Исповедь атеиста

Собрание уже было почти в полном составе. Хоть и с неохотой и по просьбам охотников в основном, фотографа ждали, ведь он, конечно, выжившим был безразличен, но, будучи весьма рациональным человеком, в рядах своих имел немалое уважение. Все обернулись на вошедшую парочку, лишь Эмили, Ада и Джек никак не изменили своего поведения: им итак все стало ясно по выражению лиц вошедших. Но долго на них не пялились, все вновь стали обсуждать недавнюю ситуацию. Эзоп занял свободное кресло ближе к углу залы, желания участвовать в процессе совершенно не изъявлял, Джозеф встал сзади, облокотился на спинку кресла и, положив руки на плечи Карла, принялся оглядывать присутствующих. Месмер, как обычно, слегка улыбнулась и хлопнула в ладоши: — Наконец-то все здесь! Можем начинать! Мэри прокашлялась, чтобы обратить на себя внимание: — Да, мы действительно в затруднительном положении. То вина случайности, однако пострадала наша фракция сильно, лишившись значительной части своего имущества. — У нас есть конкретный список тех, кого взрыв затронул непосредственно, — Джек громко вздохнул, продолжая речь королевы. — Да, у нас есть охотники, которым еще не нашли место. Это Робби, Хастур, Джо-озеф, — он на секунду повернулся к графу, все и без слов понял, когда тот потрошителю ручкой помахал в ответ. — Так, уже не Джозеф… — отметил в листочке. — Еще мистер Орфеус и Лючино. Остальные уже нашли себе место. В эту же секунду Наиб, до сего момента молчавший и, видимо, все еще не отошедший от того публичного унижения, вскочил и заверещал: — Что ж ты себя пропустил?! Нашел того, кто согласится с таким отморозком жить?! Ада закрыла лицо руками, даже она уже устала их разнимать, несмотря на то, что давно привыкла к буйным пациентам. Плачущий клоун нервно задергался и, одновременно с адвокатом, практически сполз с места: “Я… Я не хочу!.. Я не хочу жить с охотником!.. Вы каждый день нас калечите!.. А теперь просите о таком одолжении!..” Эмиль сразу же руками уши закрыл, дрожать начал, сжался чуть ли не в комочек: “Ада… Мы… не будем вместе? Мы… не вместе… Я тебе не нужен?!. Я никому не нужен, да?..” Пророк сидел молча, поглядывая на короля в желтом, с которым был несомненно связан. Но провидец скрывал реальный страх. Он даже видеть это чудовище не хотел, но молчал и ждал своей участи. Удача была на его стороне сегодня: Хастур к Йидре обратился на неизвестном никому языке, и они молча покинули собрание. Орфеус покачал головой и покосился на Орфея и Алису, которая восторженными глазами смотрела на птицу, после чего дернула новеллиста за руку: — Мистер Орфей! А дядя Орфеус будет жить с нами? — Даже не думай об этом, полоумный черт, — он девочку к себе прижал, и на ворона грозно посмотрел. — Я тебя и близко к ней не подпущу! — Милая Алиса, прости, но наш дорогой писатель против нашего общения, — проговорил гулко ворон, отчего девочка моментально погрустнела и опустила голову. — А где же Вы будете жить?.. — Не переживай об этом, я прекрасно устроюсь, — ворон хотел ее успокоить, искал глазами вариант ответа, и, увидев в руках Курта его журнал с путешествиями, моментально нашел, — в библиотеке. Эзоп положил голову на руку Джозефу, спокойно наблюдал за остальными, совсем не беспокоясь. К нему ведь уже подселили одного. Внезапно Лука поднял руку вверх и, словно на уроке, громко заговорил: — У меня есть решение! Мы с Альвой поселимся в одной комнате, чтобы кому-нибудь хватило места! Все равно я часто у него ночу-... — рот Бальсе быстро закрыли рукой, и, слава богу, что в гостиной слишком шумно было, мало кто услышал, а тем более придал его словам значение. Речь буйного мальчишки не ускользнула от ушей Джека. Потрошитель хохотнул и на Лоренца посмотрел, который зажимал чужой рот, косясь на общество, боясь, что кто-то чего-то себе надумает. Но, как только их вопрос был решен, про них все быстро забыли. Ада встала с дивана, призывая к порядку: — Вроде взрослые люди, но ведете себя хуже, — она посмотрела на каждого и повернулась к Джозефу и Эзопу, от чего последний аж в спинку кресла вжался, — хуже этих! Они хотя бы сейчас молчат! Так и вы, пожалуйста, ведите себя подобающе! — Эмиль сжался сильнее и начал винить себя в том, что психолог разозлилась на всех и накричала, отчего Месмер тут же сбавила обороты: — Пошли, мой хороший, я тебе сказочку почитаю… — приобняв за плечи пациента, они вышли из гостиной. Лючино, зыркая полузвериными глазами по толпе, внезапно остановился на фигуре старателя, по неведомой причине именно Кэмпбелл привлек его внимание больше всех. Этот шрам огромный, нос проколотый, каска извечная… А самое главное, Нортон будто не боялся совершенно, сидел смирно, разглядывая охотников вблизи, — в игре не до того вообще, а в жизни они не общались никогда. Ящерица тихо подобралась сзади и хрипло-хрипло поинтересовалась у выжившего, сможет ли тот дать ему кров на некоторое время. Охотник был умен и предупредил сразу о том, как именно может помешать старателю, а тот уже заслушался речью о ядовитых химикатах и спросил тут же: “Вы ведь знаете, чем отличается хайнесит от хадемита?” — когда ему ответили утвердительно, Кэмпбелл дал добро и сообщил об этом Джеку, в ладоши громко хлопая, так, что Лючино сконфузился. К возмущенным присоединился и Субедар: Наиб вновь к Джеку полез, схватив того за воротник. На слова Ады, присутствие маленькой Алисы и остальных плевал наемник с высокой колокольни, поэтому всерьез угрожать пытался: — Нашелся тут, пидор хренов… Поиздеваться решил?! Да я в жизни тебя никуда не впущу! Пока дремать будешь, маску спизжу и выброшу нахер! Чтобы в жизни больше никакую хуйню не творил! — Фу, какая речь ужасная… — с другого конца помещения Джозеф внезапно подал голос. — Джек, милый, как ты его терпишь вообще? — Эзопа по плечам погладил, будто отвлекая от сцены с горой конфликтов, а Карл действительно прикрыл глаза и на то, что творилось вокруг, внимание не обращал. А в это время Наиб вырвал тот