Юдоль плачевная

      Саур не знал ещё такого зноя, который обрушился на него в шестьсот шестьдесят шестом году. Всё началось иссохшей лужей-озером, в которой обычно купался скот, и закончилось выжженными полями, треснувшей землёй и изнуряющим маревом в полуденном проклятии. Не стало леса: сгорел, выдыхая свою душу в клубах чёрного, застилающего небо дыма. Осиротевшие птицы улетели, звери разбежались — и те, и другие на поиски воды и еды. От сочных коров остались лишь тени, а затем — кости. За их смертью по домам взялась ходить болезнь. Губила одного за другим, сметая деревню за деревней. В храмах молитвы сменялись стенаниями, люди несли к алтарю последнее, что оставалось: три рисовых зерна, что выпали когда-то давно из мешка и вполне могли стать трапезой. Мышиный труп — помимо мышц и жил в ней отыскалась бы пара пиал крови. Не вода, но в безводье и она сгодится. Последний кусок ткани, которая прикроет от палящего солнца. На алтарях горела любая ценность. Всё, что можно оторвать от сердца, тут же отрывалось и возносилось с плачем к небесам. Ответ пришёл лишь спустя несколько лет.       — Мне было видение, — священник тоже еле отбрасывал тень и готовился стать одной из множества бесхозных костей под выжигающим солнцем. — Ворон принёс зелёную ветвь в сердце пустыни, а затем пошёл дождь.       — Что это значит, отче?       Сакура верила в спасение чуть менее прочих. В те дни у неё почти вышло собрать своё сердце по частям; она не нашла ему лучшего применения, кроме как принести его в храм Мито, чтобы посвятить свою жизнь служению ей. Служение нехитро: не сойти с ума, следить, чтобы не сошли с ума те, кто умудрялся выжить. Жизнь умирающих держать в руках сколь можно крепко. Голодным отдать пару запасённых зёрен. Раненых перевязать. Болеющих утешить. Отчаявшихся ободрить. Она верила в дождь чуть менее прочих, однако к словам старца прислушалась.       — Те жертвы, что мы возносим, не нужны богам. Им не нужны ткани и еда...       — Что же им нужно?       — Душа... — прохрипел священник и откашлялся. — Юная и непорочная...       Все смотрели в сторону пустыни, словно заглядывали в жерло ада. Палящее солнце, расплывающийся горизонт, размываемый потоками раскалённого воздуха. Сотни миражей и ни капли воды. Водой станешь ты для змей и скорпионов, как только свалишься в горячке и станешь медленно умирать с обожжённым сухостью горлом. Не за минуту, не за тридцать. Часы пыток растянутся вечностью.       По деревне прошлась молва о словах старца и посеяла бессонный страх. Никто не спал ночью. Родители смотрели на юных дочерей и сыновей: если молодые уйдут, старым не долго останется жить.       В храме Мито горели свечи и лампады. Благовония стройным дымом возносились к глубокому синему небу. Ночь была холодна. Как и металлическая чаша вычищенного до блеска алтаря.       Священник кряхтел в полусне, Сакура озиралась на каждый его вздох, рваный и мучительный. Он снова что-то видел. Видение уходило, и вновь наступала тишина.       Может, она всё-таки и не смогла собрать разбитое сердце. В голых сухих ветвях смоковницы запуталась бледная луна. На толстой ветви сидел крупный ворон и изредка каркал; ту ветвь Сакура давно заприметила. Укрытая сводами храма, она ступнями ощущала зыбкость песка и дуновение сухого пустынного ветра. Она знала, что не столько пустыня её ждёт, сколько она пустыню. Смерть её будет мучительна, но и жизнь с осколками в груди нелегка. Её не спасло ни время, ни боги. И тогда она посмотрела на смерть, как на единственное своё спасение. Людям нужен дождь, богам жертва, ей — вечный покой, пусть и через страдание. Оно будет последним, поставит точку, оборвёт всё, что так измучило её. Подаст забвение. Не нужно воды.       Она ушла со следующим закатом, жители деревни вышли её провожать. Полная фляга — внутри плеск их благодарности. Сакура взяла её из морщинистых рук священника и поклонилась. На прощание она пересилила скованность в губах и улыбнулась, в глубине зелёных глаз пряталась печаль. Розовый закат мрачнел до синевы. Вскоре показались звёзды.       