Записки Мышонка — принца и волшебника

Блейз не стал терзать меня вопросами, а больше о ночном происшествии никто не знал. Поэтому за завтраком все вели себя как обычно. Кроме, пожалуй, Тео, который наорал на Винсента и Грегори и теперь сидел совершенно один, мрачный и молчаливый. Блейз и Драко поглядывали с любопытством, а девчонки шептались. Я даже слышал версию о том, что Блейз и Тео наконец-то подрались, но, конечно, Блейз победил, вот Тео и бесится. Я размышлял о том, что заставило Тео попытаться убить директора. Очевидно, он предпринял эту попытку не по своему желанию. Была ли это инициатива его отца или приказ Риддла? Убрать своего грозного соперника руками мальчишки-недоучки — план, на первый взгляд, безумный. А если подумать — кто, кроме ученика, может подобраться к Дамблдору так близко? Любой новый педагог привлекает слишком много внимания, а завербовать кого-то из постоянного учительского состава почти невозможно. Мне не были известны взаимоотношения декана Снейпа с Риддлом. Продолжает ли декан шпионить и играть даже не на две, а на три стороны? Если да — почему Риддл не поручил убийство ему? Вопросов было слишком много, а возможностей строить хоть сколько-нибудь толковые теории — слишком мало. Директор завтракал как ни в чём не бывало. Мазал масло на булочку, шутил с профессором МакГонагалл, о чём-то спрашивал хмурого декана, а потом через его голову переговаривался с профессором Слагхорном. Вообще, выглядел даже доброжелательнее, чем обычно — будто объявили, что Рождество наступит в этом году на месяц раньше. Кинув взгляд на гриффиндорский стол, я задумался о Гарри. Одно дело — строить предположения, и совсем другое — получить им однозначное подтверждение. Итак, Гарри, действительно, крестраж. Возможно, случайный. И не факт, что Риддл знает об этом. Если вспомнить, сколько раз он пытался Гарри убить — точно не знает. Ещё дня два я крутил эти мысли, но потом невольно отвлёкся на школьные дела, по большей части — на попытки запихнуть в голову основные положения международного магического законодательства в сфере трансграничных перемещений. Плюс в том, что Европа не признавала прецедентное право, так что нужно было всего лишь разобраться с основными документами. А минус — в том, что основные документы по большей части писались в семнадцатом веке и с тех пор не обновлялись. Делая перерывы между чтением постановлений, я развлекался тем, что воображал себе ощущения человека на ковре-самолёте. Запрещены они были только в Британии и в Голландии, а по остальной Европе летали совершенно свободно. Вообще, у нас с полётными средствами какие-то проблемы. Ковров-самолётов нет, летать на драконах нельзя. Артур Уизли как-то создал летающую машину — и та стояла в гараже, потому что разрешения на использование никто бы не дал. Рон недавно жаловался, что Билл в итоге продал кому-то «Фордик» за большие деньги. Не иначе как в коллекцию. Впору задуматься о мощном лобби производителей мётел. — Что думаешь? — раздался у меня над ухом голос Гарри. — О коврах-самолётах? — Об этом. Поверх шестого тома «Законов Европы» легла короткая записка почерком Дамблдора: «Гарри, если ты располагаешь временем, пожалуйста, зайди в мой кабинет сегодня в семь вечера. Я надеюсь, что твоя неделя прошла хорошо». И намёк на пароль — мармеладные червячки. Я перечитал записку трижды. Я сам рассказал директору, что Гарри знает о крестраже Риддла и о том, что уроки окклюменции были всего лишь прикрытием. И всё же он назначил Гарри встречу, ничего не уточнив и не объяснив. Подвинув соседний стул, Гарри устроился рядом. Кинул взгляд на мои конспекты, но сделал вид, что его они никак не касаются, и сдавать эссе для профессора Бербидж