Из огня да в полымя

— Да, поиск исторических параллелей — выигрышный полемический приём, эффективная пояснительная иллюстрация и заведомо обречённый на провал прогностический инструмент. То есть звучит это убедительно, и аргументы понятны, но для прогнозов будущего применять это нельзя. По моему мнению, это касается и социологических параллелей. Тем, кто изучал логику, известно, что аналогия наряду с отсылом к авторитету и так далее является недопустимым методом доказательства. Шарлатаны ли те, кто использует подобные риторические приёмы? Нет, возможно, они искренне заблуждаются. Совсем другое дело, если так поступают профессионалы, учёные, специалисты, а также политики, обязанные и имеющие возможность использовать профессиональную экспертизу. Вообще, вопрос про исторические параллели и уроки истории очень интересный, и об этом стоит поговорить отдельно и более обстоятельно. Я никак не соберусь с мыслями… — Бэкхён отпивает кофе, ставит кружку на стол и ведёт пальцем по фарфоровому краю. — И да, история ничему не учит и не должна, потому что нет, нельзя предсказывать будущее путём пристального изучения прошлого. Ценим и любим мы историю не за это. Но это тоже отдельный большой разговор. А я и так слишком многословен. Ты, кстати, что-то хотел спросить. Бэкхён поднимает взгляд на Марка, который уже минут десять мнётся возле него с планшетом в руках. Тот смущённо улыбается и протягивает ему черновик письма о возврате бракованной продукции. — Я хотел уточнить, если нужно что-то исправить или добавить в этой формулировке. — Только точку в конце предложения поставить, — Бэкхён пробегается глазами по строчкам и качает головой. Марк кивает и уходит из его кабинета, а Бэкхён бьётся лбом о стол и ноет от разочарования. И как они его ещё терпят? Минсок давно предлагает ему идти учить в университет, потому что такой талант пропадает зря. И нервы окружающим сэкономит. Насчёт талантов, кстати. Бэкхёну не дают проходу после фестиваля. Первые дни так бесконечно хвалят и делают комплименты, и у него даже появляются фанаты: те его начинают преследовать чуть ли не везде. Популярность Бэкхёна взлетает до небес. Оказывается, многие не знают, что он очень даже общительный и умеет так здорово развлекать людей. В первые месяцы работы коллеги считают его агрессивным и требовательным начальником-трудоголиком. Бэкхён в шоке, когда ему это говорят. Да он даже с кнутом обращаться не умеет! Чем он будет бичевать подопечных? Лабораторными крысами в них кидаться, что ли? Бэкхён решает, что хорошим стартом дня, если не брать в расчёт кофе, является изучение творчества лаборантов, которые уже несколько минут после начала рабочего дня ожидают его визита. Там всё как и положено: боевое раскрашивание лица перед визитом начальства, изучение стратегии противника при помощи опроса коллег о планах на выходные и соответствующее нанесение превентивных ударов сплетнями им в спину, когда те отлучаются из лаборатории. Утро без ежедневных насмешек над соседом — буквально пустое, ненаполненное смыслом утро. — Всем прекрасного начала дня! — оповещает Бэкхён о своём приходе. — Над Пусаном встало хмурое пасмурное солнце. Пора творить деяния, классифицируемые как причинение добра. Когда Бэкхён проходит в ярко освещённое помещение, его приветствует пара бет, пришедших к ним в лабораторию около месяца назад, — свет в оконце для Бэкхёна в этом непроглядном мире омег. На вечер планируется вечеринка для одного из коллег, у которого на прошлой неделе рождается сын. Вначале предлагается много идей, но жребий падает на посещение боулинга. Они бронируют пару дорожек в клубе неподалёку от офиса и даже обсуждают план вечеринки, но Бэкхён портит всё веселье, когда сообщает, что этот самый счастливчик, в честь которого такая коллективная работа ведётся, берёт пару дней отпуска и до следующего понедельника не думает появляться. Смятение длится от силы минуту, потом дружно принимается решение идти без виновника торжества. Это безусловно шедевр и хит дня. Бэкхён старается сдержать приступ сарказма и идёт к холодильнику, где спрятаны колбочки с его личными экспериментами. — Я дам тебе в долг, потом вернёшь, — Чондэ пару месяцев назад протягивает ему несколько сборников по лекарственным растениям. — Нет, спасибо, — отказывается Бэкхён. — Я думаю, что буду придерживаться прежней политики. — Мне пофиг, что ты там думаешь, — Чондэ просто суёт ему в руки пачку учебников и отправляет на выход. Чондэ, как