Целительница

- Ведьма! Цыганка… она будет моей! Хочу, чтобы она была моей… она должна… - стонал в муке перед камином судья Фролло. Мир перед его глазами расплывался, став единым огнем, пожаром, в дымке которого он видел ту единственную, которая поглотила его покой, его жизнь и всего его самого. Ничего более не существовало для Фролло в ту минуту, кроме красавицы-девушки, изящный и такой притягательный образ которой сейчас виделся ему в полубреду. Силы покидали его.
Он вспоминал и раз за разом прокручивал, проживая заново, самое яркое и счастливое для него событие прошедшего дня - невинный, шуточный поцелуй красавицы-цыганки в нос во время ее будоражащего танца, когда она явно хотела поддразнить судью Фролло. Выбрала она его, по-видимому, за его ханжеский вид. Кого же, как не Клода, Верховного судью, страшного, жестокого, можно было поддразнить на Празднике Дураков без последствий? И кому, как не Фролло, Эсмеральда могла настолько не подходить, быть настолько его противоположностью: она, яркая, радостная, наполненная жизнью и огнем до краев, и он, холодный, жестокий, беспощадный, непробиваемый. Но кто бы знал, что его жалкая броня треснет от одного только ее вида в этом алом платье?! О Господи….
Глаза Фролло слезились и туманились, сердце заходилось от боли и невозможного стремления к этой девушке - быть с ней прямо сейчас, в эту минуту! Видеть, касаться, обнимать и крепко прижимать к себе, показать всю ту силу чувств и желания, что она пробудила в нем. Мир, такой непоколебимый и понятный для строгого и рационального судьи, рушился у него на глазах, и, казалось, сами стены дворца колыхались, намереваясь упасть на судью, раздавить своей тяжестью. - Моей! Господи, Дева Мария, моей…- с болью в голосе, отозвавшейся в его душе, полу-простонал, полу-прокричал судья, чувствуя, что невероятной силы душевные мучения вытягивают из него все, что делало его живым. В руках он сжимал прелестный, такой легкий и такой женский платочек - полупрозрачный с оттенком фиолетового, носивший ее запах. Он с судорожной лаской, уже не видя ничего перед собой, провел им по своему лицу, представив, что не платок, но нежная и мягка рука девушки ласкает его.
В ту же минуту его словно подкосило; колени согнулись, и он упал перед пышущем жаром камином. - Помоги ей… помоги мне, пусть она будет рядом со мной, - прошептал судья, сжимая в руках единственную драгоценную для него вещь, и погрузился в глубокую тьму.
 Солдат, зашедший в кабинет Фролло, чтобы доложить, что цыганка сбежался из убежища, обнаружил своего страшного начальника распростертым на полу без единого признака жизни. Но перед тем, как поднять тревогу, он успел заметить в руке судьи такую странную, неподходящую ему по статусу и положению вещь - ведь судья никогда не был замечен ни с одной женщиной... В кулаке был крепко сжат неизвестно откуда взявшийся явно женский платочек с диковинным языческим узором на полупрозрачной ткани. «Кажется, где-то я его уже видел»,- мелькнула мысль у солдата, показавшаяся ему сильно сомнительной, и он вышел из зала, уступив место прибежавшим на шум слугам и зевакам. •••••• Эсмеральда бежала по Парижу. Ее платье в такт бегу звонко и радостно отзывалось переливом сотен маленьких бубенчиков, нашитых на юбку. Свободна! Обвела судью вокруг пальца, ха! Да так легко отделалась, ведь могла бы уже сидеть в темнице или мучиться в пыточных… И ведь ей помог сбежать сам пасынок Клода Фролло! При этой мысли Эсмеральда рассмеялась с сильной долей сарказма. Квазимодо, этот бедный мальчик, несмотря на всю свою внешность и воспитание жестокого наставника, (которого он называл отцом, что, думала Эсмеральда, Фролло не заслуживал ни коим образом), оказался добрым, милым, чудным мальчиком. Ничто злое не смогло осквернить его душу; болезнь, породившая его уродство, не тронуло ума и сознания Квазимодо, не закрыла его от мира. Не то, что судья Фролло - уж он-то постарался посадить мальчика в клетку. При имени судьи девушка невольно содрогнулась, замедлив свой бег. Ужасный, страшный человек, который не умеет смеяться, готов унизить и затоптать все живое и светлое, которое видит в радиусе тысяч лье вокруг себя. А как гнусно он поступил в соборе… говорил о чести, законах, морали, при этом сам бесстыдно прижимался к ней всем телом, и все выдавало в судье жар и горячее желание, а в словах о веревке она услышала наглое, просто хамское приглашение в его постель. Ну уж нет, Фролло был просто чудовищным мерзавцем и отвратительным типом. Не помог своему бедному пасынку в момент, когда помощь нужна была ему больше всего, в то мгновение, когда отупленная вином, праздником и вседозволенностью толпа начала закидывать ни в чем не повинного Квазимодо тухлыми яйцами и тем, что попадалось под руку. Судья тогда только с ног до головы окинул своего пасынка презрительным взглядом и даже не попытался помочь, остановить жестокие выходки толпы. А Эсмеральда толпы не боялась. И таких, как Фролло, тоже. Она их ненавидела, всегда заступалась за униженных, отверженных, страдавших. Потому что от таких высокопоставленных пустышек ничего, кроме издевательств и жестокости, ждать не приходилось, и выручали только свои - такие же претерпевающие от жизни люди. И поэтому она не побоялась взойти на эшафот перед всем Парижем к привязанному и насмерть перепачканному Квазимодо (знала бы она, что это не маска, а его лицо! Он так не страдал бы тогда…), отмыть его и отвязать вопреки грозным приказам и обещаниям злобного Фролло заключить ее под стражу в одном из подвалов Дворца Правосудия. И вот этот человек еще хотел запретить ей помочь униженному Квазимодо! Вот эта ярость и жестокость во плоти… Тогда-то Эсмеральда и не сдержалась: выкрикнула судье в лицо все то, что пыталась удержать в себе. «Единственный дурак - это вы!» - вылетело быстрее, чем она успела подумать о последствиях, но ей же удалось виртуозно скрыться от всех этих солдат-недоумков в храме, а затем сбежать и оттуда. Вновь всколыхнувшееся чувство ненависти заставило ее содрогнуться. Хотелось отмыться от грязного ощущения присутствия Фролло рядом, его прикосновений, слов, взглядов. На шее Эсмеральды все еще горели следы пальцев безжалостного судьи. «Веревку он представил, ага, как же», - зло подумала Эсмеральда. - «По крайней мере, все позади, и день этот уже кончается». Девушка, обозленная на судью (и его-то она хотела по-доброму поддразнить! Развеселить своей выходкой всегда такого серьезного и строгого человека! И что в итоге получила), раздосадованная из-за Квазимодо и откровенно уставшая, измученная всеми событиями дня, наконец благополучно добежала до своего укрытия - Двора Чудес - и незаметно скользнула в один из темных, никем не замечаемых, входов. Там она и решила отсиживаться, пока не найдет решение своей проблемы - возможного ареста при любом появлении на улице без маскировки и в светлое время суток. Решение прошло к ней на следующий же день без единого ее вмешательства.