ему вовсе не нужно. — С чего он взял… — начал Гарри, но я его перебил, высказав своё однозначное мнение: — Сходи. — Я его видеть не желаю! Я… — Сходи. В крайнем случае, ты просто развернёшься и уйдёшь. Слушай, ты сам сказал, что он тратит уйму времени на то, чтобы рыться в твоей голове. Ну, не для развлечения же! — А для чего? — тихо спросил Гарри. — Я думаю, он ищет варианты. Способы. Он выдающийся волшебник, большой знаток магических искусств, я уверен, что он пытается придумать, что делать. — Почему ты так думаешь? Я пожал плечами: — Иначе зачем бы столько сил и времени тратить? Гарри уставился на свои ладони, а я пожалел, что не могу привести ему ещё один аргумент. Во время разговора с директором я однозначно понял: он действительно ищет. И не просто ищет, но и нашёл выход, вот только этот выход ему очень не нравится. — Хочешь, схожу с тобой? Просто покараулю у кабинета… — Только под мантией, — после паузы согласился Гарри. — На всякий случай. Одно это согласие лучше любых слов показывало, насколько Гарри разбит. Я не мог, да и сейчас не могу представить себя на его месте, понять, что он чувствовал. Что чувствовал бы я, если бы мне сказали, что я должен умереть ради своей страны? Это мой долг как принца и как мужчины, но, клянусь, я был бы в ужасе. По натуре я не солдат. Гарри, на самом деле, тоже. Он отчаянно рисковал жизнью, если думал, что иначе нельзя, но сражался изо всех сил. А как сражаться с крестражем внутри? День превратился в затяжное ожидание. Без десяти семь я надел мантию, и мы с Гарри вдвоём отправились к кабинету Дамблдора. Я сомневался, что даже хитрое заклятие Блейза, позволяющее подслушивать сквозь стены, поможет мне узнать, что будет происходить внутри. Так что просто сел на постамент ближайших рыцарских доспехов и шёпотом пожелал другу удачи. — Мармеладные червячки, — произнёс тот. Горгулья отпрыгнула в сторону, давая дорогу, потом вернулась на место, скосила круглый глаз в мою сторону и замерла. Я пытался отвлечься на маггловедение, но не преуспел. Никак не удавалось сконцентрироваться на законах и уложениях, мысль всё время сбивалась. Если верить газетам, произошёл ещё один скандал с гоблинами, но Амбридж пока была жива. Я думал, всё решится быстрее, но нет — она пока держалась. Пожиратели Смерти напали на дом близкого друга министра Скримджера, его жена попала в Мунго с тяжёлым проклятием, он сам чудом выжил. Ещё до того разгромили две книжных лавки на Косой аллее. Лютный переулок сделался по-настоящему опасным местом, криминальные сводки ежедневно сообщали об убийствах. Некоторые аналитики считали, что Лютный и его обитатели полностью перешли под контроль Риддла. Неизвестные атаковали маггловский деловой центр, восемь человек погибло, двадцать два пострадали от заклятий и ожогов, с ними уже поработали обливиаторы. Министерство выпустило памятку — как распознать инфери и что делать при столкновении с ними. Ходили настойчивые слухи, что Риддл поднимает живых мертвецов. Из Йоркшира пришло сообщение о нападении дементоров на семью магглорождённого волшебника. Он, его жена и двое детей дошкольного возраста подверглись поцелую. Редко выдавались дни, когда все новости были исключительно мирными. И всё же, если сравнивать с семидесятыми, масштабов не хватало. Тогда Риддл действительно свирепствовал, а сейчас больше пугал. Не было крупных акций, массовых убийств, всего того, что некогда заставило волшебный мир бояться произносить его имя. А Паркер сказал, что Риддл им совершенно необходим, причём пока — живым и невредимым, иначе бы его давно устранили. Зачем?! И снова, всё по кругу. Риддл нужен — Паркеру или Дженкинсу? Я привык объединять их, а ведь летние события