Из огня да в полымя

Бэкхён уже забывает, насколько огромен Сеул. Стоит только зайти в метро, как его тут же сносит безликая толпа, бесконечно куда-то спешащая. Даже в Пусане нет такого ощущения, что он в мегаполисе. Бэкхён выпрашивает у Минхо несколько дней выходных и едет в столицу, чтобы решить некоторые нестыковки по поводу научной работы с Чондэ и заодно повидаться с Луханом. Как только Бэкхён нажимает кнопку звонка, добродушный китаец тут же открывает дверь, будто ждёт его прихода целый день. — Заходи быстрей! — торопит тот его. — У меня для тебя есть кое-что интересное! Бэкхён только округляет глаза, удивляясь чужому энтузиазму, и послушно проходит в помещение за болтающим без умолку учителем. Он звонит Лухану накануне предупредить, что приедет, а тот радостно соглашается встретиться. Они не видятся с самого отъезда Бэкхёна. Лухан ему на прощание даёт контакт на своего друга детства, который также занимается вокалом, и предлагает продолжить занятия у него, раз их с Бэкхёном дороги расходятся. «Жаль пропадать такому талланту», — объясняет Лухан ему свои мотивы. — Как жизнь? Как новая работа? — интересуется Лухан, предлагая Бэкхёну воды. — Да привыкаю потихоньку, — Бэкхён наблюдает за шубутным учителем, что носится по студии и готовит аппаратуру. — Ты же давно там! Сколько можно привыкать? Надо уже подвиги совершать! — Ну, до тех пор, пока окончательно не привыкну. Лухан отличается хаотичностью и ярким проявлением эмоций, что совершенно не является доказательством его непрофессионализма. Бэкхён замечает с самого начала, что тот умеет хорошо чувствовать людей и подстраиваться к ним. Если попадается кто-то сдержанный, желающий работать по правилам, то Лухан и ведёт себя соответствующе. Это, видимо, Бэкхён непоследовательный сам по себе, поэтому и видит своё отражение в чужих действиях. Они распеваются и берутся повторять песни, с которыми Бэкхён уже знаком. Когда Лухан остаётся удовлетворён результатом, они устраивают небольшой перерыв. — У меня к тебе есть предложение, — начинает Лухан, когда разливает им чай. — Меня пригласили на интервью в одну радиопередачу. Мы там будем говорить о музыке, преподавании и так далее. А ты говоришь, что остаёшься здесь до выходных. Так я подумал, что мог бы взять тебя с собой, как своего ученика. — У тебя же много учеников. Почему именно меня? — Бэкхён смотрит на Лухана и пытается понять, шутит тот или нет. — Ну, я подумал, что ты бы мог отлично продемонстрировать, насколько я успешен в своих методиках. — Да я же всего ничего занимаюсь! Вот даже Минсок несколько лет ходит к тебе, по-любому у него лучше выйдет, — Бэкхён не страдает низкой самооценкой, просто музыка не совсем та область, в которой он разбирается. — Ну не скажи! — улыбается Лухан. — Минсок хорош, но боится выступать на публике. А для тебя, мне кажется, не будет проблемой спеть с нами. — Там надо петь?! — восклицает шокировано Бэкхён. — Ты же сказал, что это интервью! — Ты интервью на радио никогда не слышал? Там все выступают с одной или двумя песнями. Мы с тобой могли бы спеть дуэтом, а ребята будут играть. Как настоящая музыкальная группа! Да, я забыл сказать, что у нас есть группа… Бэкхён ничего конкретного не обещает, желая вначале посоветоваться с Минсоком. Лухан даёт ему пару дней на размышление, потому что в случае согласия им надо успеть отрепетировать. — Сдурел, что ли?! — орёт Минсок так, что Бэкхён давится лапшой. — Конечно да! Мы столько сил вложили в твой успех, а ты тут ломаешься, когда есть шанс блеснуть! Ты это слышал, Чондэ? — Слышал, — кивает тот. — Ты продолжай, продолжай. У тебя хорошо получается на него орать. — Я никогда не пел на публике! Да и с вокалом познакомился только несколько месяцев назад. Надо потренироваться вначале, — Бэкхён пытается понять: это сговор или всё-таки стечение обстоятельств. — Какой «потренироваться»?! Ты же всё время поёшь. Так это то же самое! — не успокаивается Минсок. — Какое «то же самое»? Чего тогда ты не пойдёшь вместо меня? Ты же дольше занимаешься! — Что я псих, что ли?! — отмахивается Минсок, но быстро соображает, что говорит. — В смысле, ты-то совсем другое дело! Если откажешься, то мы тебя туда силой приведём и будем рот за тебя открывать. Бэкхён