список и просто порвал, бросив куски бумаги прямо в ненавистного охотника, который лишь усмехнулся, пока Мэри доставала новый точно такой же листочек и помечала то, что уже было решено до этого. Джек ухмыльнулся назло Субедару: — Не ожидал? Робби был весьма растерян, и, частично забытый, слушал речи взрослых, а потом с неподдельным интересом наблюдал за дракой, успел испугаться злой Ады! Внезапно к нему подошла выжившая в медицинском костюме, а ребенок знал ее только по игре… Но Эмили часто детей лечила, была всегда о них мнения хорошего, даже некоторые материнские инстинкты порой проявлялись (не будем скрывать, что она лучше лишний раз к ребенку в палату зайдет, чем дважды взрослого проверит), поэтому решила, что Робби в первую очередь не охотник, а дитя. И ему сейчас в этом шуме тяжело сориентироваться, тяжело понять, за кого стоит ухватиться, взрослые ведь такие жестокие и безразличные! Отодвинув в сторону чувство страха и самосохранения, она подошла к мальчику с топором: — Тетя Эмили? Посмотрите, они так смешно дерутся! Похоже, они теперь хорошие друзья, и дядя Джек сможет пожить у наемника! А вот я… не знаю, где мне жить, потому что в моей комнате тоже произошел… бабах! — он руками замахал, взрыв изображая. — Не осталось больше комнаты, она взорвалась. И конфеты тоже взорвались. И семена с игрушками… — на этом моменте душеизлияние закончилось, и мальчик поник. — Но наемник не сможет жить и со мной, он уже занят… А где же мне тогда жить?.. — Думаю, ты можешь разместиться у меня. Медицинское отделение большое, для тебя точно найдется место. — Правда?! А у тебя есть игрушки? — Есть много баночек, нитки разные, ширмы, кушетки, книги… Думаю, что-то найдется! — Дайер мило улыбнулась. — Ура-а-а-а! Значит можно будет поиграть в больницу и почитать сказку на ночь! Тетя Мэри, тетя Мэри! Напишите, что Робби теперь будет играть у Эмили! У Робби теперь тоже есть дом! Ура! — доктор с доброй улыбкой смотрела на прыгающий от счастья мешок. Ву Чанг в своей белой форме стоял напротив девушки невысокого роста с черными, как смоль, волосами, туго завязанными в пучок. Охотнику приходилось наклоняться почти в половину своего роста, чтобы быть с ней на одном уровне глаз. Китайская речь звучала из уст каждого, но она была настолько монотонна и спокойна, будто эти двое всю жизнь были знакомы. Се Биань в какой-то момент сложил руки перед собой и поклонился, антиквар сделала то же движение, вместе они двинулись на роспись. Между этими двумя был заключен контракт: делят одни покои Ци Шийи, но уборкой всей территории занимаются стражи. Средства личной гигиены, вещи общего пользования было решено разделить как и в какой пропорции, выверено расписание, установлен приятный общий аспект — чайные церемонии раз в три дня. Обговорив еще пару моментов, Мэри вычеркнула их, мысленно отметила китайцев как самый адекватный союз в поместье. Даже Джозеф решил немного подшутить над Карлом, вытаскивая того из безмятежного спокойствия: “Что, Эзоп, подселим к нам милого Джека? Он такой няшка, мухи не обидит, только если Наиба…” — фотограф уже начинал смеяться заранее. Но Эзоп лишь повернулся лицом к аристократу, нахмурился, будто оскорбляя про себя, а затем вернулся обратно в свою позу, ничего не ответив. Теперь самыми громкими оставались Лука, Наиб и Алиса. Наемник не унимался как раньше. Заключенный доказывал Альве, что ничего страшного не будет, если они будут жить в одной комнате и другую отдадут. А Алиса пыталась уговорить Орфея взять ворона, обещала даже в комнате убрать все мягкие игрушки! — Но ведь ему там будет так холодно! А я не могу бросить друга мерзнуть! Ну, пожалуйста! Она прыгала и просила разрешения, с чего Джек лишь, наблюдая за ворохом чужих эмоций, усмехнулся и улыбнулся под маской, парируя наезд наемника: — Видишь, в библиотеке холодно, я туда не пойду! Замерзну! Наиб посильнее тряхнул за воротник, но молчал, поджав нижнюю губу, так как не нашел что сказать, поэтому просто решил произнести столько оскорблений, чтобы каждый понял, что опасно их в одну комнату заселять. Потрошителя отпустили: — Я с этим пидором жить не буду! Мне легче даже с этим, чем с этой шпалой! — он ткнул яростно пальцем в Джозефа. — Блять, даже с этим избалованным! — Субедар вышел, громко хлопнув дверьми, Джек же поправил свою одежду и тихо усмехнулся, все равно потрошитель сделает так, как ему надо. Джозеф многозначительно кивнул бальзамировщику: “Не будь тебя, точно бы к Наибу съехал”, — но про себя отметил, что ему с Субедаром лучше не пересекаться. Да он ровно на второй день вскрылся бы, узнав на своей шкуре что такое спать на полу, иметь в ванной только дегтярное мыло и слушать столько грязной речи; а на третий день они бы точно подрались, причем не факт, что пострадавшей стороной будет выживший… Граф не обладал в полной мере тем, что имел Джек, у него не было харизмы, которая перебивала бы собой все нападки. Потрошитель был значительно равнодушнее к окружающему его, нежели фотограф. Конфликты они решали по-разному. Убийца лестью да уговорами, а граф топил в высокомерии да эгоизме. Слегка поразмыслив, аристократ посмотрел на наемника, как на больного, и тонким пальцем у виска покрутил, обращаясь к потрошителю: — Видишь, даже я пользуюсь большим спросом, нежели ты. Но, честно говоря, тебе нужно как угодно, но добиться мало-мальского принятия, иначе твоя жизнь превратится в череду конфликтов и бесконечной ругани… Зная Наиба, он и кукри выхватит, у него рука не дрогнет, — вообще Джозефу было тяжеловато стоять по понятным причинам, поэтому спинка кресла Эзопа стала спасительной. К бальзамировщику он обратился: — Точно не будем брать Джека? Посмотри, такой интеллигентный! — теперь уже двое смотрели на фотографа, сощурив глаза, один все по той же причине, а второй из-за непрошеных советов. Мэри быстро одернула Мичико: “У нас-то самих все в силе?” — гейша повернулась к Патриции, которая лишь кивнула и указала на жрицу. Охотница вернулась к