показывали, что у Паркера есть свои интересы и некая собственная сторона. Гоблины, точнее, конфликт с ними, уж точно идея Дженкинса и его начальства. Контролировать финансы магического мира — это действительно должно быть заманчиво. Деньги — это поводок, притом прочный. До сих пор его держали гоблины, но они — существа непредсказуемые, со своей особой культурой и очень специфическими представлениями о чести. Влиять на гоблинов у Дженкинса ни за что не вышло бы, договориться с ними — тоже, так что идея забрать у них власть над финансовой системой магической Британии крайне привлекательна. Это как раз понятно. Но зачем нужен Риддл? А ведь Паркер не в восторге от этой комбинации с гоблинами и Амбридж, вдруг осенило меня. Рассказывая о ней, он не лучился довольством, не пытался доказать мне, насколько этот план великолепен. Напротив, он выглядел замотанным, уставшим и растерянным. И впервые дал мне значительно больше информации, чем одобрил Дженкинс. Я освоил окклюменцию, но он так и не организовал встречу и не рассказал больше, хотя вроде как обещал. Прикусив губу, чтобы лучше думалось, я попытался расставить всю имеющуюся информацию по порядку, но не преуспел. Шло время. В коридоре было достаточно оживлённо — мимо пролетали привидения, проходили студенты и профессора, поэтому снять мантию-невидимку я не мог. Не хотелось отвечать на вопросы о том, что я делаю возле кабинета директора. Становилось скучно. Часы пробили восемь. Я немного походил взад-вперёд, чтобы размяться, попытался под мантией разместить книгу, кое-как почитал минут десять, но вскоре забросил это занятие — слишком уж неудобно. Мысленно повторил основные этапы становления Гриндевальда, про которого предстояло писать контрольную у Бинса. Как и всегда, даты и события укладывались у меня в голове легко (это же не ступени превращений и не формулы!), поэтому самопроверка заняла мало времени. Терпеливое ожидание мне никогда не давалось. Помню, в детстве я с изумлением следил за гвардейцами, неподвижно стоящими в карауле, и даже пытался повторять за ними, но не смог. Меня хватало не более чем на минуту. Анна однажды на спор продержалась четыре с половиной, а потом принялась чесать нос. И хотя сейчас нести караул было несколько проще, я начинал сходить с ума от безделья. Казалось, время замедлилось до предела, и это было невыносимо. Я рискнул пройти в другой конец коридора и вернуться обратно. Постепенно замок пустел. Начался и закончился ужин. Время шло к отбою. Я снял мантию, уже не боясь попасться кому-нибудь на глаза, скорее даже надеясь, что кто-то из профессоров спросит, что я здесь делаю. Я бы ответил, что жду директора, его бы позвали — и моё ожидание закончилось бы. Не знаю, чего я ждал. Гарри не звал, не выбежал с перекошенным от ярости лицом, так что, вероятно, всё было в порядке. Просто мучительно долго. Я дочитал главу про состояние вооружения и армейских сил союзников перед началом войны. Ещё раз прошёлся по коридору. Факелы стали тускнеть, пока совсем не погасли. Замок погрузился в темноту, часы громко оповестили о наступлении отбоя. Я спрятал книгу и мантию-невидимку в сумку, наколдовал светлячок на конце палочки, подошёл к горгулье и сказал: — Мармеладные червячки. Она послушно отскочила в сторону, пропуская меня в кабинет, я поднялся по лестнице и постучал в деревянную дверь. Снова, и ещё раз. Сначала я робел, а теперь принялся колотить изо всех сил, а потом просто толкнул её. Дверь легко поддалась. В кабинете горели лампы, было светло. Портреты директоров дремали в рамах. Посреди кабинета, в кресле для посетителей, полулежал, запрокинув голову, Гарри. Очки съехали набок, рот приоткрылся. Директора я увидел на полу. Он, видимо, стоял