По звёздам она проложила себе путь на север — пересечь пустыню по диагонали с единственной флягой воды невозможно, но тем даже лучше. Главное дойти до середины, прямо к иссохшей реке и Юдоли. Если у бескрайнего песчаного океана и есть сердце, то искать его нужно там.       Когда деревня исчезла за дюнами, Сакура стянула перчатки с рук и с блаженством прикрыла глаза. Возможно, последняя в её жизни ночная прохлада пробежалась по вспотевшим пальцам и предплечьям. Чёрный платок давно сросся с головой и был ей вместо волос. Она стянула и его. Тусклые сухие пряди взлохматил северный ветер. Он бился в чёрные складки широких одежд, ткань податливо с ним играла. Тишина пустыни и одиночество огромного пространства вокруг давали попробовать на вкус свободу, хотя она никогда не была взаперти. Внутри разлилась сладость и тепло, как от вина, вкуса которого Сакура не знала, лишь слышала по рассказам старших. Лёгкость подгоняла ноги. Это последнее в её жизни счастье — сегодня оно взметнётся искрами в небо и навсегда там пропадёт. Это последняя для неё лёгкость. Завтра и, если случится, послезавтра усталость и зной свалят её с ног и погубят. Сквозь ветер она слышала шорох сыплющегося песка и голос смерти: нежный, как материнская колыбельная. И всё внутри было счастливо встречи с ним.       Она не могла сомкнуть глаз ночью, днём не имела права. Синева горизонта смешалась с розовым бархатом — неспешно выползало солнце. Сакура обернулась к востоку и с благоговением замерла, всмотревшись в расплывшуюся в нежности даль. Там солнечный диск. И через несколько часов он взберётся в зенит и сожжёт всё, что не успел ещё выжечь. Не щурясь, она встретила своего палача и вновь накинула на голову платок.       В полдень тело под одеждами изнывало от зноя и усталости. Поднимаясь на насыпи, Сакура едва ли затем приходила в себя. Останавливалась. Оглядывалась по сторонам. Жёлтый, как золото песок, яркое, слепящее солнце, синее безоблачное небо. Горячий воздух: есть он или нет? Доходит ли до лёгких или здесь он уже давно сгорел? Один за другим сменялись глубокие вдохи и все, как один, бесполезны. От них сохли нос и горло, но не утихал кислородный голод. Прилипший к верхнему нёбу язык уже иссох, но она гнала мысль о фляге прочь: рано. Слишком мало прошло времени. Ещё можно терпеть. Собирая последние силы, шла дальше.       Время в пустыне идёт по своим правилам. Холод и прохлада пролетают так, что не успеваешь заметить, полуденный зной длится целую вечность. Разглядывая собственную тень на песке, Сакура по миллиметрам считала, как она растёт и вытягивается за ней. Она переводила взгляд вдаль на плавные изгибы дюн и примечала, как желтизна в них мешается с ржавчиной: на закате пески всегда алеют. В закатной тени бархана она наконец-то рухнула на его косую спину и глубоко выдохнула. Песок в ответ что-то привычно прошептал. Верхушку насыпи не прекращал терзать крепнущий ветер — подозрительно неуёмный. Сакура откинулась на песок и прикрыла глаза. Тяжёлое дыхание и усталость. Горло рвало от сухости. Она достала флягу и сделала небольшой глоток. Надо было отдохнуть. Веки оказались тяжелы, не хватало сил, чтобы их поднять, не то что идти дальше. Распластав в стороны руки, Сакура в тон ветру напела себе мотив, не размыкая губ. Молитвы никогда не утешали её сполна, но она хотела, чтобы здесь они прозвучали, даже если их услышит только она.       Ей снились отец и мать и высохшая смоковница, у которой они похоронены. Ей снился он и его холодные, безразличные к её любви глаза. В своих снах она видела одиночество. Проснувшись, она увидела его же. Меж оливковых барханов, на высоте их хребтов и в глубине низин; в глубинно-синем небосводе и в бледных мерцающих звёздах — Сакура вдруг во всём ощутила одиночество и пустоту. Пока она лежала, ветер замёл её абаю песком. Она не спешила его стряхнуть: песок покрывал её одеялом, погребал прежде времени.       