думает, что у него отвратительные друзья, которые всю жизнь решают за него. Как родители, стремящиеся воплотить в ребёнке свои собственные нереализованные мечты. На репетиции Бэкхён слишком нервничает. Он не знает, как держать правильно микрофон, не знаком с правилами выступления на сцене и уж точно не умеет петь для слушателей. Ему кажется, что у него ничего не получится. Но если на конференциях и презентациях от его ошибки не страдает никто, кроме него самого, то сейчас музыканты, у которых есть шанс о себе заявить, могут так и не достичь своей мечты, если Бэкхён опозорится. — Это то же самое, как караоке, — успокаивает его Лухан и смеётся над кислым выражением лица. — Просто будь собой и получай удовольствие. Да, конечно. Особенно когда выясняется, что на радио есть видеотрансляция. В этот момент Бэкхёну становится не до смеха. — Господа операторы! — веселится их ударник. — Если мы не будем выглядеть молодыми и худыми, я вас потом найду и помогу нанести грим. Бэкхёну вообще всё равно, как он будет выглядеть. Ему хватает и того, что память о его недоталанте сохранится для потомков. Он прикрывает глаза, чтобы успокоиться, когда ведущий начинает приветственную речь и знакомит слушателей с гостями. — Я заканчивал Академию современных искусств, а Лухан и Инвон — консерваторию. Мы, можно сказать, все здесь с музыкальным образованием и решили собраться в группу. В большинстве случаев происходит наоборот. — А я доктор медицинских наук, — говорит Бэкхён в микрофон после того, как представляется. — И я здесь совершенно случайно. — Вот это да! — смеётся ведущий. — Как так получилось? — Мне друг предложил попробовать что-то новое. Так сказать, выйти за рамки зоны комфорта. И познакомил с Луханом. — Но ведь музыка должна успокаивать и помогать найти себя, привнести то, что невозможно дополнить чем-то ещё. А тут, получается, она становится вызовом! Насколько сложно обучение, если нет начальной базы? Бэкхён бросает взгляд вправо, где возле стены стоит фортепиано и стойки с микрофонами. Он сглатывает и решает сосредоточиться на вопросе, чтобы не угробить ещё и интервью. В конце концов, вот где его настоящий талант — умение заболтать до смерти. — Наверное, если брать профессиональное обучение, то это так же сложно, как учиться любой другой профессии, — отвечает на вопрос Бэкхён. — Вы должны как бы начать говорить совершенно на другом языке: выучить алфавит, слова, правила и грамматику, избавиться от акцента. В моём случае не было цели достичь какого-то уровня. Скорее понять, как делать правильно то, что я и так делаю. — А вот остальные учились музыке с самого детства, так ведь? — ребята кивают. — А есть ли разница в скорости и сложности обучения у взрослых и детей? Есть ли какие-то особенности в этом случае? — Я придерживаюсь мнения, что маленьких детей нужно учить музыке, даже если они не будут в будущем заниматься этим профессионально, — объясняет Лухан. — Это тонкая, совершенно изысканная настройка нейронной сети. Дело в том, что ребёнка приучают обращать внимание на маленькие штучки. Вот этот звук не такой, как тот, хотя они почти не отличаются. Такие микроштучки: это выше, это ниже, это короче, это длиннее. Очень тонкая настройка, которая сыграет, когда он, например, начнёт писать и читать. Потому что ребёнок не просто будет водить глазами, а обращать внимание на эти микроштучки. Это подготовка к дальнейшей жизни, тяжёлой когнитивной работе. Каждая из этих вещей научно доказана. Родители очень любят решать, что полезно с точки зрения перспективы, и им занятие музыкой кажется развлечением. Я им объясняю так. Что происходит в мозге человека, когда он играет на музыкальном инструменте в две руки? Обе руки производят разные работы. Это страшное напряжение для мозга! Он должен не только управлять мелкой моторикой иногда с огромной скоростью, он должен ещё это не путать, вести две линии одновременно. И это только техника, без упоминания смыслов и эмоций. — Например, у тех, кто играет на скрипке, — помогает Лухану Бэкхён, — та часть мозга, которая ведает моторикой руки со смычком, в два раза больше симметричной части, отвечающей за руку, что держит скрипку. У пианистов такой асимметрии нет. У творцов и художников действительно