напротив Гарри, а потом упал, криво, неловко. У меня закончился воздух в лёгких. Я видел смерти в своей жизни, но мне ещё ни разу не доводилось так ясно видеть разницу между спящим и мёртвым. Гарри спал. Директор Дамблдор — нет. Я оказался парализован. Нужно было что-то делать, как-то помочь, но у меня ноги приросли к полу, а мыслей не осталось вовсе. Сверху раздался скрип, ворчливый голос произнёс: — Ну, наконец-то! Хоть кто-то пришёл. Подняв голову, я узнал говорящего. С портрета на меня смотрел джентльмен в мантии, накинутой поверх костюма викторианской эпохи. У него была бородка клинышком, седые короткие волосы и хитрый прищур. Портреты директоров Хогвартса подчиняются действующему директору, это знает любой, кто читал историю замка. Почему они не позвали на помощь? Почему так спокойны! — Трусоватая молодёжь пошла, — проскрипел портрет. — Альбус запретил нам вмешиваться, но вам-то нет. Действуйте, Мордред вас побери! Выдохнув, я стиснул зубы, взял себя в руки и спросил: — Где летучий порох, мистер Блэк? Трудно было не узнать единственного и крайне непопулярного директора-слизеринца. Ещё сказав что-то про инициативность и сообразительность юного поколения, он указал мне на восточную, с изогнутым мысом туфлю, обшитую шёлком. Она лежала на каминной полке, в ней директор хранил запасы летучего пороха. Я зачерпнул горсть, встал на колени перед камином и произнёс, засовывая голову внутрь: — Больничное крыло. Пока моя голова летела вперёд, я осознал, что дрожу всем телом. *** Гарри мадам Помфри забрала под свою опеку. Профессора выставили меня из кабинета, только декан велел далеко не уходить. Когда закрывалась дверь, я услышал истерические женские всхлипывания. Шатаясь, я вернулся к подножию доспехов, где провёл сегодня половину вечера, сел и закрыл лицо руками. Стоило это сделать, как перед глазами снова встала эта картина, только ярче и подробнее. Директор упал неуклюже, боком, здоровая рука загребла воздух, вытянулась вперёд, а потом обмякла. Очки лежали в стороне. Фиолетовая со звёздами мантия задралась, так что стали видны старомодные туфли и лодыжки. Именно эта мысль разбила оцепенение. Я поперхнулся вдохом и почувствовал, как вспыхнуло лицо. Я знал, что директор умирает от проклятия, но, похоже, совершенно не понял этого. Сама мысль о том, что он может быть мёртв, шокировала. Не человек — эпоха, история! Как такой может умереть? Я не мог вообразить, что произошло в кабинете. И, честно говоря, не думал об этом в тот момент. — Мистер Маунтбеттен-Виндзор, — услышал я сверху, поднял голову и увидел в темноте фигуру декана. По мановению его палочки в коридоре зажглись факелы. — За мной. С трудом справляясь с нервной дрожью, я снова поднялся по винтовой лестнице. Ни тела Дамблдора, ни Гарри здесь уже не было. Возле директорского стола стояла бледная до серости профессор МакГонагалл. Флитвик и Спраут жались в углу. В центре, на том месте, где раньше лежал директор, стоял знакомый мне аврор Кингсли Шеклболт. Мне отчаянно захотелось, чтобы пламя в камине вспыхнуло изумрудным и оттуда появился мистер Паркер. Здесь, среди охваченных скорбью профессоров, было неуютно, а пристальный взгляд мистера Шеклболта вызывал мурашки по коже. — Напоминаю, Кингсли, — проскрипел декан Снейп у меня из-за плеча, — что ни о каких допросах речи не идёт. Мой студент ответит на ваши вопросы в моём присутствии и в присутствии исполняющего обязанности директора — профессора МакГонагалл. Если пожелает. Подняв голову, я сглотнул и постарался затолкать все свои переживания и тревоги поглубже. Тут же, словно бы и без моего на то желания, поднялся окклюментный щит, и оказалось, что с ним дышится легче. — Разумеется, я