Ещё один глоток. Задрав голову, Сакура посмотрела на звёзды и ясно ощутила, что они на неё тоже посмотрели. Были ли это души предков, как говорила когда-то мама, или же глаза богов, как говорил священник? Года засухи уничтожили её дом, неужели боги способны лишь смотреть на гибель? А если в их власти жизнь и смерть, то не они ли и послали засуху?       Ночи в пустыне прошибают холодом. Порывистый ветер нырял под чёрные балахоны одежды и нагонял мурашки на тело, истекающее по́том днём. Сакура вновь надела перчатки, подвязала платок повязкой на лбу. В пустыне не было ни души, и она растворилась бы в её тьме ещё больше, если могла бы.       На рассвете нового дня ноги еле несли её против ожесточившегося ветра. Могущественные порывы поднимали песок вверх и били им прямо в лицо. Сакура закрылась платком, и всё же щеки резало мелкой песчаной дробью. Голод и жажда, зной и надвигавшийся шторм выбили из неё все силы. Она еле влачила своё изнурённое тело и боролась с собой, чтобы не упасть здесь. Упасть и больше не вставать. Забравшись на вершину дюны, она сквозь пальцы вгляделась в горизонт и в ужасе обомлела: от серого неба до жёлтых песков к ней двигалась клубящаяся пылью и песком буря. Клокочущая, она стремительно росла и пожирала распростёртую впереди пересохшую давным-давно Юдоль. Разъярённый хаос проглатывал сухие деревья и камни, не знал пути назад, только вперёд. Рухнув на колени, Сакура не думала убегать. В конце концов, у всех, кто рискнул пересечь пустыню, исход один.       Весь свой путь Сакура была одна, но на коленях перед бурей мимо неё рысью кто-то мельком пробежал. Прикрыв рукавом глаза, Сакура посмотрела на куцую лисицу. Та, видно, тоже не ждала кого-то встретить в своих просторах. Лисица посмотрела на Сакуру так вдумчиво, как сможет не каждый человек, что-то фыркнула, явно осуждающее, и продолжила уверенной поступью пробираться вниз, к потрескавшейся долине. Сакура внимательно следила за ней: какой смысл спускаться в долину, из нутра которой движется смерть? Лисица взяла восточней, и тогда Сакура, сама того не ожидая, встала. Где-то на востоке ей померещились скалы, а вместе с ними мысль о спасении. Недолго думая, Сакура пошла по лисьим следам.       Лисица двигала лопоухими ушами, прислушивалась, принюхивалась и, не сбиваясь, шла к скалам. В них и впрямь нашлась расщелина. Сакура обернулась к буре, их разделяли несколько сотен метров. Ветер пискляво свистел, пытался содрать платок с головы. Сакура нырнула в темноту пещеры и прошлась к дальней стене, присев и притаившись. Гул от бури приближался, надвигалась тьма. И вот пыльная завеса заметала песком вход в пещеру.       Сакура выпрямила ноги и безрадостно заглянула стихии в лицо. Тяжёлое от усталости дыхание выдувало из лёгких последнюю влагу: воздух проходился по трахеи нождачкой. Живот тянуло и кололо от голода, ноги ныли от усталости, она с отчаянием подумала о том, что смерть её будет ужасней, чем она успела представить. Рядом фыркнула лисица и будто бы чихнула. Высунув язык, она тоже глотала воздух. Уморенные лисьи глаза взглянули на Сакуру так, что та не сдержалась и спросила:       — Что? — в лисе словно заперли человека: она с немой мольбой глядела на Сакуру. — У меня есть только две капли воды, — она достала с пояса флягу и для убедительности встряхнула. — Как раз мне и тебе...       Тонкая лапа легла на бедро Сакуры, сухой нос принюхивался.       — Ладно, держи, — Сакура открыла флягу и вылила немного воды в согнутую жменей ладонь. Маленький лисий язык принялся лакать все до последней капли.— Шансов выжить здесь у тебя откровенно больше.       Темнота и рёв ветра навевали мысли об одном: обратно она не вернётся, вперёд далеко не зайдёт. Воды не осталось. Вглядываясь в песчаный хаос, Сакура выбирала из двух зол: погибнуть под знойным солнцем либо выйти из пещеры сейчас и задохнуться. Нечасто жизнь баловала её, но в этот раз, пожалуй, совсем обозлилась. Знать бы за что. Сакура, не моргая, всматривалась в стихию: на задохнуться уйдет не больше десяти минут, сколько же ей предстоит проваляться под палящими лучами, изнемогая от жажды и солнечных ударов? Она выбрала, но не успела пошевелиться, как вдруг в клубах песка заметила чёрное пятно, что словно чернело с каждой секундой все больше и точно приближалось. Примостившаяся рядом лисица враждебно фыркнула и ощерилась. Зацепившись пальцами за выступы стен, Сакура поднялась и с опаской сощурилась.       