всегда, прав. Бэкхён вынимает флакончик с синей наклейкой и проверяет консистенцию: выглядит удовлетворительно и на запах тоже неплохо. Он пробует брызнуть в глаза, но пугается, когда слышит голос за спиной. — Ты что, наркотой балуешься с утра пораньше? — Кибом смотрит на него, иронично вскинув бровь, пока Бэкхён моргает слепленными ресницами. — Спрей от красноты глаз тестирую, — отвечает Бэкхён и мотает бутыльком у того перед носом. — Гидролат монарды. И для увлажнения слизистой подойдёт. Очень помогает при долгой работе за компьютером и после бессонных ночей. — Даже если они проведены не в одиночестве? — усмехается Кибом и проверяет содержимое. — Тёмные круги и красные веки будут при любых занятиях в отсутсвие достаточного количества сна. Можешь сам проверить. — Не спать или брызгать? — На твоё усмотрение, — Бэкхён поворачивается обратно к холодильнику и продолжает рыться в содержимом. — Без спирта и примесей. Чистая эссенция. Монарда хорошо помогает при воспалениях, убивает грибок, устраняет зуд и шелушение. Повышает местный иммунитет. Есть индивидуальная непереносимость, но это ты сам должен знать. Бэкхён возвращается к Кибому и наблюдает, как тот пару раз прицеливается, но не решается брызнуть, закрывая глаза в последний момент. — Да это не больно! — успокаивает его Бэкхён. — Вообще практически не чувствуется. Зачем, кстати, пришёл? — Минхо хотел с нами переговорить, а я тебе дозвониться не могу, — Кибом моргает, справившись со спреем, и смотрит одним глазом на Бэкхёна. — Думаю, что у многих возникнут проблемы с подобным способом нанесения, но идея прикольная, и ощущения тоже. — Просто примочки чайными пакетиками в офисе делать неудобно, а глаза иногда адски болят. — Пробовал, что ли? — Было дело на прошлой работе, — говорит Бэкхён, когда они отправляются обратно в офис на встречу с начальником. — Мне, кстати, понравилась идея с использованием перекиси водорода в отшелушивании. Сам даже попробовал. Лицо осталось на месте, как видишь. Правда, это не наш профиль, но можно что-нибудь придумать. — Ну я же не всегда только чушь несу, — смеётся Бэкхён. — Я ещё с какао экспериментировал, но ничего интересного не получилось. Я вообще люблю какао, там целый кладезь полезных элементов. Хотел вначале по нему диссертацию защищать, но передумал в последний момент. Например, флавоноиды в какао в сочетании с аскорбиновой кислотой уменьшают ломкость капилляров, — рассказывает Бэкхён по дороге в офис. — Мой хороший друг — я его всю жизнь знаю, но не это главное, — так вот, этот друг предпочитает народную медицину. Лечится сам всевозможными травами и антибиотики берёт только в очень редких случаях. Но ему здоровье позволяет. — Хм, может мы лучше его к себе возьмём? — иронизирует Кибом. Они решают дождаться Минхо у него же в кабинете и коротают час за обсуждением последних новинок в косметологии, о которых Кибом узнаëт из своей поездки в Европу. — Одна из фирм в Дании, которая делает препараты для диабетиков, теперь перепродаëт свои лекарства в косметологические фирмы, потому что после пяти лет исследований они обнаруживают эффект похудения у своих пациентов. Доход фирмы вырастает на треть за последний год. Просто ставишь себе уколы инсулина, и твой вес снижается где-то на четверть за восемнадцать месяцев. И к тому же они гарантируют, что при приёме препаратов снижается риск возникновения инфаркта и инсульта! — разводит руками Кибом. — Меня иногда в шок повергает желание людей найти волшебную таблетку от всего. — Да, слышал такое, — кивает Бэкхён. — Проблема в том, что в таком случае лекарства используют не люди, действительно страдающие ожирением, а те, которые хотят без усилий похудеть. Когда это станет лайфстайл продуктами, то причины болезни уже перестанут кого-либо интересовать. Эта мысль является, как сейчас говорят, токсичной. Легче ведь пить таблетки и тыкать себя уколами, чем ходить в спортзал и есть правильно. Все проблемы от лени, которая является одной из движущих сил фармацевтических компаний. — И косметических, — усмехается Кибом. — Меня как раз удивило, что рекламировалось это чудо-средство, как возможность оздоровить человечество, ведь тогда будет больший интерес к фитнес-залам и диетам. Это вообще что? Насколько корпорации готовы промыть мозги, чтобы сбывать свою продукцию тем, кому это не нужно? А на государственном уровне это нельзя запретить? — Есть разные степени подчинения, — Бэкхён разваливается в кресле и закидывает ноги на стол. — Есть