своей спутнице и ответила ей так тихо, что никто, кроме них, точно не услышал, несмотря на итак понятность всей ситуации. Большинство охотников уже догадывалось об их паре, хоть и официально не было ничего сказано, а выжившим стало не до этого. Вдохновленные “речью” Наиба медленно уходили из гостиной. Эзоп тоже решил пойти с ними, потому что совсем не понял смысла идти куда-то всем вместе. Ему снова было просто интересно. Джозеф неторопливым шагом (не мог идти быстрее) следовал за ушедшими, оглянувшись на Джека под конец и как-то странно улыбнувшись. Однако за бальзамировщиком он не шел по пятам, немного поодаль, держа в голове намерение тихо отлучиться потом и исчезнуть ненадолго. В планах было посетить ту заброшенную комнату с барахлом на третьем этаже, в которую он один раз привел Карла, там могло быть то, что ему бы пригодилось: какие-то мелкие рабочие инструменты, сундуки, набитые костюмами, картины странных неизвестных авторов, поломанные детали шифровальных машинок и прочая требуха. Письмо на фамилию Дезольнье, принесенное Виктором в неподходящий момент, покоилось в дверном проеме комнаты бальзамировщика. Джозеф исчез, действительно отправился в помещение на третьем этаже. Тишина и мрак царили в заброшенном помещении: мебель была затянута ветхой тканью, свисала паутина; здесь царил одновременно хаос и неведомая пустота. Фотограф сглотнул как-то нервно и, сделав шаг внутрь, вдохнул странно стылый воздух. Но почему было так холодно? Помещение не являлось крайним в здании, сверху находился еще чердак… Паутина не колыхалась — ветра не было. Не было сквозняка, значит нет и улицы, и границы. Это — не все помещение. Аристократ встал, как вкопанный, осознание данного факта поразило его. Быстрым взглядом он окинул все вокруг: охотнику внезапно стало страшно, приступ нарастающей паники заставлял голубые глаза резко метаться, а руки трястись. Граф начал сперто дышать, ему казалось, что люди с портретов смотрят прямо на него. Каждый раз, когда моргал он, моргали и они, смотрели насмешливо, а кто-то язвительно. Джозеф руками за голову схватился, в ушах били в набат будто, случилось что ли великое бедствие или смерть?.. Он развернулся к двери лихорадочно быстро, с ужасом обнаружив вместо нее зеркало, где увидел свое отражение. Вернее, не совсем свое, лицо точно такое же: беленькое, светленькое и миловидное, совершенно детское лицо, которое не забыть никогда. Дезольнье фактически оцепенел, не смел двинуться, мог лишь смотреть. Существо, имеющее внешность фотографа, подняло вверх руку только без трещин и следов прочих, непорочную, не в крови по локоть. Оно еще долго стояло в такой позе и смотрело на Джозефа мягко, по-доброму, зла не желая. И графу на секунду показалось, что он не только дышит, но и чувствует что-то внутри под ребрами. Это было давным-давно позабытое и мертвое, как и он сам. Труп же. Существо гильотинным движением разрубило воздух, указывая прямо на охотника и произнося одну единственную фразу ровно тем голосом, каким его помнил фотограф: — Это ты во всем виноват. Образ помутился, начав рябить и черно-белым мигать, как побочные эффекты камер, пока не изменился резко на изображение бальзамировщика. Граф не мог сознанием охватить происходящее, поэтому после столь болезненной и родной иллюзии, получив намного более реальную и на данный момент единственную близкую, рефлекторно рукой к зеркалу потянулся… И снова рябь пошла. Собственные руки уже давно были другими, глаза не те, сознание не то. Все будто сломалось, вышло из строя, а к зеркалу не прикоснуться никак — это оказывается физически невозможным. Оно разбилось вдребезги: осколки летели в него, но ни один не коснулся, они словно застыли в воздухе, будто замерзая, а потом исчезая вовсе. На месте предмета по-прежнему была самая обычная дверь… Только Джозеф лежал на полу без движения, без признаков своей отмершей жизни. Фарфоровый, черно-белый, потрескавшийся и разбившийся фотограф не знал сколько времени еще так лежал. Трудно было оценивать время в том месте, где его просто не существовало. Пол был ледяным до дрожи, и он открыл глаза: “Это кошмарный сон”, — губы открывались, а изо рта не доносилось ни звука. Как только он это осознал, на ноги тут же вскочил, потирая поясницу, — охрип настолько, что голосовые связки банально отказали в работе. Стараясь отогнать мысли о произошедшем, граф вспомнил нехотя о цели своего визита: раскрыл несколько ящиков, слегка обрадовался нужным деталям механическим, выбрал кое-что из лежавшей там одежды, прибрал к рукам свечи и два подсвечника. Сложив все это в один-единственный плотно закрытый сундук, охотник как можно скорее поспешил покинуть зловещее место — возвращаться не хотел даже под страхом смертной казни. “Интересно, знает ли Эзоп язык жестов?.. На французском точно нет… И читать по губам тяжело очень, сомневаюсь, что он сможет… Похоже, придется помолчать, как он и любит. Судя по тому, что было на собрании, наверняка большинство общества живых осталось недовольно, аналогично Субедару, но им, как и нам, не оставили выбора… Безумное стечение обстоятельств, а самое ужасное, что старик пьет свое дерьмо припеваючи, плевал он на наши беды! Да какого черта считают высокомерным меня?! Мир несправедлив, а люди так глупы… Я тоже, скорее всего, идиот, но призма багажа жизненного опыта дает мне право быть на голову выше. Если размышлять шире, многие охотники значительно старше выживших, и все же я не могу иначе к ним относиться, кроме как к шумным подросткам… Просто кто-то более рационален, кто-то более подвержен влиянию неконтролируемого гнева, кто-то еще при жизни сошел с ума, а кто-то… А кто-то просто Эзоп Карл”, — на губах воцарилась улыбка. А юноша в свое время уже прошел за группой, которая хотела выразить свое согласие с мнением наемника, и зашла в его комнату… — Наиб, несмотря на то, что я не одобряю твой омерзительный подход ко множеству дел, — парфюмер начала речь, — мне кажется, что мысль, внезапно