другие мозги. — Да вы что! — удивляется ведущий. — Тоже самое у танцоров! Музыка вызывает мозговую активность, меняет серое вещество, которое мы думаем, толщину коры, организацию нервных путей в этой коре, — продолжает свою мысль Бэкхён. — Музыка прямо воздействует на то, что написано в том числе и генетически в нейронной сети. Во время музицирования включаются гены, которые обычно молчат. Это не просто вы прошли мимо, и телу приятно стало. — Я у многих музыкантов спрашиваю, как у них обстоят дела со временем, когда они на сцену выходят, — включается в обсуждение парень, что играет на клавишных. — Многие отвечают, что когда они выходят из-за кулис к фортепиано, то у них в голове проигрывается вся пьеса. Но это ведь невозможно: за одну дорогу к инструменту, и чтобы вся! И что, всегда так? «Нет, не всегда», — отвечают многие. Если не проигрывается, то они играют плохо. — Значит, у вас и со временем особые отношения? — спрашивает ведущий. — Да, время для нас как желе, — продолжает клавишник. — Мы можем его сжимать, а потом оно взрывается и в полную форму переходит. — А решает ли что-то в нашем окружении, образовании, времени, в которое мы рождаемся, станем мы гениями или нет? — На самом деле, решают только гены, — мотает головой Бэкхён, потом вспоминает, что слушатели этого не могут видеть. — В момент, когда образовалась зигота, тогда вы и стали гением. Другой вопрос: все ли такие гении смогли реализоваться? Вот сейчас все мучаются, получают лучшее образование, тренируют себя, чтобы быть гениями. Много умных людей, которые заканчивают университеты. Но они нечувствительные. Я ни в коем случае их не ругаю! Просто описываю. Они как будто искусственные, но ведут себя, будто они «на самом деле». Им дали инструкцию, соответствующую данному периоду времени: сейчас такие брюки носят, нужно в винах понимать, на такие темы рассуждать. Возможно через пятьдесят лет им другую инструкцию напишут, что надо, например, интуицию подключить. Они всё это знают, они слова все эти скажут. Но при этом чувствительности к изменениям в системе у них нет. Забыли развить в детстве. Упустили. — Пианистов много, — соглашается ведущий, — но музыкант один. Знаете, многие цитаты мне уже надоело говорить. Но они так хороши, что я вынужден повторить. Эйнштейн: «Интуиция — священный дар. Разум — покорный слуга». Это физик говорит. — Именно поэтому он и гений, — Бэкхён смотрит на Лухана: интервью-то его, а болтает Бэкхён, но тот тоже его слушает, забывшись. — Открытия и крупные прорывы не делаются с помощью логарифмической линии или шумерских счëтов, которые мне очень нравятся, кстати. Открытие сваливается на человека с большим полем ассоциаций, но при этом только профессионал в своей области сможет что-то сотворить. Одарённость — это генетика. Моцартом и Эйнштейном можно только родиться. Ими невозможно стать. Зато родиться и не стать гением вполне возможно. Это задача родителей — рассмотреть потенциал. На самом деле, ребёнка можно сразу обучать высшей математике, только потому что он не знает, какая это сложная вещь. Для него всё сложно. Он не знает, что это сверхзадача, он думает, что это «одна из». — Почему-то все родители, у которых дети увлекаются музыкой, сразу считают, что их ребёнок — это обязательно Моцарт, — продолжает мысль Лухан, и Бэкхён с облегчением выдыхает. — В крайнем случае Бетховен. Кстати, вот, например, Бах. Почему даже спустя столько столетий его музыка продолжает дополнять человека, будто возвышает его? В дневниках Бергмана есть мысль, что Бах не допускал силы зла в свою музыку. Не давал злу право голоса. — А бог существует? — спрашивает ведущий, хитро улыбаясь. — А встречный вопрос, — парирует Бэкхён. — А бесы есть? — До Баха не было, — поспешно отвечает мужчина, вынуждая всех рассмеяться. — Сейчас интересный век пошёл! — продолжает Лухан. — В музыке с потрясающей скоростью играют, хотя физически невозможно, чтобы биологическое существо так двигалось. Но пауз становится всё меньше. Их почему-то обязательно стараются заполнить. Одна группа учёных в Стэнфорде занималась исследованием, что именно в период паузы у искушённого слушателя в мозгу идут особые процессы. Но если вернуться к теме о музыкантах и просто