оперативное подчинение, а есть стратегическое. Госкорпорации не подчинены никому, потому что напрямую президент или министерство не могут сказать делай то-то и то-то главе госкорпорации. — Да правда, что ли?! — возмущается Кибом. — Зачем тогда вообще органы госуправления, если ни на что повлиять не могут? — Они могут всего лишь через совет директоров отправить главу корпорации в отставку, если он начинает косячить, но давать прямые поручения нельзя, — пожимает плечами Бэкхён. — Не может орган стратегического управления вмешиваться в текущее оперативное управление, но при желании может заменить руководителя. Правительство даёт только направление, а на местах заведуют делами совсем другие люди. Когда в это никто не вникает, появляются всевозможные рептилоиды с теориями заговоров, которые бегают и кричат «вы не понимаете, это другое», отвлекая от работы простых людей. Используется то, что простой обыватель деталей не понимает. Когда мы говорим о фондах, то там ещё веселее. Руководители есть, портфельных инвесторов не видно. У вас куча владельцев, никто из них не является контролирующим, и нет монополии. Когда собираешь всю картинку по всем фондам: ёлы-палы, у вас картельный сговор мирового масштаба! Влиятельные семьи так и живут, просто выкупают целую отрасль, по сути выкупая миноритарные пакеты всех её предприятий. Им не важно, зарабатывают они или нет, — Бэкхён смотрит на Кибома, но тот никак не реагируя на его слова. — Отрасль растёт на три процента — они растут на три процента. И получается ни налога наследования нету, ни монопольного сговора, и никто тебе не указ, и всё хорошо. Бэкхён снова кидает взгляд на Кибома, но не может определить, если он вообще слушает или ему просто неинтересно, но тот прерывает его анализ одним ëмким заявлением. — Я так-то всё понял, — говорит он, усмехаясь. — Просто это рожа у меня такая тупая. Дополнительных вопросов не будет, не переживай. Бэкхён смеётся, понимая, как плохо он знает своё окружение. Минхо опаздывает, и от нечего делать они начинают обсуждать гороскопы своих коллег и совместимость с ними. — Вот ты смеёшься, а в том, что звëзды определяют наше поведение, как рассказывают многие профессиональные астрологи, есть разумное зерно, — прерывает Бэкхёна Кибом. — Вот смотри. На многие процессы на планете имеют влияние Луна и Солнце: приливы и отливы, движение воздушных масс, атмосферное давление. Положение планет определяет состояние воды и её движение. А в человеке этой самой воды более девяноста процентов, и химические процессы в его организме напрямую зависят от её качественных показателей. А не от космического излучения, как ты утверждаешь. — То есть заход на рептилоидов не вызывает у тебя радости, — хохочет Бэкхён. — До такого маразма в конспирологии доходить не хочешь? — На нас конспирологи в суд подадут за лишение пропитания, — кидает в него бумажку Кибом. — Я не понял! Что за веселье? — спрашивает Минхо, проходя в свой кабинет. — Вы должны быть всё время в полемике, высказывать противоположные точки зрения, чтобы я мог выбирать наиболее подходящую ситуации. Мне не нужен здесь консенсус и дружеское начало! Вы должны спорить и ругаться, а не быть лучшими друзьями! Как я тогда буду получать объективную информацию, если в офисе будет атмосфера всеобщего единства? — Я с ним дружить не собираюсь! — Кибом кивает головой в сторону Бэкхёна и фыркает. — На мой вкус он недостаточно утончён. И вообще, я с омегами стараюсь не сближаться. Они все завистники и любят бить со спины, а мне это не надо. — Слава богу, разум ты ещё не растерял, — кивает Минхо. — Лучше локтями толкайтесь, чем дружите против меня. — Сейчас есть возможность не толкаться локтями, — комментирует Бэкхён, крутясь на стуле, — потом будет возможность толкаться локтями. Чувство локтя, оно ведь такое полезное. — Зачем нас звал-то? — спрашивает Кибом, не церемонясь. — Работать надо, а мы тебя тут сидим караулим. — Был на встрече с инвесторами, — говорит Минхо. — Представьте, более тридцати человек плотно сидят в помещении и чуть ли не задыхаются от жары, слушая речи председателя комиссии. Слава богу, тот сжалился и разрешил снять пиджаки. Большинство отказалось, поэтому мы взмокли как крысы, но не жаловались на неработающий кондиционер, — Минхо выгоняет Бэкхёна из своего кресла на диван и садиться сам, копируя его предыдущее положение. — В общем, до конца года надо показательно что-то продать. Желательно что-то из бьюти-продуктов, ну или на