возникшая в твоей еще не пустой голове, оказалась достаточно хорошей, — она говорила четко, каждый из присутствующих ее мог расслышать, и все захлопали, как и Карл у стенки. — Я не принимаю подходы Субедара, но считаю, что нам всем нужно принять меры, — поддержал речь Веры Эдгар. — Мы живые люди! И теперь мы лишены нашего единственного права в здешнем чудовищном месте, а именно права на безопасность. Эти монстры безжалостно изо дня в день отнимают наши жизни, а теперь, втираясь в доверие, хотят отнять и настоящие! Это не игра больше. Теперь это настоящее испытание, которое выдержат не все из нас, если не сплотятся. Нам необходимо отказаться и оказать разумное сопротивление охотникам, иначе мы рискуем двумя вариантами: в лучшем — смертью, а в худшем… — едкий, полный желчи кислой взгляд на бальзамировщика был обращен, а вслед за художником обернулись на бедного Эзопа все, отчего тот испуганно на толпу посмотрел и слегка помахал ладонью, натягивая невидимую маску, которую стащил с него Джозеф. — А в худшем, произойдет то, что произошло с этим человеком, — он театрально развел руками: — И ведь мне искренне его жаль! Бедный г-н Карл, не имея стойкой воли к сопротивлению, был подавлен аурой, действиями и, быть может, подвержен гипнозу? Кто знает, какие методы применял на нем этот эгоист?.. И вы видите, что результат плачевен!.. Ах, как жаль, как же жаль… — художник прокашлялся и сменил тон с плаксивого на командирский: — Поэтому призываю всех, кто уже согласился дать крышу этим чудищам, немедля расторгнуть контракт! — Вот этот что ли? Да что с него взять, сомневаюсь, что его не по ошибке в выживших распределили!.. — Наиб, сидящий на кровати, приподнял брови и показал на Карла пальцем. — Да уж… Он точно не лучше мерзких трупов, — парфюмер закатила глаза, рассматривала ногти под светом тусклой лампочки, а затем с прищуром посмотрела на парня и сморщилась: — Да и работка у него с ними связанная… Жуть. Ци Шийи стояла ближе к стене, держа за спиной зонт. Даже на тайном сборище секты выжившим не скрыться!.. Однако Ву Чанг лишь слушал, хоть и по факту никакой ценной информации не было. Антиквар не изменила своего решения даже после проповеди Вальдена, составляя оппозицию: — А каково вам было бы спать на полу в коридоре, не имея даже возможности на банальные человеческие потребности?! Каково было бы валяться у всех под ногами, в то время как те, кто имеют комнаты, злорадно насмехались бы над вами?! Каково вам лишиться всего в одночасье?! Может кто-то из них почти достиг цели, за которой пришел сюда?.. Может кому-то оставался последний решающий шаг до результата многих лет работы? Может кто-то создал в своем помещении нечто большее, чем просто койка да стол? Об этом ты, высокомерный мудак, не подумал?! — девушка славилась своей сдержанностью, поэтому сейчас произвела такое ошеломление и волнение, что кто-то даже в страхе начал пятиться к двери, угрожающей начала казаться флейта на поясе. Но Вера лишь руками развела, улыбнулась хитро, будто так и ждала возмущений, поэтому готова ответить на все прямо сейчас: — Ты думаешь, что нас бы охотники к себе впустили? Внезапно обрадовались и выдали ночлег со всеми удобствами? Глупая, ты категорически не права! — она подошла ближе, погладила воздух у плеча Ци Шийи. — Мы не говорим про каждого из них, это лишь собирательный образ, с чего же ты так спохватилась? Сама подумай, как часто помогали они? Раз? Я не говорю про матчи, я имею в виду то, что происходит в Поместье. Они способны лишь красивыми речами людей зачаровывать, а на самом деле… — с этими словами она повернулась к Эзопу, прямо схватила его и поставила перед собой так, чтобы антиквар видела, как бальзамировщик произносил каждое слово сам. — Скажи-ка, Карл, как часто отношения с графом переходят границу? Как часто вы вредите друг другу? Вы же очень близки… Можете рассказать, ведь такого не должно быть в близости!.. — Вчера и, — Эзоп отвел взгляд в угол комнаты, тихо бормотал, — позавчера… Это происходит примерно через день, — услышав то, что Вера и предполагала, его втолкнули в толпу, а руки сразу вытерли, словно коснулись какой-то грязи. — И при этом фотограф достаточно адекватен с нами, но даже близким людям вредит часто, ты точно уверена в своем выборе, милочка? Ци Шийи нахмурилась, быстрыми решительными шагами сократила расстояние с Наир до нескольких сантиметров и громко отрапортовала: — А я думаю, что хоть они не люди, но личности!.. И любая личность, какой бы извращенной она ни была, способна первородно сочувствовать. Нас от них отличает лишь тип развития. Скажи мне, Наир, если бы ты была охотником, каждый твой матч был бы дружелюбным? Миловала бы ты всех и каждого? Пойми уже, что отношения между разными фракциями, это не отношения жертвы и чудовища — это отношения личности и личности! — антиквар крепкой хваткой взяла Веру за руку, отводя ее в сторону, но не отпуская. — И никто не имеет права нарушать личное пространство! Не твое это собачье дело Наир, не имеешь ты права указывать им! — она с силой вдохнула воздух, готовясь к последней фразе: — Ты, чертовка, даже не пыталась пройти на их сторону для банального общения, ты трусиха! — китаянка откинула руку француженки в сторону и, повернувшись, вышла из помещения, не смотря за спину. Люди зашептались, речь антиквара была хороша, хоть и излишне эмоциональна. Однако Наиб постарался оборвать все их сомнения, пока Вера с отвращением вытирала руки платком, смоченным какой-то сладко пахучей жидкостью: — Личности они, конечно! Все видели, насколько они ебнутыми могут быть. Мы не охотники, сдохнем легко, а они даже не заметят, твари, — он встал и подошел к бальзамировщику, который уже не знал куда себя деть, чтобы избежать излишнее внимание, за плечо его тряхнул. — Ты согласен, что фотограф и подобные ему поголовно моральные уроды, которые только пиздить могут? — Эзоп сглотнул и медленно испуганно кивнул, от чего толпа загалдела, захлопала тут