Впереди ясно очертился силуэт в черных просторных одеждах. Он приблизился, и стало заметно, как буря обходит его стороной: из уважения или страха — Сакура не верила глазам и тоже, содрогаясь, трепетала. Она не считала себя замученной до видений. Она не верила, что кто-либо из смертных может так же спокойно идти наперекор гневливой природе, а потому, не дожидаясь приближения незнакомца, согнулась в поклоне.       Наметенная песочная горка у входа расползалась под чьими-то ногами. Сакура взглянула на черный подол гостя и только теперь наверняка уверилась, что это не воображение. Она медленно выпрямилась. Силуэт впереди был невысок и узок — под чёрными балахонами была женщина. Лица не видать — черная ткань скрывала его целиком. Незнакомка ничего не сказала, лишь вытянув вперёд руку в черной перчатке. Тонкие пальцы протянулись к Сакуре, приглашая её никак иначе в пустыню. Лисица вновь ощерилась и злобно зашипела. Сакура взглянула на неё с сожалением и раскаянием, а затем сделала шаг навстречу покрытой в чёрное девушке.       Биение собственного сердца вклинилось в громогласную мелодию бури, в тревоге забылись слабость и сухое горло. Меж ногами Сакуры проворно проскользнула жёлтая лисица, видимо, не собираясь оставаться в одиночестве. От хвостатой компании становилось ощутимо спокойней. Они вышли наружу втроём.       Беснующаяся завеса ревела и метала песок, но пространство вокруг идущего впереди чёрного силуэта послушно усмиряло природный гнев. Сакура заворожённо разглядывала границу, где сталкивались буря и полнейший штиль: спит она или уже мертва? Сознание дрогнуло, волной накатил страх, и чтобы не чувствовать онемение в пальцах, она выставила руку в мутную бурю и ощутила порыв настырного ветра и биение песчинок по ладони.       Она бы и примерно не сумела сказать, сколько они шли, как долго ревела буря и когда вдали показались минареты с округлыми куполами храма. Буря сторонилась полуразрушенной обители и едва ли лизала макушки высоких башен. Стало не по себе от взгромоздившейся глухой тишины. Буря всё ещё свирепствовала вокруг остатков храма и его угодий, но не ревела, а едва ли слышно шептала, точно боялась кого-то разбудить.       Они шли вдоль длинного и сухого бассейна и скелетов погибших давным-давно пальм по бокам от него, пока не добрались до длинной лестницы. Сакура взглянула вверх и увидела там ещё один силуэт в точности такой же, за которым она шла. Что-то заставило её затормозить, а затем обернуться в поисках хвостатой спутницы, но вокруг никого не было. Лишь невидимая стена и буря за ней. И раз уж она была здесь, Сакура решила подняться наверх.       Лишь на предпоследних ступенях в черных руках ожидающей безликой фигуры Сакура увидела глубокий ковш с водой. Жажда зажгла в зелёных глазах выразительный блеск. Сакура всмотрелась в черную ткань в надежде увидеть в ее просветах чье-то лицо, но платок спадал на глаза так, что уже становилось неясно: есть ли человек за всеми этими тканями или только воплотившаяся тень. Руки в чёрных перчатках протянули Сакуре ковш. Она приняла его с молчаливым почтением.       Её повели внутрь дворца. Подпиравшие своды колонны местами настолько были надломленные, что приходилось опасливо озираться и прислушиваться: не слышно ли треска, не близко ли крушение? Они шли длинными коридорами с чередой резных арок и украшенных мозаикой полов. Эти хоромы когда-то дышали чистой роскошью, теперь же в окружении песков и ветра, скромно вздыхали о былой славе. В потрескавшихся сводах эхом отзывались глухие шаги и шорох одежд.       