худой конец почки. — У нас проблемы? — настороженно спрашивает Бэкхён. Этот вопрос он слышит по два раза в день от сотрудников. — Большая конкуренция на рынке. И с каждым годом новых фирм пребывает всё больше и больше: хороших и тех, кто просто хочет подзаработать. Побочный эффект того, что много волков в овечьих шкурах просочилось в деревню овечек в том, что овечкам стало тесно жить. Если хотим удержаться, надо проявлять гениальность с изобретательностью. — Ослепительная догадка! — вставляет комментарий Кибом. — Ослепительнее её только то, что у тебя всё реально хуже, чем ты, именно ты, думаешь. — У нас много начатых проектов, — раздражается Минхо, — ни одного завершённого к концу лета, а вы всё прохлаждаетесь и сыплете обещаниями, что в скором времени предоставите результаты. Конец года близится, нужно подводить итоги, а у нас по итогу ничего! — Минхо криутит на столе ручку и раздувает ноздри, гневно стреляя глазами в Кибома. — С этими толстосумами всегда так! Главное — на мозги постоянно капать о недостаточной окупаемости проекта. Больше они ничего сделать не могут, так как из доли всё равно уже не выйдут без убытков. Не первый раз. Эта встреча наглядно и ярко проиллюстрировала многие проблемы, в том числе риски игнорирования личностных черт людей при назначении на важные должности. На меня уже пытались давить раньше. Тебя не удивляет, что у предшественников ничего не получилось? Кибом только скептически поднимает бровь, но ничего не говорит, а Бэкхён и не встревает: он привыкший к их разборкам. Минхо всегда приходит выпустить пар после подобных совещаний. Сделать с ним реально никто ничего не может. Он похож на медоеда: обладает огромной силой, ловкостью и вспыльчивым нравом, сам нападает на львов и бизонов, не боится укусов скорпионов и змей, но при этом он всего лишь куница. Только убить его практически невозможно. — Наблюдаемые движения — чисто чиновничий подход. Если не можешь ничего сделать, то начинай бесперспективный и затяжной процесс «решения проблемы», который будет позволять отчитываться о предпринимаемых мерах, — разряжает ситуацию Бэкхён. — Вопрос подвешен, никто не бездельничает, а если по итогу ничего не выгорит — это не мы виноваты, а обстоятельства непреодолимой силы. Минхо смотрит на него и криво улыбается. Кибом опять ничего не говорит, но даёт понять, что многое о нём думает. — Давайте не будем гадать и делить шкуру неубитого медведя, — заканчивает пререкания Минхо. — Попытайтесь в скором времени что-нибудь закончить, и начнём красивую рекламную компанию, чтобы никто не подумал, будто мы тут без дела сидим. — Как только начинаются разговоры о важности, значимости и вкладе в общее дело, хочется автоматически проверить наличие кошелька на месте, — шутит Кибом, хотя его шутки иногда совсем на шутки не похожи. — Ну вы поняли, — Минхо выпрямляется в кресле и открывает ноутбук. — Я до конца недели в Сеуле, так что вам разбираться и подгонять народ. — Как же хорошо, что тебя не будет! — встаёт Кибом и потягивается. — Ох, мы за твоей спиной-то пошепчемся! — А есть что обсуждать? Минхо поднимает бровь, хотя знает, что Кибом ничего хорошего не скажет. Тот пожимает плечами и вместе с Бэкхёном отправляется на выход, но потом выглядывает из-за прикрытой двери. — Не надо трахать своего секретаря, — громким шëпотом сообщает Кибом. — У него может быть припрятан на тебя компромат, — и сразу закрывает дверь, прежде чем что-то тяжëлое прилетает с другой стороны. Бэкхён смотрит на красного до ушей молодого человека за соседним столом и решает, что об этом не должен узнать народ в лаборатории: психика не выдержит подобного взрыва. — Гордыня, ложь и цинизм далеко не самые очевидные из его грехов, — говорит Кибом, поправляя волосы у зеркальных дверей лифта. — А вы разве с Минхо не… ну… — решает узнать Бэкхён, понимая, как глупо звучит. — Что «ну»? — Кибом внимательно смотрит на его отражение, а Бэкхён только вздыхает, но не решается продолжить. — Ясно. Сплетен наслушался? — Да… — Ты лучше держись подальше от этих наседок, — смеётся Кибом. — Они, может, и неплохие работники, но парочка из них точно не добра окружающим желает. Бэкхён добросовестно занимается своими заданиями, когда через пару дней получает сообщение с незнакомого номера. «Через три часа в аэропорту Кимхэ. Возьми машину на прокат». Сказать честно, он ничего не понимает. Перечитывает трижды — не помогает. Потом Бэкхён смотрит на номер телефона и по трём последним цифрам понимает, что