же. — Наконец-то мы им жару зададим! — Наир снова подошла к ним и натянуто улыбнулась, прошептала что-то предводителю на ухо, что тот воскликнул: — Сегодня в час ночи в оранжерее! Главное, ведите себя как обычно и близко никого из них не подпускайте! После этих слов все вышли из комнаты Наиба, лишь парфюмер да наемник остались. Субедар обсудил с парфюмером еще пару вопросов, решив, что ночь — идеальное время для нападения: — Конечно, убить никого из них мы не сможем, но, как показал опыт и практика, обездвижить на время и преподать урок — вполне. Как же хочется собственными руками набить морду этому ублюдку… Потрошитель, пожалуй, худшая тварь из них всех. — Нам нужен план, они значительно сильнее, мы не можем действовать необдуманно. К тому же… я сомневаюсь, что мы можем ручаться за конфиденциальность. Речь этой китайской мерзавки… Боже, как она мне противна!.. Она могла повлиять на некоторые мнения, не говоря уже о таких личностях как некрофил и зэк… На них нельзя положиться, скажу больше, за ними надо приглядывать! — Выстрелить бы ему прямо в рожу… Интересно, как она исказится… Чертовы маньяки, я сделаю все, чтобы выдворить вас отсюда, даже если это будет против воли хозяина! — слова звучали громко, полные искренней ярости и ненависти, Наиб был непреклонен (но только, когда Джека не было рядом, он так храбрился и демонстрировал, но, стоило потрошителю возникнуть в его дверях, вся храбрость куда-то исчезала, оставляя лишь сухую злобу). А Джозеф в свое время даже не подозревал о том, какие страсти о нем говорили в этой комнате, не знал, какой публичной пытке подвержен был Карл. Эзоп уже шел обратно к себе, прикусывая нижнюю губу, которая потихоньку начинала кровоточить. Бальзамировщика заставили сомневаться буквально во всем: в правильности собственных действий, в искренности фотографа, в себе самом. Слишком много давящего наговорили, и юноша просто не знал кому верить. Поясница у Дезольнье ныла нещадно, но он донес злополучные вещи. Посреди комнаты поставил огромный ящик, полный всяких штучек, родных для него. Заметив утреннее письмо, граф подобрал и начал вскрывать: “Странно, что я не застал Эзопа, он ведь дальше своей комнаты носа не высунет без смертельной надобности в еде и воде…” И только эта мысль прозвучала в голове — в дверях показался сам Карл, быстро пробежался взглядом по комнате и, ничего не ответив, стоял прямо на пороге, даже не заходя внутрь. Аристократ держал в изящных руках вскрытое когтем письмо и рассматривал его беззрачными глазами, догадывался о содержании и был абсолютно прав в своей интуиции. На бумаге оказались расписаны сроки отстройки крыла и вопрос о возмещении необходимых вещей, ровным каллиграфическим почерком приносили извинения за произошедшее и уверяли, что готовы возместить ущерб, начиная с собственности фотографа и заканчивая наказанием виновных. Дойдя до этой строчки, Джозеф мельком, но четко и ясно осклабился, ибо теперь был уверен в том, что все же есть в этом забытом Богом месте справедливость. Уже дочитывая, он повернулся к Эзопу, мягко улыбнувшись и глаза широко распахнув (он читал всегда с прищуром, ибо при жизни зрение садилось от бесконечной работы в темных помещениях для проявления, а после смерти от привычки так и не избавился). Охотник отложил бумагу на стол и руки развел слегка в стороны для объятий. Послание принесло ему значительное облегчение, и этой сладостной новостью и радостью собственной он считал должным поделиться с любимым человеком. В этот момент Дезольнье выглядел самым невинным и добрым на свете, совсем не жестоким, безжалостным и безэмоциональным охотником, который убивает да калечит без разбору. Описания Наир настолько сильно контрастировали с реальным видом и поведением графа сейчас, что бальзамировщик смог лишь кивнуть. Одновременно с этим жестом Джозеф начал говорить, но речью это назвать было нельзя: тонкие губы шевелились, произнося привычные слова вежливые беззвучно, ибо голоса у фотографа не было совершенно: “Эзоп, я очень рад видеть тебя сейчас. Впрочем, ты всегда будешь мне любим, но в моменты радости особенно. Мне доложили о том, что я имею право на реабилитацию и запрос на возврат имущества по возможности. Ну, разве это не прекрасная новость?” — граф просто надеялся, что его поймут. Надежда растекалась по телу тонкими светлыми струйками, сочилась через глаза. Однако странный вид бальзамировщика привлек внимание: кожа Эзопа никогда не отличалась красками, однако пухлые губы бальзамировщика были красны, а лицо выражало тревогу. Дезольнье уже прекрасно выучил его натуру: Карл чаще всего спокоен без сомнений и предрассудков. Пошатнулась какая-то из характеристик сейчас в мальчике? Секундного наблюдения за серым взглядом хватило, чтобы поставить в голове четкое “да”. Не снимая с личика искренней улыбки, он вежливо, но также немо поинтересовался: “Mon cherí, все в порядке? Ты выглядишь подавленным”. Он попал в самое яблочко, чертовски верно угадал, после публичных моральных истязаний, во время которых также был упомянут сам Джозеф, отпечатки сомнений и терзаний, кто прав, кому верить, а кому довериться, лежали на лице Эзопа яркой и очевидной печатью: “Говорил с кем-то, не нашел компромисса, подавлен, потому что чего-то не понимает… Так выглядят все растерявшиеся люди, и он, похоже, не исключение. Интересно, что же стало фундаментом таким мощным, чтобы даже его равнодушие диагностическое свести на нет? Что-то, о чем он сам долго думал… Но мысли я читать не умею”. Вынырнув под одной из чужих рук и кивнув, Карл прошел к столу, убирая весь беспорядок. Не вслушивался он в чужую речь, думал о предстоящем ночном собрании, на которое точно обязан пойти. Джозеф особо и не надеялся, что его обнимут в ответ, но удивился, что его немую речь поняли. Короткий кивок, конечно, был не показатель, но он решил не задумываться об этом. Быстро выудив со стола, дабы Эзоп не успел прибрать, письмо, сложил фотограф его аккуратно и убрал в кармашек, а