Дела минувших дней

      — Куда ты так собралась? — поинтересовался Сакумо, оглядывая Цунаде с головы до ног: ее наряд был неподходящим для предстоящего путешествия.       — Что не так на этот раз? — недовольно проворчала она.       — Слишком красиво, — сказал и отвернулся, чтобы прицепить себе пояс с револьвером.       — Тогда я не знаю, куда еще проще! — вспылила она. — Даже нищие уже так не ходят!       — Конечно, не ходят! Потому что если они будут так одеваться, им никто не поверит. Вот, держи! — сказал и протянул ей кимоно: когда-то оно было темно-зеленого цвета в белую клеточку, а сейчас — желто-коричневое, застиранное до дыр, и такой же ветхий пояс-оби серого цвета. На ноги ей следовало одеть ношенные дзори, а голову прикрыть растрепавшейся соломенной касой.       Сакумо спиной чувствовал, как его прожигает недовольный взгляд. Сам оделся в застиранные хакама, которые раньше были темно-синего цвета, а сейчас стали серыми. Хаори и пояс мало чем отличались от его хакама — такие же ветхие.       — Где ты все это взял? — спросила, не скрывая брезгливости к вещам. — И куда прикажешь мне прятать клинок?       — Там, где я брал, этих вещей уже нет, — заметил с иронией, но поспешил успокоить: — Не переживай, все чистое. Оружие спрячешь, как обычно. Думаешь, мне приятно ходить в лохмотьях? Цунаде, это все для нашей безопасности: неизвестно, сколько ублюдков ходит на дорогах ночью.       — Хорошо, пусть будет по-твоему, — сказала и принялась собирать дорожную сумку, точнее, это было уже не ее привычным кожаным саквояжем, а плетеной заплечной корзиной, как у деревенской. Туда пришлось переложить аптечку и медицинский инструмент.       — Эй, а это нам точно понадобится?       — Не смей больше перечить! — Свои слова она подкрепила грозным взглядом в сторону мужа.       Поиски любого упоминания о роде Сенджу наконец увенчались успехом, хотя это сложно было назвать таковым. В архиве Саппоро сообщили, что женщина с такой же фамилией проживала в поселении около озера Шиккоцу. Насколько помнила сама Цунаде, там жила старшая сестра ее отца, у женщины было двое сыновей, но те умерли еще до ее рождения. К этому времени наверняка тетки нет в живых, но прийти в ту местность и выспросить жителей было необходимо.       Когда Цунаде полностью собралась, Сакумо снова осмотрел ее и, удовлетворенно кивнув, пошел с ней к выходу. Путь предстоял неблизкий и не менее опасный. Даже если в газетах не писали о нападениях беглых арестантов или бывших каторжников, это еще не означало, что их не было. Если не повезет с попуткой, то большую часть дороги придется пройти пешком, а если не получится найти рекан у дороги, придется переночевать под открытым небом. К середине следующего дня они планировали быть на месте.       В Саппоро жара не прошла и за неделю, но за чертой города воздух был свежее, лицо обдувал легкий ветерок. По обе стороны от дороги тянулись поля: после колонизации власти превратили Хоккайдо в процветающий край. Цунаде при любом удобном случае отпускала едкие замечания в адрес политики на острове и всячески игнорировала перемены в лучшую сторону, но Сакумо помнил статистические заметки из учебников военной академии и сравнивал нынешние из газет, которые были в разы выше, чем в предыдущие годы.       Часто задавался вопросом, чем вызвано ее неприятие: неужели тем, что ей пришлось прожить в деревне почти десять лет? Вспоминал себя, когда оставался в деревне дольше, чем на месяц, и приходилось едва ли не выть от скуки, а сейчас не понимал Цунаде, что двигало ей когда она осталась там на долгое время?       — Ты не брала с собой тетрадь? — задал вопрос ради того, чтобы начать разговор.       — Нет, взяла на всякий случай несколько листов и карандаш, вдруг придется записать что-нибудь важное. А почему ты спрашиваешь?       — Хотел узнать, успеешь ли дописать к возвращению домой?       — Я думала, что ты знаешь, читаешь же иногда.       — Не ты ли мне запретила еще в Хакодатэ? — улыбнулся он.       — Не знаю, что на меня тогда нашло. Читай, я и для тебя это пишу, хотя с каждой страницей начинаю все больше понимать саму себя и многое переосмыслила.       — На чем ты сейчас остановилась?       — На том, как мы жили с Какаши до переезда в Токио, — Цунаде сейчас произнесла именно те слова, которые он хотел услышать, но спросить прямо не смог. Он считал себя в неоплатном долгу перед ней за то, что она воспитала его ребенка. Многое знал по ее рассказам, но главное так и осталось тайной: что придавало ей силы?       — Вот как?       — Вернемся, почитаешь, — пожала плечами и продолжила идти.       — Ты прожила там столько лет и никуда не выезжала, а на меня уже через месяц нападала хандра.       — Почему не выезжала? Мы с Джирайей и Какаши несколько раз были в Осаке, но больше, чем на неделю не могла отлучиться, — сказала и резко повернулась к нему. В ее взгляде промелькнул холодок, что заставило Сакумо насторожиться. — А у тебя, как ты говоришь, начиналась хандра? Серьезно? — усмехнулась, глядя на него.       — Не смотри на меня так. В деревне каждая вещь напоминала мне о первой жене, и когда ее не стало, боялся возвращаться туда. Хотел устроить Какаши в кадетский корпус, но сама знаешь, как вышло.       — Ты не подумай, что я тебя осуждаю. Первое время мне было очень трудно, но я б тоже могла его забрать в Токио в тот же год и точно так же устроить в пансион или еще куда-нибудь. Но осталась там. Знаешь, почему? Какаши нужен был взрослый, тот, кто бы смог повести за собой. По себе помню, что в детстве этого не хватало, пока не появился Ёшитойо-сенсей.       — Как ты смогла там выжить?       — Хм, если бы не переписка с Орочимару, давно бы свихнулась. Только он и помогал мне, когда остальные искали для себя выгоду в моем положении.       — Разве твой муж не помогал тебе?       — Знаешь ли, здесь дело не в материальной помощи. На какое-то время Джирайя дал нам с Какаши почувствовать, что мы настоящая семья, но это было не до конца честно — как с его стороны, так и с моей. Я ведь ответила ему, потому что надеялась заполнить пустоту в сердце. Думала, что вот так просто получится, но не понимала, насколько ошибалась. Есть такие переломы, которые не срастаются до конца жизни.       — А сейчас? — тихо спросил он. — Сейчас все срослось?       — Сакумо, мне до сих пор не верится, — улыбнулась ему и дотронулась его плеча, будто хотела проверить, не исчезнет ли он?       Остальной путь они прошли молча, с Цунаде было приятно и помолчать, не вызывая неловкости.       Вдали была видна вершина горы Энива, еще не выбеленная снегом, за ней озеро Шиккоцу — его пока не видно, однако уже завтра днем они окажутся там. На другом берегу озера — вершина Фуппуши и еще дальше Тарумаэ, откуда поднимался столб дыма. В местных газетах писали, что в этом году вулкан проснулся после почти двухсотлетней спячки и периодически извергается, однако их путь должен закончиться в районе озера, если, конечно, повезет встретить кого-нибудь, кто помнит Сенджу.       