это кто-то из семьи Пак. В жилах леденеет кровь. Кто о нём вдруг забыть не может? Точнее, кому до него есть дело? Зная из прошлого, что подобные приказы лучше не игнорировать, Бэкхён сбегает с работы посреди дня, пользуясь тем, что Минхо нет на месте. До аэропорта он добирается на такси, поэтому появляется там задолго до назначенного времени. Пока едет, проверяет рейсы, прибывающие в Пусан: одним из них числится самолёт из Сеула. Значит, предчувствие не подводит. Он крутит в руках автомобильный брелок и осматривает толпу. Кого ожидать, он не знает. Даже несмотря на то что Бэкхён меняет номер телефона, кто-то его всё равно разыскивает, и, скорее всего, тот, кто обладает весьма серьёзными связями. Чанёль не станет его предупреждать о своём приезде, это точно. Господин Пак слишком горд, чтобы самолично явиться за Бэкхёном. Исин скорее позвонит и наругает, чем приедет. Остаётся только… Бэкхён замечает старика в сопровождении двух охранников, который уверенной походкой идёт к нему, опираясь на палку. Как любит говорить Хичоль: «Не надо бояться, до тех пор, пока именно к тебе не придут». — Отдай ему ключи, и на выход, — командует дед, даже не оборачиваясь проверить, следует ли за ним Бэкхён. Сразу понятно: недоволен. Один из охранников садится за руль, а второй устраивается рядом. Бэкхён вынужден разделить заднее сиденье со старшим Паком. Ему некомфортно: он чувствует себя так, будто его ловят с поличным. Дед молчалив, но это и неудивительно. Он не станет обсуждать личные дела даже при охранниках, поэтому Бэкхёну остаётся только наслаждаться напряжённой тишиной и готовиться к тому, что из него начнут вытрясать душу. Чем сложнее человеческое общество, тем больше в нём различных категорий, определяющих статус индивида: деньги, власть, физическая сила, интеллект, духовный опыт, кровные узы и многое другое. В разных обществах и ситуациях важны разные категории. Так, например, наличие денег не гарантирует власть, духовный опыт не прилагается к высокому интеллекту. Более высокопоставленный человек по определению говорит более весомые слова. Так же как и восприятия младшего и старшего офицера принципиально разные. Младший офицер смотрит на то, какую должность человек занимает, на какой машине ездит. Старший офицер знает, что статусы бывают разные, и когда он общается с интелектуальным человеком или духовным, или облечённым властью — это неравноценные ситуации. Что если в одном случае он может гнуть пальцы, в другом — будь добр, стой и слушай без каких-либо претензий. Именно потому что ситуация другая, и статус не уникален. В стабильном обществе подобные люди практически никогда не оказываются наверху иерархии, так как делают очень много ошибок, неверно оценивая статус собеседника и последствия своего поведения. Низкий социальный интеллект становится причиной краха сверхавантюрных карьер, когда взлетевшие на социальном батуте оказываются неспособны удержаться, а потом удивляются, почему их не зовут наверх. А генерал смотрит уже на перспективу. За его плечами долгий путь, и он понимает, что человека можно обидеть сейчас, а через десять-пятнадцать лет тот вырастет, и он на пустом месте получает кучу проблем. Бэкхён наблюдает много раз, как вроде у двоих статусы одинаковые, а к одному уважительно относятся, а другого посылают чуть ли не матом. Многие, например, не хотят идти на высокие должности, потому что там большой риск ранних инсультов. Потому что это нервы, это бесконечная ответственность и страх, что тебе непременно прилетит, если что-нибудь пойдёт не так. Бэкхён знает реальные истории людей, которые уходят с больших постов с мыслью «ну, ребят, ну несколько лет без отпусков, бесчисленное количество командировок, поездок по всей стране, без выходных». Когда у них есть куча благ, а вместо того, чтобы ими наслаждаться, они пытаются найти пару часов на сон. Человек только садится отдохнуть, и начинаются звонки. «Надевай костюм и приезжай». А куда? Зачем? «Ты здесь? Молодец! Поднимайся наверх, тебя поздравят с назначением на должность». — «А если не хочу?» — «Вот ему и скажешь, что не хочешь». Это как в мафии: тебя не отпускают, тебе начинают предложения идти, от которых отказываться нельзя, и приходится снова туда лезть. — Вот она, глубокая некомпетентность ассистентов! — ворчит дед, когда они выходят у отеля и идут в сторону ресторана. — Поездку старика организовали, вещи взяли: купальники там, надувные круги и уточки, даже таблетки сложили. А