затем крышку сундука откинул: взору бальзамировщика предстала куча барахла, бесценные сокровища по мнению аристократа. О произошедшем в той комнате он решил умолчать. “Думаю, я нашел все для того, чтобы воссоздать хотя бы одну камеру. Только нет проявителей, но это не проблема”, — не было слов по-прежнему, фотограф не говорил. На тумбе появилось значительное количество деталек, а на полках два канделябра. Отряхивая руки, граф решил протереть их немедля. Убрав весь беспорядок со стола, Эзоп вновь не обратил внимания, перешагнул через кучу хлама, достал книгу, связанную с флористикой и положил ее перед собой, зарисовывая на какой-то листочек почти в точности каждый лепесток с иллюстраций книги и подписывая в уголке название цветка и особенности хранения. — Я… сегодня поздно вернусь, уйду без трех час ночи. Мне нужно будет в сад, — бальзамировщик слегка отклонился в сторону, чтобы Джозеф увидел, чем занят сейчас парень, чтобы развеять любые подозрения. Фотограф голову из-за плеча высунул, рисунок оценил довольно высоко, ибо выглядело схоже. Вряд ли Эзоп видел себя художником, но Дезольнье уже не первый раз замечал в нем эту наклонность. Кивнув, он вернулся к разборке вещей, в шкафу стало значительно меньше свободного места. “Ты пойдешь ночью за цветами? А я могу присоединиться?” — без всякой задней мысли предложил, ибо ночью спал редко, а Карл… Джозеф задумался: “Ты ведь всегда ложишься вовремя, не смеешь ослушаться инструкций… Так с чего это тебе в час ночи нужно на холодную сырую улицу? Впрочем, хотелось бы верить, что я хоть как-то пошатнул твой стереотип”, — стал догадываться, но ушел не в том направлении мыслей к счастью для Эзопа. — Видимо, в этом Поместье мой режим окончательно сбился, — вернулся он обратно к своему делу, замолкая.

***

Весь оставшийся день Джек слонялся без дела: зашел в библиотеку посмотреть книги, среди которых зацепил его лишь один дешевый любовный роман (ведь самые интересные классические произведения сожглись вместе с комнатами Мэри и Джозефа); пришел поболтать с прекрасными дамами, и, хоть кровавая королева хотела прогнать потрошителя поскорее, Мичико предложила заварить ему чашечку чая, из-за которого вспыльчивая француженка, вцепившись в локоть слегка улыбающейся женщины, увела любимую в их новую спальню; сидел на качелях в саду, так как даже к смешному наемнику лезть настроения не было. Все выжившие разом куда-то делись, а охотники итак часто сидели одни… Но ведь потрошитель был готов даже с вором подискутировать на некоторые темы! После того, как все разом выбежали из гостиной, никто больше на глаза не попадался… До глубокой ночи. Около часа Джек увидел издалека, как несколько выживших бежали в сторону оранжереи. Подул холодный ветерок, напомнивший о том, что и у мужчины теперь есть место ночлега, хоть и пока без договоренности. Он думал, что Наиб к этому времени точно слегка остыл: ругаться не хотелось, и потрошитель надеялся, что маленькая частичка совести (уже и не доброты) у наемника все же осталась. Поплелся охотник в еще чужую спальню, постучался, ведь вламываться не собирался, однако, когда ему не ответили и не послали даже спустя четырех трехкратных ударов по деревянной двери, потрошитель сдался. Лезвием замок открыл, но никого внутри не было. “Значит своим мертвецким сном не уснул…” — Джек нахмурился под маской, сначала решил дождаться Субедара здесь, но, вспомнив о той кучке выживших, подскочил и пошел в сторону оранжереи. Пазл начал складываться. Его высокую фигуру выжившие точно увидели издалека, однако большой рост, длинные ноги и быстрый шаг убежать никому не давал. Одним из первых его заметил Субедар — он шикнул парфюмеру, и в итоге даже Хелена теперь знала о том, что Джек направляется в их сторону и им нужно было срочно что-то предпринять. Многие держали в руках различные садовые колюще-режущие предметы, а у кого-то были собственные… Толпа сначала обернулась в ужасе, ожидая увидеть за спиной мужчины еще охотников, однако ни Джозефа, ни Мэри, ни Лючино, ни даже Лоренца не было. Потрошитель был совершенно один. Это слово эхом разлетелось из уст в уста и праведные живые глаза загорелись недобрым огнем. Даже те, кто встали за спины в страхе, осмелели и вышли, направляя в сторону потрошителя орудия. Прозвучал громкий крик: — Чего это ты один пришел, а? Неужто вы, звери дикие, испугались? Раз так, то мы заставим вас окончательно забыть себя, скоты, чтобы вы убирались к чертовой матери! И мы начнем с тебя! — а кричал не Наиб, кто бы мог подумать, что такую воинственность и твердость духа проявит хрупкая Наир… Джек пробежался взглядом по злой толпе, лишь двое сидели — Эзоп, который не понятно что забыл здесь, и Субедар, смотрящий, казалось, в глаза даже сквозь чертову маску. Потрошитель руки поднял, показывая, что безоружен и лезть к ним точно не собирается, на месте остался, чтобы никто на него с ножом внезапно не набросился: — Не волнуйтесь, я просто хочу спросить. Мне все равно, что у вас творится. Наиб, тебя долго ждать? Субедар не ожидал такой пули в висок, особенно перед лицом товарищей. Одной фразой Джек весь его авторитет на лопатки уложил, не говоря уж о потере доверенности. Все нехотя повернулись к Наибу вместе с оружием, и наемник молча посмотрел на них и Джека со злобой нескрываемой и с некой обидой, почти незаметной. Злость перекрывала все, и парень рявкнул в ответ: — Тебе какое собачье дело?! Я тебе и твоим дружкам еще днем сказал, что вы нихрена не получите! Так что, будь добр, свали нахер, пока еще можешь! — в Наибе начали сомневаться, но благий мат и брань из его уст звучали так естественно, что человеческий гнев был вновь перенаправлен на охотника, выжившие начали надвигаться на Джека, но пока медленно и неуверенно. — Серьезно? А я тебя ждал… Уже думал, что ты забыл о том, что я к тебе приду… — он слегка улыбнулся под маской, специально произнес то, из-за чего заставит снова всех сомневаться в выжившем, чтобы незаметно