Цунаде шла на несколько шагов впереди, будто старалась прийти быстрее. Сакумо смотрел вслед и откровенно любовался ее фигурой. Сколько бы лет ни прошло, его жена оставалась такой же, какой он встретил ее в столичном госпитале. В ее взгляде плескался целый водоворот эмоций: если она любила или ненавидела, это было от чистого сердца, по-настоящему, без притворства. Часто боялся представить себе, как она жила без него все эти годы и сколько было пролито слез. Ее слова про переломы, которые не срастаются, еще раз напомнили, что у них украли целую жизнь. Запретил себе думать, как бы все обернулось, вернись они вместе с войны, однако сердцу не прикажешь, и нет-нет, но пробегала подобная мысль.       Начинало вечереть. По дороге к озеру не было привычных станций для путников — это не Токкайдо, здесь многое было иначе. Ближайшее поселение было в районе Энивы, там жили золотодобытчики, но если двигаться с той же скоростью, будут там после полуночи. Придется заночевать в лесу. Это было не менее опасно, чем продолжать путь ночью, но револьвер на поясе вселял уверенность в своих силах.       — Ты еще не устал? — обернулась Цунаде.       — Нам пора искать место для ночевки, давай отойдем в сторону от дороги.       — Я бы отдохнула и продолжила путь.       — Солнце уже низко, сейчас опустится за горы, и насупит темень. Не хотелось бы встретиться с медведем.       — В этом ты прав, такую тварь даже пуля не всегда берет.       Когда перед ними заплясали всполохи костра, Сакумо предложил Цунаде лечь спать первой, но она отказалась и осталась дежурить до полуночи. Долго смотрела на огонь, потом перевела взгляд на спящего мужа и вспомнила, как он спрашивал, что помогло прожить в деревне столько лет. В первую очередь, любовь и чувство долга перед человеком, которого столько времени считала умершим. А поддержка Орочимару чувствовалась в каждом его письменном слове, и действительно, если бы не он, свихнулась бы в первый же год.       Сейчас, когда все наладилось само собой, можно было только радоваться каждой минуте, проведенной с мужем. Очень хотела запечатлеть счастливое время — надо бы сходить к фотографу, но сейчас где цивилизация и где они? Цунаде достала листы бумаги и карандаш. В последний раз ей приходилось рисовать на лекциях по анатомии еще в медицинской школе, а мгновение нужно было запечатлеть сейчас.       Занесла руку с карандашом над бумагой и посмотрела на Сакумо: он спал на боку, подтянув под себя ноги, локоть положил под голову, а на лицо попадали отсветы костра. Ее муж был красив: отросшие серебристые волосы и точеные скулы оттеняли мужественные черты его лица. Эта красота была особенной для Цунаде. Сделала несколько штрихов и дело пошло само собой, будто рукой водила не она, а кто-то другой, как и она, желающий запечатлеть момент. На бумаге нечеткие линии сплетались в тени и полутона, превращаясь в рисунок.       За весь вечер, пока рисовала, ни разу не посмотрела на карманные часы. Темные ветки деревьев по цвету полностью сравнялись с ночным небом. Цунаде сделала последний штрих на бумаге и посмотрела на мужа: он все так же спал. Захотела встать, размяться, но под ногой предательски хрустнула ветка, и в ту же секунду Сакумо распахнул глаза. Ей следовало быть осторожнее, зная, насколько чутко он спит.       — Я долго спал?       — Не знаю, не считала, — ответила ему и подавила зевок. — Пока рисовала, время и прошло.       — Ты рисовала? — спросил он и, кажется, окончательно проснулся.       — Да, — ответила, демонстрируя свой рисунок. — Смотри, похоже?       — Ох, это я?! — удивился, рассматривая каждый штрих под отсветами костра. — Но почему такой красивый?       — А каким тебе еще быть?       — Не знаю, — улыбнулся и снял с себя хаори. — Ложись, пока спальное место теплое, и надень вот это. — Он приобнял ее плечи и завернул в одежду.       