сигары забыли. Не надо так! Бэкхён улыбается и вынимает пачку сигарет из кармана, прихваченную так, на всякий случай, потому что знает, как в семье Пак заботятся о здоровье старшего. А ещё он знает, что нельзя просто взять и лишить человека, курившего всю жизнь, никотиновых палочек: так его и убить можно. Дед смотрит на него, как на ангела, спустившегося с небес, — хотя это скорее должен быть демон из преисподней — и счастливо хохочет, открывая новенькую пачку. — Святые угодники, как же я тебя люблю! — и Бэкхён не знает, кому адресовано это восхищение: ему или сигарете. Нет ничего удивительного, что очень многие люди высокого положения не показывают лишние эмоции, спокойны и уважительны. Они шикарно надевают маски. И когда при тебе эти маски меняют, значит, ты перестаёшь быть чужаком. Они выходят из сложной системы статусов и учитывают потенциал. Но если потенциала нет, то никакого нейтрального уважения не будет. — Местные власти нашли способ избавить город от курильщиков, — говорит Бэкхён, когда присаживается за барной стойкой. — Они призывают жителей мрачно смотреть на любителей покурить. Мэр города заявляет, что курильщик не нанесёт ответный удар, если на него будет пристально смотреть толпа в общественном месте. Дед закашливается, смеясь, и Бэкхён пододвигает к нему стакан воды, принесённый барменом. — Ты мне тут не шутки шути, а лучше скажи, зачем ты сбежал? Бэкхён поджимает губы и понимает, что за столько времени так и не придумывает правдоподобную причину. А рано или поздно его кто-нибудь об этом спросит обязательно. — Я не мог по-другому, — говорит он, отворачиваясь к своему стакану с минеральной водой. — Чанёль начал сдавать позиции, и рано или поздно за мной бы пришли, чтобы выпроводить окончательно. — Неудачная попытка, — дед отпивает виски из бокала и цокает языком, оценивая вкус. — Никто бы тебя не тронул. Или ты забыл, с кем разговариваешь? Дед снова начинает кашлять, а Бэкхён думает о том, что даже будучи не в лучшем своём состоянии, тот всё равно внушает страх и уважение. Но даже дед не вечен. — Ты просто трус, — продолжает Пак-старший нравоучения. — Тебе всегда не хватает последнего шага до вершины, чтобы подняться. У тебя есть всё для успеха: все способности и ресурсы. Но ты вечно отступаешь в самом конце. Это не хорошо и не плохо. Это просто посредственно. Я готов был тебе предоставить всё необходимое, чтобы ты мог закрепиться, но ты великодушно отказывался, объясняя тем, что это место не для тебя, и забивался в угол, как серая мышь. Н-да, по этому Бэкхён совершенно не скучает: жизни по указке. Даже если тебе обещают путь, полный блестящих успехов, это всё равно полное отсутствие свободы в принятии решений. Ведь шея свиньи спроектирована таким образом, чтобы не отвлекаться на звёздное небо. — Вот скажи мне, чего ты боишься? Эти люди ничего не решают. Абсолютно ничего! Могут только мелко пакостить. Ну скажешь мне, и они тут же отхватят по полной. Я давно тебе говорил: захотел бы ты быть с Чанёлем — ничего бы вам не помешало. А ты ковыряешься в своей песочнице и думаешь, что это целый мир! Я дал тебе возможность увидеть, какой мир на самом деле, а ты опять уткнулся в свои принципы и свернул не туда. Ты бесстрашно преодолеваешь все преграды, побеждаешь врагов, а потом пугаешься какой-то тени и бежишь, поджав хвост. — Я вроде как встретил истинного, — защищается Бэкхён, потому что другие средства не помогут. — И ты теперь! — дед бьёт кулаком по столешнице, вынуждая Бэкхёна и бармена в другом конце бара вздрогнуть от звона стаканов. — Ерунда эта истинность! Я всю жизнь прожил, так и не встретив свою пару. И слава богу! Мой муж был замечательным человеком! Прекраснейшим! Жаль, ты не успел его узнать. Так что истинный или не истинный — тут вообще речь не об этом. Так как эта мысль живёт в мозгах очень многих, то на неё особо не стоит обращать внимания. Всё и так понятно. Вопросы вызывают только отклонения от нормы. — Поэтому с этим и возникли проблемы… — вздыхает Бэкхён. — Он не совсем мой истинный. — Либо истинный, либо нет, — дед смотрит на него внимательно, вынуждая втянуть голову в плечи. — Если нет, то возвращаешься к Чанёлю. Там всё сгнило: не на чем строить, если нет фундамента. И не надо мне сейчас про моральные препятствия и ограничения, что уже разошлись, и конец. Единственное, что я в этом вижу, так оправдание своей слабости и неумение чего-либо добиваться. Ты ушёл, потому что хотел уйти. Захочешь обратно — ничего тебе