Путь прервался в комнате с узкими прорезями вместо окон и двумя заполненными доверху бассейнами: один с прозрачной водой и ещё один сплошь белый. У стен стояло ещё несколько теней. Отвлёкшись, Сакура уже не могла точно понять, кто из женщин её встретил в пустыне, кто на входе, а кто ждал здесь. Ничего не выделяло их, ни одного опознавательного знака. Одна из них, подойдя, протянула руку. И вновь лица не видать, вновь платок спускался на глаза тени и добросовестно скрывал её черты. Сакура растерянно и осторожно коснулась её ладони кончиками пальцев — больше дать ей было нечего. Тень защипнула краешек чёрной перчатки и без усилий потянула её вниз. Обнажились локти и предплечья, но их всё ещё скрывали рукава. Сверкнули бледные запястья и мосластые кисти, показались тонкие пальцы. Почему-то вместе с тем гулко заколотилось сердце. Тень медленно и уверенно потянулась к платку. Сакура опустила взгляд и смиренно ждала. Пока одна развязывала платки, вторая сзади освобождала из тугого пучка тусклые и безжизненные волосы, третья аккуратно стаскивала с плеч абаю. Не чувствуя привычной тяжести на плечах и голове, Сакура всё больше смущалась своего вида. Одна из женщин принесла небольшое зеркало и держала его в руках. Сакура взглянула на отражённые в нём редкие волосы — голодные годы превратили их в солому, платок всегда смотрелся на голове лучше. На осунувшемся лице остались следы грязи и пыли, сухие потрескавшиеся губы, под глазами за тонкой кожей пролегали фиолетовой сетью вены. Тени ловко снимали её запачканное платье и обнажали тощее тело: острые угловатые плечи, рёбра, выступающие кости таза и грудь… Сакура отвела взгляд.       Тень вновь предложила ей ковш с водой, Сакура уже гораздо уверенней его приняла. Одна из женщин подала Сакуре руку и помогла войти в тёплую воду вниз по ступеням. Рука в чёрной перчатке легла на бледно-розовую макушку и придавила: нужно было погрузиться полностью. Сакура была послушна.       Когда Сакура вышла, тень протянула ей другой ковш, но с белой, как и во втором бассейне, жидкостью. Пригубив, Сакура распробовала молоко, и уже смелей выпила его с такой жадностью, что капли стекли по краю губы на подбородок. Она недоумённо взглянула на бассейн, полный молока: она коров видела последний раз года два назад, если не больше, а здесь такое расточительство… То, о чём вздыхали в молитвах люди, не было ценностью в этих стенах. Она зашла в бассейн и опустилась в него с головой. На выходе из него тени обступили её с полотенцами и, убрав лишнюю влагу, разошлись в сторону, чтобы она вновь взглянула в зеркало. Ей показалось это даже забавным: она никогда не задумывалась, как выглядят люди, с которых стекает молоко, но, приглядевшись, изумлённо застыла. Глаза её точно обманывали, нагло и жестоко — иначе она не могла объяснить, откуда там, где раньше были углы, появились плавные линии. Не бросался в глаза рельеф рёбер, зато взгляд ловко и естественно скользил по линии талии к округлым и женственным бёдрам. Не удержавшись, Сакура рывком приблизилась к тени с зеркалом и всмотрелась в своё лицо поближе. Оттянула пальцами кожу и, не обнаружив синяков под глазами, резко выдохнула. Вспорхнувшая улыбка нарисовала щёки, и Сакура не замедлила пощупать их, дабы убедиться, что это не мираж. Кончики пальцев легли на губы, где теперь не было ни единой трещины, а затем она увидела длинные густые волосы, цветущие нежно-розовым. Она запустила пальцы в копну и улыбнулась теперь широко и искренне. Вновь отошла и взглянула на всё ещё раз издалека. Округлая и налитая грудь — последнее, что обнаружил её мечущий взгляд. Сакура нервно засмеялась и тут же прикрыла рукой рот:       — Простите, — впервые нарушила молчание она неловким изумлением и попыталась взять себя в руки. — Просто…       Она не стала договаривать и похоронила хохот в ладонях. Ради таких, как девушка в зеркальном отражении, совершают великие подвиги и равные по глубине грехи. Начинают войны, призывают на землю катаклизмы. Живут и умирают. Отдают сердца мужчины и, чего таить, Сакура могла бы достать из собственной груди своё и вручить ей. Не только сердце, что угодно: отдать, сделать, сказать, но никак не поверить, что эта девушка и есть она.       