Несмотря на дневную жару, к полуночи похолодало. Сакумо поёжился и посмотрел на карманные часы: до рассвета еще долго. Подбросил веток в огонь и сел рядом. Все еще был приятно удивлен рисунком и сейчас рассматривал ее спящую, жалея, что совершенно не умел рисовать. Она была красива, и время никак не изменило этой красоты. Часто отшучивалась, мол, она такая, потому что в детстве упала в источник с омолаживающей водой.       Днем лес был полон звуков, но сейчас, глухой ночью, вокруг них наступила тишина: кроме тихого шипения, потрескивания костра и ровного дыхания Цунаде ничего не слышно. Около огня было слишком тепло, даже жарко. Сакумо ослабил ворот нижней рубашки и застыл, рассматривая языки пламени. Было в них нечто медитативное, останавливающее ход внутреннего диалога. Перед огнем время останавливалось: можно было так просидеть и час, и год, и хоть несколько столетий.       Неизвестно, сколько прошло времени, но по спине пробежал предутренний холодок. Сакумо краем глаза заметил, как жена во сне сбросила с себя покрывало. Присмотрелся и заметил, что ее дыхание участилось, ресницы задрожали, а меж бровей пролегла складка. Она резко повернулась на бок, потянулась руками к своему лицу, но вместо того, чтобы провести ладонями по щекам, расцарапала лицо ногтями.       — Цунаде! — тихо позвал ее, надеясь разбудить. Она не откликнулась, и пришлось позвать снова, уже громче. — Цунаде, ты слышишь меня?!       Когда она не проснулась и на этот раз, подошел к ней и взял за руку, будто хотел вытянуть из сна. И это подействовало: она резко села, широко открыла глаза и часто-часто дышала, будто не могла насытиться воздухом.       — Прости, я напугала тебя? — спросила, когда смогла прогнать обрывки сна и совладать с дыханием.       — Это всего лишь сон, — постарался успокоить и набросил ей на плечи сброшенное покрывало.       — Мне редко снятся сны, особенно такие, — начала она. — Привиделось, что меня кто-то бросил в воду и я тону. Отдаленно слышала, как ты зовешь меня по имени и чувствовала, как вытягиваешь из воды. Когда я оказалась на берегу, там стоял Ёшитойо-сенсей и пристально смотрел на меня. Вот и весь сон.       — Иди ко мне, можешь лечь здесь, еще слишком рано.       — Сколько уже?       — Шестой час.       — Скоро рассветет, давай постепенно собираться в дорогу.       — Как скажешь.       Утренний туман еще стелился по дороге, когда они вышли в путь. Прохлада заставляла двигаться быстрее, а Цунаде еще и подгоняла мысль, что сегодня, наконец, узнает что-нибудь о своих корнях. С каждым шагом Энива становилась все ближе и ближе. Вершина, освещенная утренним солнцем, ярко слепила глаза. У подножия горы поселение золотодобытчиков было почти безлюдным — все на промысле. Встретилась кухарка, но та была слишком молода и по виду не из местных.       Судя по карте, следующее поселение должно быть у берегов озера. Дорога плавно шла на подъем. Справа внизу шумел ручей или речка, но на карте водоток посчитали достаточно мелким, чтобы отмечать. По обе стороны возвышались лиственные деревья, еще не тронутые осенней желтизной. Высоко в ветвях было слышно пение птиц, лес был полон живности, но ни одного человека больше не встретилось.       — Если мы никого не встретим, наше путешествие будет без толку, — иронично заметила Цунаде.       — Мы еще не дошли до места назначения, а ты уже готова опустить руки?       — Просто говорю, как может быть на самом деле.       Сакумо хотел ответить ей, но удержался, чтобы не породить целый поток едких фраз с ее стороны. Цунаде нервничала, да и он тоже: они идут навстречу неизвестным людям, которые, по их мнению, должны поделиться с ними информацией. Если его жена жила в Хакодатэ до совершеннолетия, и за все время с ней никто из родственников не связался, значит, были причины. Возможно, уцелевшую семью удерживала мысль о том, что ее отец принимал непосредственное участие в деле республиканцев? Возможно, никого в живых не осталось — эта мысль Сакумо нравилась больше, потому что с мертвых никакого спроса. Куда хуже будет, если родственники остались, но видеть ее не желают ни при каких обстоятельствах.       