, когда мимо прошли какие-то люди, громко обсуждая карточную партию. Он не успел даже дернуться, как Воланд закрыл его от чужих глаз полами пиджака и собственным тазом, не прекращая двигаться ни на секунду. От стыда у Мастера защипало в глазах и щеки запунцовели от румянца. Захотелось, чтобы все побыстрее закончилось, и даже собственное возбуждение утихло, придавленное плитой липкого страха где-то внизу живота. Воланд, будто почувствовав его желание, несколько раз как-то неловко дернулся и с коротким тихим вскриком излился ему в рот. Не устояв на ногах, он сполз вниз, на пол, встрепанный, с блуждающим осоловелым взглядом и заглянул ему в глаза. В его взгляде таилось столько благодарности и восхищения, что Мастер на секунду подумал, не издевается ли он. Никогда в жизни на него не смотрели так после… после того, что было. – Danke, mein Lieber, danke (Спасибо, мой дорогой, спасибо), – зашептал Воланд и потянулся, чтобы поцеловать Мастера. Тот хотел дернуться, предупредить, что вообще-то только что… но не успел. Воланд нежно обласкал его губы своими, обняв лицо ладонями, а потом отстранился и сначала посмотрел на него с улыбкой, а потом не выдержал и как-то по-мальчишески рассмеялся, смешно морща нос. – Что? – невнятно отозвался Мастер. Ему тоже хотелось улыбнуться, но губы еще не вполне слушались его. – Мой милый, у вас такое лицо, будто вы увидели Дьявола. – Напротив. Ангела, – с усмешкой ответил Мастер и галантно поцеловал руку Воланда. Теперь уже они смеялись оба, сидя в тесной нише так близко, что непонятно было, где чьи руки и ноги. – Позвольте теперь мне… – начал было Воланд, отсмеявшись, но Мастер его прервал: – Давайте… не здесь. Поедемте… ко мне? – Конечно, мой милый-милый Мастер. Куда прикажете. – И Воланд снова его поцеловал, глубоко и с чувством, как будто хотел сказать больше, чем мог. И тут вдруг Мастер подумал, что этот человек – какой-то безумный подарок судьбы, доставшийся ему непонятно за какие заслуги. – А если прикажу… остаться здесь, подле меня? – спросил он вроде бы в шутку, но сердце его зашлось так болезненно, что он лишь усилием воли заставил себя не схватиться за грудь. Воланд посерьезнел и скривился: – Я не очень люблю, знаете ли, rot mit gold (красный с золотом)... Бешено колотящееся сердце Мастера замерло, и по внутренностям поползла пустота. Заметив его изменившееся лицо, Воланд торопливо продолжил, для верности положив ладонь ему на плечо: – Однако, уверен, вам могут понравиться rot und blau mit sternen (красный и голубой со звездами). Я как раз направляюсь в Соединенные Штаты, и у меня абсолютно случайно есть лишнее приглашение… Глупое сердце снова пустилось вскачь, но на этот раз Мастер не дал ему разогнаться. Предложение было до того соблазнительным и прекрасным… вот только был в нем один изъян… – Я бы и рад, но… меня не выпустят из страны… На моё письмо до сих пор нет ответа… – с горечью сказал он. Воланд снова стал серьезен, но теперь какой-то мягкой, уверенной серьезностью, почти родительской и сильной. – Позвольте мне об этом позаботиться. Вы мне верите? – спросил он, глядя Мастеру прямо в глаза. – Всем сердцем, – ответил тот быстрее, чем смог осознать, что говорит, и почувствовал, как сердце его застучало радостно где-то у горла. На этот раз он не собирался мешать его волнительной скачке. Почему-то он был уверен: у них все получится.