пианистах, то я как-то обедал в научном центре. Там бывают и музыканты, целое отделение. И я подсел к профессорам и спросил, а знают ли они музыканта Сон Мугëна: у него очень много международных наград, и он признанный гений. Я даже смог побывать на концерте, потому что был знаком с его учениками… Ну, неважно. Но стоило им только услышать имя, то на их лицах что-то промелькнуло неясное. И один из них сказал: «Да, но он играет слишком быстро и слишком громко!» Я тогда понял, что продолжать с ними общение будет весьма проблематично. И вообще, мы не даём вопросы задавать. Всё говорим и говорим, — Лухан переглядывается с Бэкхёном, и все вокруг немного отмирают. — Нет, мы… Это… — ведущий прочищает горло. — Мы с огромным удовольствием слушаем. — Или сейчас новый тренд: музыка для животных и цветов, — предлагает очередную мысль Лухан. — Нет ли в этом больше жеста, чем смысла? — наконец-то возвращается к своей роли ведущий. — Зависит от того, какую позицию занимает человек в этой философии, — аргументирует Бэкхён. — Лично мне страшно уступать место растению. Я боюсь, что растение, заняв это место в концертном зале, уже не захочет его освобождать. — А вот что тогда можно сказать о гениальности, если нейросети способны нарисовать копию картины великого художника, и её при этом невозможно отличить от оригинала? Как отличить гения от его копии? — поступает следующий вопрос. Бэкхён смотрит на ребят, но те ожидают ответа от него. Это опять начинает быть похожим на лекцию в его исполнении. Но раз уж ему так доверяют… — Талантливые люди способны делать то, что до них не делалось, гениальные — что никто даже подумать не мог. Нейросети всего лишь перебирают, комбинируют по определённым законам уже имеющуюся информацию, без возможности творческого переосмысления. Психофизическая проблема нисколько не менее острая, чем она была во времена Беркли и Локка. От того, что у нас в руках находится не штангенциркуль и карандаш, а суперкомпьютер, ничего не меняется. Для примера, наш мозг потребляет энергию в двадцать пять ватт! Такую лампочку можно только в холодильнике найти, если вдруг решитесь поискать. А суперкомпьютер потребляет энергию небольшого города. — Как там пелось в старой песенке? — смеётся ведущий. — «Неужели в две тысячи первом году нам заменят сердца на транзисторы?»* Бэкхён выставляет перед собой руку и начинает объяснять на пальцах. — Я подумал, что согну палец, — говорит он и указывает на ведущего. — И вот я согнул палец. Что произошло? — Нервный сигнал? — А что произошло между тем, как я подумал, и мозг послал сигнал? Ответ до сих пор не ясен. Поэтому человечеству не создать искусственный интеллект, пока оно с этим не разберётся. Раньше считалось, что правополушарные — это художники, а левополушарные — это математики. Но это не так! Математик часто действует интуитивно, а художник высчитывает, сколько и какой краски взять, чтобы получился нужный мазок. Только правое полушарие обладает, так называемыми, размытыми множествами, и когда дело касается открытий или прорывов, то это его работа. Компьютеры прорывов не совершают. С их помощью делаются открытия. Например, работа в области генетики без суперкомпьютеров невозможна, — Бэкхён делает паузу и отпивает немного воды, и думает о том, что давать интервью на радио очень приятно: у слушателей нет возможности не согласиться. — Тогда такой вопрос: а зачем мы вообще в эту игру играем? Чтобы свою лень удовлетворить? Я только «за»! Если исчезнет стиральная машина или микроволновка, то я отказываюсь продолжать. Чтобы «они» делали за нас всё остальное? То тогда чем мы займёмся? И разговоры про креативность давайте отложим. Столкнулись мы с одним таким программистом из Силиконовой долины. Подтянутый такой, красивый. Он нам в лицо рассмеялся: «Ой, да бросьте! У нас сейчас такие программы, что они Моне могут выдавать по восемь штук в секунду». Они какие-то эмоционально пустые люди, им доказать ничего нельзя. «Сейчас мы все нейроны рассмотрим, и всё будет ясно. Просто подождите». Ничего не будет ясно. Если вы Библию рассыпите на буквы и посмотрите, сколько там будет гласных, встречающихся за согласными, это никаким образом не ответит ни на какой вопрос. Кроме одного: что тот, кто этим