Поток размышлений прервал звук, похожий на охотничий рожок, но более звучный от эха в долине. Звук раздался ближе к ним, будто перекликался с первым.       — Саннины? — удивилась Цунаде вслух.       — Кто? — переспросил Сакумо.       — Отшельники с гор, — пояснила она. — Разве никогда не слышал?       — Это как-то связано с айнами?       — Да причем здесь они? Саннины молятся, кормят и носят с собой изваяние ками-сама. Но не любят почем зря выходить в мир. Они живут высоко в горах и спускаются к людям, когда окончательно похолодает.       — Как они там выживают, если не охотятся, как айны?       — Честно, не знаю даже. В теплое время года их не встретишь, они идут к людям, когда совсем есть нечего. Когда жила в Хакодатэ, им подавали мелкие монеты, вареный рис на пропитание или старую одежду, чтобы прикрыть наготу, а когда…       Не успела она договорить, как на дороге из-за поворота показалась большая лохматая черная собака. Она бежала прямо на них, оглашая лес громоподобным лаем. Сакумо оттеснил Цунаде плечом с дороги и схватился за револьвер. Раздался выстрел в воздух. Уши моментально заложило от громкого звука, но собаку это не остановило.       Звук рожка прозвучал совсем близко — это и остановило пса. Значит, его хозяин рядом, но не показывается, ждет.       — Зачем ты стрелял? — прошипела Цунаде и уже громче проговорила: — Эй, саннины, мы с миром!       — Мирно пришли застрелить нас? — из-за дерева послышался мужской голос. — Знавали таких. Ради чего? Золота у нас никогда не было!       — Я ищу свою семью! Мне нужны Сенджу. Может, слышали о них? — спросила она, выйдя из-за спины Сакумо с выставленными впереди себя раскрытыми ладонями.       В ответ с разных сторон прозвучал легкий свист. Не обращая ни на что внимания, Цунаде опрокинула Сакумо на землю, чтобы спасти от отравленных стрел. Пока они находятся на середине дороги, укрыться будет сложно. Сакумо подпихнул ее в бок, двигая в сторону зарослей. Это она понимала и сама, только двигаться было все тяжелее и тяжелее — отравленная стрела попала в раскрытую ладонь, и яд разносился током крови по телу.       — Перетяни мне руку повыше локтя, — сказала ему из последних сил, стоило им скрыться от потока стрел.       Реакция Сакумо показалась ей молниеносной: он сдернул пояс со своего хаори и сделал, как она сказала, чтобы остановить распространение яда.       — А теперь отрежь, то есть вырежь пораженные ткани. — Мало того, что слова стало слишком трудно выговаривать, так еще и в горле пересохло и запершило.       Он успел полоснуть её по руке ножом, чтобы выпустить отравленную кровь, но сзади услышал приглушенные шаги: саннин решил скрыться, пока отвлек своего врага. Нельзя было его упустить.       — Стоять, скотина! — взревел Сакумо и мгновенно очутился рядом с саннином.       Резким движением дернул отшельника на себя, сбивая с ног. Он упал, роняя с плеч ветхую одежонку из рисовой соломы. Сакумо вмял его лицом в землю и заломил руки за спину. Взгляду открылось чужое предплечье с татуировкой. Этот знак был до боли знаком ему: девяносто четвертый год, дорога из Пеньянга, короткий привал на полпути в Сеул и сумасбродная идея одного из товарищей по команде сделать каждому из них шрам и заполнить рану чернилами.       Приступ головной боли, такой знакомый и почти забытый, заставил Сакумо потерять равновесие и выпустить саннина из хватки.