не помешает. Вот так дела делаются. Даже под страхом смерти Бэкхён туда не вернётся, пусть даже дед сам лично его притащит. Любовь к Чанёлю не настолько сильна, чтобы в очередной раз лезть в это логово со змеями. Дед не может его прикрывать вечно, а у Бэкхёна нет таких сил, чтобы противостоять в одиночку. — Вот если бы твои родители не погибли, ты бы себя по-другому вёл, — поднимает он больную тему, вынуждая Бэкхёна поморщиться. — Я тебе много раз говорил, что это всего лишь случай! Не надо видеть в этом происки судьбы. Подобное не может повториться. Ну либо с очень малой долей вероятности. — Само от себя — да, а по чужой воле? — говорит тихим голосом Бэкхён. Дед с минуту молча изучает его, постукивая пальцами по столешнице, потом делает ещё один глоток виски. — У тебя нет таких врагов, — качает головой Пак-старший. — Ты слишком близорук. Ты думаешь, что мой сын — единственный, кто лезет в ваши с Чанёлем отношения? А как тогда так получилось, что после вашей свадьбы все вдруг заткнулись и оставили вас в покое? Сами по себе, что ли?! Вопрос рациональный — ответить нечего. Дед чётко даёт понять, кто ему друг дорогой, а кто — муха назойливая. Бэкхён чувствует, что уже находится на грани слёз. С дедом всегда сложно. Да, дурить и обсуждать сплетни — это весело, но когда тот начинает играть роль учителя… Дед всегда говорит: «Если я не довёл сына до слёз, то ничему его не научил». Бэкхён сглатывает и пьёт воду, чтобы привести эмоции в норму. — Ты в курсе, что они пытаются заставить Чанёля снова вступить в брак? — Нет, конечно, — мотает головой Бэкхён: жизнь — лучший сценарист для комедий. — При мне даже обсуждают, — кривится дед. — «А когда свадьба, сынок?» Чанёль им отвечает: «Я пять минут как разведён. Я не хочу снова». «Придётся, дорогой!» — дед пародирует елейный голос господина Пака. — Знал бы, что такой урод получится, — убил бы в утробе! Бэкхён вздыхает, стараясь лишний раз не показывать своих чувств. Казалось, что прошлое — уже давно прошлое, и его такие вещи больше не задевают. Но встреча с Сехуном, теперь это… Да и сам Чанёль, выглядевший будто на грани нервного срыва… Всё это заставляет Бэкхёна чувствовать себя виноватым: будто он предаёт тех, кто на него надеется, ради эгоистичных желаний. И слова Сехуна начинают приобретать смысл, добавляя очередной камень на чашу весов. — Семья Чхве Донука, конечно, огромна и влиятельна, но самого его уже нет. А то, что осталось от его империи, это просто пустая упаковка, в которой прячутся его потомки, — смеётся дед, вспоминая своего конкурента. — Когда-то мы здорово друг другу жизнь подпортили, но об этом мало кто знает. У нас не принято было переходить на личности прилюдно: конфликты шли, но вслух об этом не говорилось. Всё заканчивалось тем, что двое наверху ругались и в один день целые лагеря переставали друг с другом иметь дело. А пока этого нет, заключаются такие вот союзы, — дед усмехается и показывает бармену, что бокал пуст. — Сейчас всё крутится вокруг истинности. У вас слишком много свободного времени, вот вы и тратите его на такие празные вещи. Нам было не до этого. Мы выживали. Мы строили свою репутацию. Мы, чёрт побери, страну поднимали, чтобы у вас было всё и вы ни в чём не нуждались! А теперь? Что мне эти людишки бесхребетные могут сделать?! Написать в Википедии, что я лох? Вот всегда так: ждёшь мощнейшее кунг-фу, а в итоге пара щелбанов по пустой соевой банке и всё! Бэкхён смеётся, и от сердца отлегает. Он вспоминает, почему так любит общаться с Паком-старшим: ворчит он всегда по делу, но зато отжигать умеет здорово. Вот и сейчас дед почти любезно объясняет, почему, на его взгляд, гусь свинье не товарищ. Кто есть кто — нужно разобраться самому. — Я не люблю перебирать мемуары знаменитых людей, поскольку там много личностного. Начинаются искажения, выпячивания, монологи на лестнице. Начинаются рассказы «как он смело бросил в лицо диктатору»… А на самом деле человек сочинил это уже отставленным, выкинутым и посланным, — дед разваливается на стуле и крутит в руках очередной бокал виски. — Если ты недостаточно быстро теряешь статус в элитной среде, то вот некоторые советы от знатока, который является родителем ненаглядного О Сехуна, про то, как сделать это эффективнее. Ранее Чхве Сену был уважаем обществом, подавал большие надежды, но не хватило таланта, воли, всё слишком легко давалось. Мелочность и глупость довели до позорного состояния. Так уничтожить тот огромнейший социальный