отвечу на все вопросы Аврората, — произнёс я. Из угла донеслось сдавленное всхлипывание, и профессор Флитвик, засуетившись, тут же спросил: — Помона, не навестить ли нам мистера Поттера в Больничном крыле? Вдруг потребуется помощь? Предлог получился слабенький, но всё же он позволил им обоим уйти. — Ни о каком допросе не идёт речи, — мягким глубоким баритоном проговорил мистер Шеклболт, — но мне сообщили, что это вы, сэр, обнаружили тело. Расскажите, если вас это не затруднит, как это вышло. Я вздохнул. Очевидно, говорить о крестраже было нельзя, но и врать — опасно. — Профессор Дамблдор занимался с мистером Поттером окклюменцией с начала года. Это довольно тяжёлые, как вы знаете, занятия. Гарри попросил меня подождать его возле кабинета. Поскольку у меня был свободный вечер, я согласился. Обычно их занятия длятся не более двух часов, в этот раз прошло больше трёх. Наступил отбой, и тогда я начал волноваться. — Чего именно вы опасались? — Не чего-то конкретного, — покачал я головой, — просто подумал, что уже очень поздно. Мне не хотелось их беспокоить, поэтому я подождал ещё немного, поднялся… — Откуда вы узнали пароль? — От Гарри, он получил от профессора записку, когда мы вместе сидели в библиотеке. — Хорошо. Что было дальше? Щит по-настоящему спасал. Он не только от посторонних скрывал мысли, он отгораживал меня самого от навязчивых образов. — Я постучал несколько раз, изнутри не доносилось ни звука. Я открыл дверь и увидел… — Довольно, — вмешался декан. — Мы знаем, что вы увидели. — Конечно, конечно, Северус. Я не думал просить Его Высочество описывать детали, — тут же извинился аврор. — Что вы сделали? Вы прикасались к чему-нибудь в кабинете? — Я, кажется, застыл от ужаса. Портрет мистера Блэка вернул меня в действительность. Он сказал, что директор запретил им вмешиваться… — Как вы думаете, почему? — Вот это, — снова заговорил декан, — уж точно не дело ума школьников, Кингсли! Положив руку мне на плечо, он сильно его стиснул, и я кивнул с благодарностью. Когда вас защищает кто-то вроде профессора Снейпа — это, клянусь Богом, очень приятное чувство. — Что было дальше? — Я спросил у портрета мистера Блэка, где летучий порох, позвал мадам Помфри. Она пришла сразу, наложила заклятия на… на всех нас, позвала профессора Снейпа, с ним пришла профессор МакГонагалл, и они велели мне выйти. Это всё. — Спасибо, сэр, — произнёс мистер Шеклболт негромко. — Возможно, в дальнейшем у следствия появятся дополнительные вопросы, но сейчас я не имею ни права, ни намерения дольше вас задерживать. — В таком случае, — бросил профессор Снейп, — я увожу своего студента в Больничное крыло. Уверен, вы справитесь без меня. Ни Шеклболт, ни профессор МакГонагалл не попытались возразить, и мы вышли в коридор. Там Снейп выпустил моё плечо из стальной хватки и первым устремился к лестнице, я поспешил за ним. — Вы рассказали всё? — спросил он спустя несколько широких шагов. — Всё, что знал, сэр. — Вы всё же освоили окклюменцию, я вижу. — Это было непросто, профессор. Могу я спросить, что именно произошло с директором Дамблдором? Что?.. — Сердце отказало. — То есть его убило не проклятие? — спросил я тихо, и профессор сбился с ноги. Кинул на меня злой взгляд и уточнил полушёпотом: — Как вы, Мордред вас побери, узнали о проклятии? — Не злитесь, сэр, мистер Паркер посчитал, что я должен быть в курсе. Судя по лицу Снейпа, он придерживался строго противоположного мнения, но больше ничего не сказал. В молчании мы дошли до обители мадам Помфри. Наша целительница немедленно взяла меня в оборот, велела переодеваться в пижаму, напоила отвратительным по вкусу зельем — и этот день для меня закончился бесконечной мягкой темнотой.