свалить. И как легко оказалось манипулировать массой людей с небольшим количеством мозгов! Кто-то все еще на потрошителя смотрел, другой на Наиба начал нападки, а некоторые уже успели перессориться между собой. Поднялся шум. Субедар матом доказывал, что Джек им пиздит внаглую, парфюмер призывала к порядку, только антиквар и Эзоп молча за всем наблюдали. Ци Шийи голову к небу подняла, обратилась к сидящему рядом Карлу: — Ты тоже не хочешь принимать ничьей стороны? Мне кажется, все это пустая брань, ибо все равно… они сильнее, мы слабее, но все мы люди… глупые, которые не могут перестать зачинать войны, сеять меж собой по глупости семена раздора… Кто-то из эгоизма, кто-то из трусости, у всех своя причина, но ты молчишь, как и я. У тебя тоже нет причины враждовать, Эзоп? — Я не знаю, — Карл посмотрел на поместье, в свое окно, где все еще горел свет (похоже, у Джозефа бессонница), и галдящую толпу. Девушка первой покинула собрание, зонт, стоящий за деревом, так никто и не заметил. Субедара уже практически не слушали. В какой-то момент, всех настолько поглотили собственные конфликты, что про него просто-напросто забыли. Наемник, как антиквар минуту назад, посмотрел на звезды, будто в них был ответ и какой-то толк: “Черт… Почему эти придурки такие идиоты?! Конечно, они не армейские собаки, не способны к организованным действиям и беспрекословной дисциплине… А ведь в любой войне побеждает тот, кто не сильнее, а умнее… Кажется, сторона этих идиотов всегда была проигравшей. Но, кроме этого пидора, я не могу больше ни с кем объединиться… Да хуй с ним, его взяла. Но это не значит, что я буду мириться с его требованиями. Шаг влево — выдворю за дверь, пусть хоть на улице спит, насрать мне”, — Субедар отделился и незаметно, по ему мнению, подкрался к охотнику сзади. Джек повернулся в сторону толпы, надеясь встретиться со знакомыми вечно злющими голубыми глазами, однако никого там не заметил, прыснул и уже собрался идти дальше, но все-таки разглядел в тени наемника, подошедшего ближе: — Ну, что там у вас? Закончился бунт? По кроваткам все, ведь завтра снова в детский сад? — Я надеялся, что у них хватит мозгов на общие действия, но… похоже, с тобой я буду бороться один на один, — пробубнил себе под нос Наиб. — И не думай, что я к такому пидору, как ты, буду благосклонен. Я тебе не куколка Эзоп, которого фотограф за ниточки дергает. Хоть один повод ты мне дашь, пиздуй на все четыре стороны, меня это ебать не будет, поверь уж. — Бороться? Со мной? Ты хочешь, чтобы я тоже вилами кидался? — охотник слегка усмехнулся. — Да еще и против своих же?! — Нет. Вилами в тебя кидаться буду я. А вообще… было бы неплохо проредить ваши ряды, я бы не отказался! — наемник цыкнул и сплюнул под ноги. — А как-то без вил не получится? — Джек снова отшутился, мысленно отмечая, что, зная хоть немного Наиба, он и не на такое способен. — А теперь серьезно скажешь? — Нет здесь ничего серьезного. У меня к тебе условия, от тебя — исполнение, — Субедар на маску посмотрел, взгляд был сквозной, словно наемник был способен стереть этот аксессуар для себя. — Нарушишь — пиздуй. Будешь сидеть тихо — продержишься дольше в качестве квартиранта. А они… представляют угрозу своей глупостью. И я не собираюсь с ними бороться. Если ты мне надоешь, то я зарежу тебя сам. — Хорошо, хорошо, желание в библиотеке жить я не изъявляю, но посмотрим какие у тебя задачи придумаются, — он пожал плечами, почти не обеспокоенный угрозами. — А премию выдавать будут? — Могу по роже выдать, — отрезал Наиб. — Никакой благодарности!.. — рукой махнул в сторону выжившего, а затем под нос пробубнил: — Дверь можешь не открывать, я не закрывал, — быстро предупредил о том, что замок взломан, и направился в сторону комнаты Эзопа, пока его точно вилами не закидали. Джеку вслед послышался трехэтажный мат, но, когда Наиб понял, что не слушают, крикнул вслед: “Можешь не возвращаться! Хоть посплю спокойно! И дверь менять теперь, вот же пидорас!” А граф в то время наслаждался одиночеством. Конечно, Карл его не тяготил — просто Дезольнье привык быть один, поэтому сейчас, словно вернувшись во время до появления Эзопа, он даже слегка ностальгировал и собирал камеру, не планировал придать ей функцию поглощения души. Это был самый обычный фотоаппарат. Идеально помнил наизусть охотник все свои сгоревшие чертежи, тонкие пальцы ловко собирали из деталей конструкции, вопрос уперся лишь в наличие линзы нужного диоптрия. “Словно выстраиваешь себя заново… Все-таки даже сгоревший лес можно вырастить заново через несколько десятилетий”, — был глубоко увлечен своим занятием, время пролетало незаметно. В комнате потертые занавески сменились на двойные шторы: одну темную, чтобы утреннее солнце не саднило глаза, а другую — белую и кружевную, полупрозрачную, чтобы скрыть помещение от непрошеных глаз. Незаметно, но уровень кровати поднялся, Джозеф и здесь о себе позаботился, подложив пару слоев толстых пледов. Он уже хоть и был увлечен работой, но начинал периодически постукивать пальцами по столу, нервно глядя в окно… Уже прошел час, как бальзамировщика и след простыл. Так как Эзоп четко дал понять, что его не нужно тревожить, он хочет побыть один, фотограф терпел и бранился тихо на несовершенство подручных инструментов. Граф и не думал ко сну готовиться и, услышав стук, встрепенулся, решив, что Карл вернулся, на ноги вскочил и осознал, что у хозяина точно был ключ, и он не стал бы стучаться. Значит вариантов оказалось не так много. Только Джозеф, увы, был лишен голоса, поэтому просто открыл, грустными глазами спрашивая стоявшего в дверном проеме Джека: “Почему ты не Эзоп?” — Угадай, чьи советы оказались никакими, по сравнению с природной харизмой прекрасного потрошителя! — его радость редко можно было заметить сквозь маску, как сейчас. Джозеф усмехнулся, ткнул пальцем в друга, потом куда-то в сторону комнаты Наиба, а затем показал один очень неприличный жест… Видела бы его общественность, точно