Она не увидела своих одежд и сразу примирилась с мыслью, что больше не увидит. Тени принесли и помогли одеться в другие: широкие штаны нежного зелёного цвета и верх, слово «одежда» к которому было едва ли применимо. На открытые плечи символически падал полупрозрачный шифон, открытый живот и глубокое декольте красили щёки горящим пунцом. Тень протянула Сакуре золотые браслеты и ловко их захлопнула на запястьях — так звучат захлопнутые двери в золотой клетке. Все вновь расступились и открыли зеркало. Струящиеся блестящие ткани выглядели дорого, девушка в них не меньше принцессы богатого царства. Сакура в ней едва ли вспоминала себя: жалкую сироту с выплаканной пустотой в глазах. Она вновь оглянулась на изысканные потолки, вымощенные мозаикой, и попыталась выудить в зыбком, как пески, разуме хоть одну догадку, где же она всё-таки была, а главное — зачем. Приметив в зелёных глазах вопросы, тени молча повели её дальше.       В огромном зале было сумрачно и тихо. Высокие колонны подпирали расписанные потолки, на тёмно-зелёном мраморе полов лежали пластом пыль и песок. Дух запустения витал здесь, пожалуй, больше, чем в других частях дворца, и более всего это ощущалось при взгляде на пустующий трон, что был возвышен над всем пространством. По мутному блеску Сакура верно угадала в нём золото, но и его красоту стёрла разруха. У подножия его словно чего-то не хватало. В тёмном углу отыскалась огромная медная чаша. У стен бесхозно валялось бесчисленное множество подсвечников. Хмурясь, Сакура в уме приблизительно сосчитала, как долго она шла на север пустыни и куда пришла. Их встреча с лисой произошла на выходе из волн дюн к Юдоли. Стало быть…       — Прошу прощения за беспорядок, — голос мягкой волной колыхнул пространство. Сакура оглянулась и увидела меж колонн юношу. — Не чисть до блеска то, что завтра рухнет.       Сакура изумлённо и не шибко вежливо всмотрелась в его черты, что показались ей до боли знакомыми. В груди защемило, как от сдавленного нерва.       — Саске? — прошептала она и застыла.       Незнакомец покачал головой:       — Нет.       Юноша, стоящий в десятке шагов от неё, был так похож на человека, последние слова которого её убили. Подумать только: не засуха и не пустыня, не мор и не эпидемия. Только лишь слова, с металлическим холодом вонзившиеся прямо в грудь.       — Меня зовут Изуна.       Услышав имя, Сакура тут же рухнула на колени в земном поклоне.       — Я помню тебя, — такие слова от небесного вестника были на вес дороже воды.       — Говорят, небесный дух знает каждого в лицо.       Он улыбнулся беззвучно, но Сакура почувствовала это, как дуновение тёплого бриза.       — На шестой день после твоего рождения твои родители принесли тебя в храм Хагоромо.       — Соседи думали, что моя мать великая грешница, раз боги не дают ей детей. До храма три дня езды. Отец грузил повозку с гордостью у всех на виду.       Бриз вновь коснулся её плеч.       — Бесплодие и порок, — вдумчиво произнёс Изуна. — Распространённый миф. — Он молча прошествовал к ней и остановился совсем близко. — Встань.       Сакура подняла голову и увидела протянутую ей руку. Разрываясь между инстинктом неприкосновенности и вежливостью, она всё же приняла помощь. Секундный взгляд прошёлся по Изуне и тут же обжёгся. Она смотрела на него и видела другого. Слышала вновь те роковые слова и чувствовала, как они оседают в руинах сердца. Сакура понурила голову и вдруг краем глаза заметила, что они здесь остались одни.       — Хорошо, что это ты, — вдруг сказал Изуна. Сакура осторожно спросила его взглядом. Его лицо было безмятежно и отрешённо-вдумчиво: — Только пепел знает, что значит быть пеплом.       