занимается, не знает, где себя применить. Нужна новая парадигма, а не ещё восемьдесят тонн данных. Может, математика действительно рассыпана во вселенной, музыка рассыпана во вселенной. Фокус только в том, что доказать этого нельзя. — Значит, не стоит пока ждать появления искусственного интеллекта? — Насколько я знаю, пока нейросети не удалось научить понимать контекст: контекст высказывания, контекст события, контекст идеи. Для человека же это очень важно! Контекст кардинально меняет смысл и значение многих вещей. В шутку можно было бы привести два примера. В первом, на вопрос «сколько стоит?» правильным ответом будет «мы продаём или покупаем?». Во втором, на вопрос «который час?» отвечают «извините, я не местный». Проблема понимания вообще не вычисляется математически. Перед нами программа искусственного интеллекта высокого класса. Она может за три минуты прочитать всю библиотеку мировой классики, всё запомнит и выводы сделает. А если задать каварный вопрос «она поняла, что она сделала?», вот тут и будет проблема. Предлагаю оставить сейчас за скобками вопросы о том, а можно ли этому научить в принципе, и что будет, если этому научить удастся. Я на сегодня придерживаюсь той точки зрения, что проблема обучения «пониманию» нейросетей носит неслучайный характер, и, если даже в частных случаях, вроде машинного перевода, и будет достигнут прогресс, полностью эта проблема преодолена не будет. Пока отношение к этому можно выражать только в категориях «верю — не верю». И в этом смысле я остаюсь пессимистом, а значит оптимистом в отношении роли людей. Вот если у машин появится рефлексия и «я», тогда нам конец. — То есть они на нас нападут? — Нет, — качает головой Бэкхён на вопрос ведущего. — Тогда они становятся субъектами права. А это значит, что их нельзя будет выключить. Или стереть. Потому что это убийство. — Если вы так говорите, то зачем тогда человечество пытается изучить мозг и создать искусственный интеллект? — Потому что это интересно? Проблема только в том, что мы недооцениваем тот объект, который изучаем. — А какую позицию вы занимаете в группе? — Я чисто условно в группе, — Бэкхён даже теряется, как должен ответить: слишком неожиданный вопрос. — Он вокалист, — отвечает за него Лухан. — И вы его к себе взяли, чтобы он пел?! Студия взрывается смехом, а Бэкхён хлопает глазками, захваченный врасплох таким финалом. Он успевает забыть о своей новой роли, увлёкшись разъяснениями, и теперь волнение возвращается, напоминая о себе учащëнным сердцебиением. Ведущий предлагает им выйти к импровизированной сцене, где уже приготовлены и настроены инструменты. Ребята рассаживаются по своим местам, Лухан берёт гитару и занимает место возле второго микрофона. Бэкхён вначале перетаптывается на одном месте, но потом старается взять себя в руки и расслабиться. Ноги не хотят держать ровно, а руки вообще периодически нервно дëргаются. Бэкхёну часто говорят, что по нему сразу видно, когда он нервничает. Вроде давно уже умеет справляться со страхом перед живыми выступлениями, но этот случай не укладывается в его обычную практику. Чëрт побери, петь на сцене — это не то же самое, что рассказывать о своих исследованиях! Бэкхён без понятия, как здесь возможно импровизировать и применять своё остроумие. Да и на камеру он работать не умеет — дополнительный стресс. Вот она, висит прямо перед его носом и записывает каждый его жест в свою память. Поэтому Бэкхён медленно выдыхает, как его учит Лухан, и пытается представить, что он один в своей гостиной и просто решает спеть пару любимых песен. Само собой, ни капли это не помогает. Ребята начинают играть, а Бэкхён крепкой хваткой вцепляется в микрофон. Они с Луханом успевают распеться ещё до интервью, поэтому Бэкхёну не составляет труда попадать в тональность. Но для себя он делает пометку, что надо поработать над тем, как двигаться во время выступления, потому что он бесконечно наступает на кабели и делает много лишних жестов. И даже успевает перепутать пару раз слова. Хорошо, что хоть не в совместных с Луханом партиях. — So please don't speak, my heart is having trouble with the beat, beat, beat. So try to take it slow.