ахнула и в обморок упала. Фотограф был в очень хорошем расположении духа, хоть и нервничал по одному серому поводу, поэтому не пренебрег даже такой вульгарностью, но за потрошителя был рад. С легким раздражением Джек чужие руки ударил так, будто мать по губам шлепнула после услышанного скверного слова: — О чем же вы только думаете?.. Вы все, французы, такие озабоченные? — вернулся обратно к своему веселому тону: — Меня впустили в комнату по доброй воле, представь себе! Джозеф смеялся тихо, руки потирая, услышав последнее, даже в ладоши похлопал: “Нет, только я такой. И как же ты этого добился, мой ученик?” — граф ждал, поймут его или нет. Но Джек даже не обратил внимания на беззвучный вопрос, уже сам рассказывал! — Если кратко, то Наиб теперь считает, что все выжившие лишь кучка безмозглых, а я в этом помог!.. — он мечтательно протянул, после чего резко оборвал мысль, будто не закончив, перевел тему: — А у вас с Эзопом нормально все? — фотограф ехидно улыбнулся, постукивая ногтем по столу, вспоминая подробности сегодняшнего утра. — Ну, это только пока все хорошо… — Джек вздохнул и прошел внутрь, уселся на кушетку. — Короче, мой любопытный нос оказался не только в ваших делах, но и в делах всех выживших, откуда я Субедара и забрал, — Джозеф нахмурился и за потрошителем закрыл дверь поспешно. — Они там восстание затеяли и много себе всякого оружия понаходили. Эзоп был один из тех, кто позади всей толпы сидел, поэтому возможно он там даже не пешка… Они и меня прирезать пытались, но тут мне повезло, что Наиба подцепил! Чем больше говорил Джек, тем круглее становились глаза Джозефа: “Я тебе, конечно, верю, но мне кажется, ты немного бредишь… Вооруженное восстание, и Карл во главе? Ты хоть соображаешь, что говоришь?” — не мог в это поверить, однако слово “восстание” неприятным чувством отозвалось внутри. Связка с Карлом в голове не укладывалась. Но потрошитель лишь пожал плечами, глядя на изумленное лицо: — Знай, как знаешь. Все, что я видел, рассказал. Можешь сам посмотреть, если хочешь, но целым точно не вернешься, — он поклонился в шутку: — Теперь бывай, я пошел обратно. Может мне опять повезет? И тогда мы… — показал тот же неприличный жест и со смехом скрылся за дверью, оставив своего друга одного. Чуть ли не подпрыгивающей походкой потрошитель дошел до спальни, постучался в наконец-то завоеванную комнату, но в ответ лишь рявкнули: “Пожрать принес?” — Джек лишь на секунду остановился у двери, после чего, не ответив, быстрым шагом добрался до столовой, сгреб почти всю оставшуюся еду с ужина, на котором отсутствовало больше половины жителей всего поместья, и поспешил обратно. Не сразу ему открыли. Только когда попросили, наемник со злобным лицом появился на пороге. Увидев гору еды, он вдруг раздобрел и моментально впустил Джека: — С этого и надо было начинать. В гости с пустыми руками не ходят, сука, — на полу уже лежал заботливо приготовленный для охотника матрас, а Субедар принялся за мясо с таким рвением, будто его семь лет не кормили. — Че зыришь? Я тебе ни черта не дам, вы и без еды жить можете, слышал я. Ложе приготовлено, так что изволь пиздовать дрыхнуть! — с набитым ртом он громко и смешно мешал ругательства и высокую лексику, но то было элементом стеба и недовольства, что на него так пристально смотрят. — Ну и гостеприимство! Я к тебе с подарками прихожу, а ты меня спать гонишь, так еще и в таком ужасе!.. — Джек, до сих пор не отошедший от своей радости, снова вернулся к обычной манере речи, специально издевался, надеясь услышать еще много забавных слов о мерзком потрошителе. Он перешагнул матрас, словно даже не заметил, и лег на ужасно твердую и неудобную кровать Наиба, сложив руки в замок под головой: — Да уж... Ты совсем не старался? Наемник от такой наглости выронил аж кусок хлеба, на мужчину смотрел немигающим взглядом, а потом прошипел: — Сгинь живо, пока не огреб! — Ох, значит капелька гостеприимства в тебе все-таки есть? Постелишь ради своего гостя что-то более удобное? — потрошитель самодовольно лыбился под маской и сел на край койки. Наиб вскипал буквально на глазах. Поднимаясь со стула, его взгляд не предвещал ничего хорошего. Поравнявшись с наглецом, Субедар, трясясь от гнева практически, указал на матрас, почему-то просто не мог поднять на Джека руку, словно меж ними был физический барьер: — Или туда. Или на пол. Живо. — А я могу выбрать третий вариант? — Какой еще, нахер, третий вариант?! — от непонимания злился наемник еще больше. — Ну... — Джек постучал по маске пальцами, делая небольшую паузу между словами. — На кровати спать мне больше нравится, а ты... раз такой из себя военный… на полу можешь! — Еще одно слово, коврик в коридоре постелю! Действия не заставили себя долго ждать, охотника со всей дури толкнули в спину, планируя падение на пол. И потрошитель серьезно пошатнулся, ведь, несмотря на то, что Наиб был выжившим, он действительно мог потягаться с некоторыми охотниками, а тем более с ним. — Интересно, а ты всю жизнь злой такой?.. — встал и выпрямился мужчина, уступил с улыбкой под маской. — Ну, тогда, если я с пола на тебя всю ночь пялиться буду, возмущений меньше будет, чем от сна в кровати лицом к стенке? — Господи, знал бы, как с тобой сложно, с самого начала бы выкинул на хуй… — хронически вздохнул и пробормотал Субедар. — Делай ты че хочешь, только не мешай мне спать! И счастливый потрошитель прыгнул на кровать так, что даже пружины заскрипели, действительно отвернулся к стене и укрылся тонким полосатым одеялом, лежавшим до этого сверху. “Спокойной ночи-и”, — протянул он и уже засыпал в маске. Хоть наемник и подразумевал, что Джек будет спать на приготовленном матрасе, он решил, что уже слишком устал от этого дня и бессонной ночи, отдаст предпочтение сну, а не очередной перепалке. Наиб лег на матрас сам, еще долго поглядывая то на охотника, то на потолок: — Вот же дерьмо… — уснул Субедар не с самыми лучшими мыслями, но быстро, ибо вымотался, как собака.