капитал, который у него был благодаря отцу и куче людей, обязанных ему! Я даже не думаю, что у моих детей стартовые позиции были лучше, чем у него. Он мог попросить у любого должника его отца о помощи, и те ещё десятки лет бы его опекали. Ну вплоть до того, что был личный охранник, который отлавливал его по клубам и притаскивал домой, но даже он в конце концов развёл руками и сказал: «Ну, ребят! Я задолбался!» Там были люди, которые дожили до того, что перестали его даже принимать. Он приезжал, записывался на встречи, а с ним просто отказывались разговаривать. Если человек не может встроиться, если человек много чего хочет, но не готов нормально социализироваться, потому что вот этот подход «я не хочу работать на дядю, я хочу делать свой бизнес» в девяносто девяти процентах случаев заканчивается крахом. Потому что такие люди не умеют общаться, не умеют договариваться. Бэкхён хмыкает, отмечая про себя, что Сехун совсем по-другому говорит о своей семье. Теперь ясно, от кого у него подобное видение мира. — И как спасение для него стала встреча с истинным! Да не с кем бы то ни было, а с влиятельным и авторитетным человеком, за которым виднелись спины и покрупнее. Вот где эта ерунда и вылезла. Но я тебе этого не говорил, если что — буду всё отрицать. Дед замолкает на некоторое время и закуривает сигарету, ворча о том, что Бэкхён какую-то ерунду ему приносит, но от подачки не отказывается. Он рассматривает Бэкхёна искоса, но тот уже успевает привыкнуть к такому вниманию. Дед не задаёт ему вопросов, не выпытывает, чем он занимается, скорее всего и так всё знает. Может, знает о Чонине. Но опять же ничего не спрашивает и не комментирует. Вместо этого ударяется в рассказы о своём великом прошлом. — Со времен Французской революции декларируемые принципы свободы, равенства и братства постепенно меняли мир. Выборная система, в том числе и у нас, строилась таким образом, что выигрывал не самый лучший, а кто больше и дешевле «покупал» голоса у представителей несубъектного болота, коих в каждом обществе и каждой стране более девяноста процентов. Данная система изначально заточена на элиту и действующую власть, позволяя им использовать не свои, а государственные ресурсы. В мире реалполитик принципы меняются: никакой платы за лояльность и дань, только оплата служения и конкретной работы. Вместо «заплатите, чтобы мы стали вашими союзниками и не пакостили вам», теперь «возьмите с нас поменьше, только согласитесь нас защищать». Наличие силы не требует моральных категорий и обоснования права. — Такая тонкая политнекорректная картинка, — комментирует Бэкхён, наблюдая за пузырьками в своём стакане. — Если правила не устраивают проводящих игру джентльменов, то меняются правила, — говорит дед, рассматривая сгорбленную фигуру. — Но в наше время рухнули все правила, которые мы знали. И законные, и незаконные. И мы начали их создавать сами. Выживали самые умные и хитрые, что вовремя поняли намёки. Так начинается смешная и показательная для современной Кореи история. Это, кстати, не любят вспоминать верующие в наших святых западных партнёров, не развязавших ни одну войну. Они развязали, просто быстро назад завязали, так как не получилось. Вы — дети мира, а мир, кстати, лучше войны, а когда хорошо, тогда лучше, чем когда плохо. Настоящая победа — это компромисс, который устраивает обе стороны, обеспечивает спокойствие и безопасность. Махновщина заканчивается: кто не понимает — узнает, что «жизнь — боль». Однако, достоверно сказать, кто из архитекторов и управленцев современной системы действовал сознательно, а кто сам ошибался, очень непросто. Это может быть результатом чьей-то недоработки, неточности. Но если мы говорим о необходимости создать на пустом месте возможности для экономического роста страны, то речи о другой альтернативе не было. В то время мы не думали так далеко, нам надо было действовать здесь и сейчас, бить конкурентов, защищать свои интересы. Сейчас такой возможности нет: мир давно разобран по кусочкам. Это я к тому, что потом народ такого насмотрится на ютубах этих ваших и давай выводы делать и рассуждать. — Очень мало людей читают учебники истории, но все любят американский кинематограф. Это типа как снять авторский фильм, содержащий альтернативный взгляд на произошедшие события, — улыбается Бэкхён, встречаясь с старческим, уставшим, но всё ещё живым взглядом. — Ты мне нравишься, — говорит дед и тушит сигарету о пепельницу. — Ты сразу видишь самую суть.