** Бэкхён даже сам остаётся доволен тем, как звучит сейчас. Лухан рядом улыбается, значит получается неплохо. — Я вижу, что обучение у вас действительно высоко-профессиональное! — комментирует ведущий. — Я бы даже сказал высоко-интеллектуальное, — смеëтся Лухан. Бэкхён скромно улыбается, пряча румянец. Сердце до сих пор колотится от пережитых эмоций. Он слушает, как им делают комплементы и хвалят его голос, а сам думает: «Я что, только что спел на радио?!» — Ребята! Спасибо вам! Вы… Вы меня просто другим человеком сделали! Столько удовольствия просто от общения я давно не получал, — завершает передачу ведущий. — А вам, дорогие радиослушатели, я желаю учиться дружить со своими генами, бесов отправлять туда, откуда они пришли, и не грустить! Всё будет хо-ро-шо! После эфира они заходят поужинать, чтобы «отпраздновать дебют». Все перевозбуждённые и болтают без умолку, обсуждая интервью и вспоминая свои ляпы. — Я думаю, всё классно получилось! — говорит ударник, поднимая бокал с пивом и чокаясь с остальными. — Надеюсь, что всё не испортил, — жалуется Бэкхён. — Я вроде кратко старался говорить, но всё равно некоторые детали были лишними. — Да ты что! — не соглашаются с ним ребята. — Вообще в самый раз! — добавляет клавишник. — Умные люди на самом деле такие классные! И не часто встречаются. Вот так наткнёшься на кого-нибудь, и даже отпускать не хочется. Мне кажется, что человек, который умеет использовать свой мозг, ну прям секси! Все хохочут и разливают по бокалам очередную порцию пива. Бэкхён счастливо улыбается и чувствует, что тоже заражается общим восторгом. Ему кажется, что они, как профессионалы, начнут высмеивать его промахи, но ребята вообще не упоминают ничего подобного. Недовольных нет, и это здорово. — Так мы хоть выглядим не инфантильными неудачниками, решившими построить творческие карьеры, — продолжает мысль Лухан, — а как те, кто серьёзно относится к своей профессии. И спел ты классно! У меня бы так здорово не получилось. Надо сказать, что Бэкхён теперь рад подвернувшейся возможности. Ему иногда нравится примерять на себя роль рок-звезды, когда он поёт в душе или идёт с друзьями в караоке. Только сейчас он выступает по-настоящему и в настоящей группе. И ощущение такое, будто крылья вместо рук вырастают. — У нас для тебя есть предложение, — говорит Лухан и переглядывается с остальными. — Мы подали заявку на участие в фестивале, который будет проходить в Пусане через месяц. Давай с нами! — Ну, это как-то уже совсем серьёзно! — шокировано смотрит на них Бэкхён. — Я даже не знаю… Одно дело петь, когда всего лишь пара людей тебя слушает, другое — когда их намного больше. Да и нет у меня подобного опыта. — Сегодня намного больше людей слушало, чем тебе кажется. И вообще, всё будет то же самое! — пытается убедить его Лухан. — Когда ещё такая возможность предоставится? — Ну, ладно, — Бэкхён соглашается, немного подумав. Действительно, когда ещё будет такая возможность? Они заканчивают посиделки шумными тостами за свой успех и расходятся по домам. Бэкхён чувствует, что его переполняет эйфория. Та самая, что бывает в моменты, когда получается перебороть себя и совершить маленький подвиг. Он достаёт телефон и перечитывает пропущенные сообщения от Чонина. «Добавил к своему каналу чат для обсуждений. Я без понятия, как оно выглядит со стороны посетителя. Посмотрю». «Поглядел. Я даже не думал, что столько людей набежит писать всякое. Понял, осознаю, думаю, соображаю». «Отвязал от канала чат. Эксперимент продлился полчаса. Подписчики, конечно, офигенные, но их жесть как много!» «Слушал передачу. Ты просто потрясающий!» Бэкхёну уже даже привыкать не нужно к сводке того, что делает Чонин за день. Это его новая тактика напоминания о себе, возникшая после молчания со стороны Бэкхёна. Чонин просто пишет и пишет, делясь своими мыслями, и не требует ответа. Зато у него неплохо получается разбавлять день остроумными шутками, когда Бэкхёну стреляться хочется от будто инопланетных людей на работе. Умные люди секси, да? А если умный человек ещё и привлекательный? Бэкхён пишет короткое сообщение, стараясь слишком открыто не улыбаться, прячет телефон в карман и бежит на станцию метро, чтобы лично расспросить Минсока и Чондэ, что они думают о его выступлении. «Не хочешь сходить на свидание?»