Сакура запрокинула голову, чтобы увидеть тусклый свет из небольших окон в куполе. В зияющей дыре она увидела высоко над землёй мечущую бурю. Огромный изогнутый вверх потолок был здесь вместо закрытого песками небосклона, его края опускались и колоннами упирались в земную твердь. Сквозь множество арок вдоль стен проглядывал тёмный второй этаж.       — Знаешь, где мы?       Чем больше Сакура глядела по сторонам, тем больше понимала, где она находится. Она коротко кивнула:       — Храм забытого бога в Юдоли.       — Верно, — Изуна тоже окинул взглядом доживающие свой век стены. — Теперь он называется так.       Эхо его голоса мелодично ударялось в стены и подпоры. Сакура взглянула на трон и представила, как столетия назад люди приносили к алтарю у его подножия всевозможные дары…       — Как могло произойти, что все забыли его имя? — вдруг спросила она то, что не раз спрашивала у родителей, но те лишь пожимали плечами.       — В отличие от людей, у богов не так много способов погибнуть. Всего два: либо от руки равного, либо от забвения.       Сакура с интересом взглянула на ровный и вдумчивый профиль Изуны. Он словно лишь частью был здесь, другая же витала невообразимо далеко.       — Наши миры связаны. Люди не могут без богов, боги без людей. Тяжкие преступления перед тем или другим миром караются забвением: уничтожаются любые упоминания из человеческих текстов, через столетия вслед за ними естественным течением стирается память, а затем наступает смерть.       Сакура коротко выдохнула:       — Так боги тоже смертны?       Изуна обернулся к ней и пристально посмотрел:       — Истинно смертны, — поправил он. — После смерти вашего тела продолжает жить ваша душа. После смерти бога от него не остаётся ничего.       В тумане его глаз колыхнулась совсем не юношеская печаль, её траурная вуаль коснулась Сакуры.       — Зачем я здесь? — вопрос камнем рухнул в неё. Она вдруг вспомнила о Сауре и засухе, постигших их всех море и болезнях, о словах священника и его видении. Затем она взглянула на разруху кругом и едва ли могла понять, что она может сделать.       — Пойдём, — Изуна подошёл к массивным железным вратам.       Сакура послушно двинулась следом.       Он вёл её пустынными коридорами, где местами валялись обломки стен, а из дыр порой сыпался песок.       — Его имя стёрли с лица земли тысячу лет назад, — рассказывал на ходу Изуна, сливаясь тёмными одеждами с коридорным мраком.       — За что? — тут же спросила Сакура и прикусила губу, подумав, что так резко прервала ход истории. Ею повелевал искренний интерес.       Изуна долго молчал, распаляя нетерпение своей слушательницы. Он свернул в тесный коридор и открыл маленькую деревянную дверь, ведущую к винтовой лестнице наверх. Остановившись, он внимательно взглянул на Сакуру:       — Долгая история, где не найти концов. Всё как у людей. Может, он расскажет тебе сам.       Сакура поражённо вскинула бровями:       — Он всё ещё жив?       Не ответив, Изуна стал подниматься по ступеням. Сакура осторожно вгляделась вверх: лестничная спираль словно уходила в бесконечность. Шорох шагов Изуны становился всё глуше. Она поторопилась его нагнать.       — Смерть не наступает быстро, — его голос отражался от узких стен. — Около ста лет назад погиб последний человек, кто помнил его имя.       — И сто лет он… — она не могла поверить в то, что собиралась сказать: — умирает?       — Да.       — Разве богам запрещено приходить на землю?       Показалась ещё одна дверь, петли которой звонко проскрипели. Изуна встал в проходе и обернулся к Сакуре, обдав её безмятежностью и печалью. Их соседство выглядело так же естественно, как соседство пустыни и палящего солнца, луны и звёзд.       — Земля погибает в зное, — она пыталась по его взгляду понять, знает ли он об этом или нет. — Он мог бы прийти и помочь. Люди носили бы его на руках и приносили жертвы, как другим богам.       — Мог бы, — за его согласием таилось какое-то неозвученное «но». Сакура догадалась, что спрашивать бесполезно: эту часть истории Изуна предпочёл бы показать ей воочию. Он нырнул в дверь. Сакура скользнула за ним:       — Ты пошлёшь дождь, если я сохраню его в своей памяти?       — Я не властен ни над Сауром, ни над Юдолью, ни над всей пустыней. Как и остальные боги, кому вы приносите жертвы.       — Как?! Но… — вопрос, что вспыхнул в голове, нашёл свой ответ там же. Сакура озадаченно метнула взгляд в конец коридора, где в стене зияла огромная дыра. Сквозь неё зияла непрекращающаяся буря. — Какой смысл мне помогать тебе?       Изуна резко остановился и Сакура вместе с ним. Спокойствие в его лице не пошатнулось, но в нём искрами сверкнуло что-то устрашающее. Юное лицо было так обманчиво, что, лишь озвучив свою дерзость, Сакура вспомнила, с кем говорит.       — Хитро, — его пристальный взгляд чуть ли не выклёвывал её душу. — Но что, если он будет умирать ещё сто лет?       — А если один день? — сквозь внутреннюю дрожь продолжала настаивать она.       — Тогда власть над пустыней получу я.       По сгущающемуся мраку в его глазах, она поняла, чем это грозит ей. Успев привыкнуть к его спокойствию, Сакура вдруг обожглась гневом. И вдруг в углях этого огнища она увидела то, что уже видела у одного из смертных на земле.       — Как его зовут? — выдавило её высохшее от волнения горло.       Огонь в глазах Изуны поутих, но взгляд держал её в напряжении. Он подошёл к крайней по коридору двери и приоткрыл её, пригласив войти рукой:       — Мадара.       Сакура вошла, ощущая скованность в теле и свинцовую тяжесть в ногах. Одного взгляда ей хватило, чтобы понять, что из всех комнат, что ей довелось увидеть, эта была близка к разрухе более остальных. На одной из боковых стен, что почти целиком состояла из окон, не осталось стёкол: битый витраж валялся под ногами на затхлых выцветших коврах. Накренившиеся карнизы на последнем вздохе держали разорванные шторы, в углу комнаты не хватало куска стены. В поразительной целостности стояла широкая кровать с обилием цветных одеял и подушек: в их океане кто-то потонул и не подавал признаков жизни. Может, разглядеть их мешал алый бархат балдахина.       Опередив Сакуру, Изуна подошёл к изголовью кровати и, присев на колено, стал что-то неразборчиво шептать. Послышалось тяжёлое дыхание и кашель — и то, и другое отдавало глубокой человеческой старостью. Сакура сделала осторожный шаг в сторону и наконец-то увидала в перинах чьи-то морщинистые сухие руки. Им лет сто, не меньше. Может, двести.       Изуна встал с колена и, не глядя в сторону, поманил Сакуру рукой. Перешагнув через разбитую люстру, она подошла к нему и, прежде чем разглядеть захоронённое в постели тело, приклонилась в земном поклоне.       Утомлённые вечностью и агонией глаза воззрились на неё с тусклой враждебностью — всё, на что хватило его сил.       — Жрица Мито... — прежде неё самой сквозь мутную слепоту он разглядел печать на лбу.       Через тонкие несмыкающиеся губы входили и выходили болезненные вдохи. Ссохшееся морщинистое тело было готово проститься с жизнью в любую секунду. Длинные седые волосы расплескалась на подушках. Он выглядел, как этот храм: разрушенным и пустым. Его глаза напоминали остывшую пустыню и высохший колодец.       — Ты из Саура...       Вопрос ли это был или утверждение, Сакура не поняла, но решилась ответить:       — Его долины высохли шесть лет назад.       Испещренные бороздами губы изломились в надменной улыбке:       — Я сотру его с лица земли. Саур, Юдоль и все живущие в них сгинут в засухе.       Встревоженный взгляд Сакуры отскочил от Мадары и угодил в тяжёлый и обречённый вздох Изуны. Сколько раз это проклятье поднималось из груди забытого всеми бога? Так часто, что Изуна уже не брался с ним спорить. Вместо этого он отошёл к разбитым окнам и безрадостно устремил взгляд к бившейся в невидимый заслон буре.       — Не любишь людей? — догадалась Сакура, с восхищённым трепетом дотронувшись резного деревянного каркаса кровати.       Влажные стеклянные глаза застыли на ней сурово.       — Не потому ли что вся твоя жизнь зависит от них? — перед развалинами ей легко было быть смелой.       — Это меньшее из всех зол, — прохрипел старец и в вялой усмешке вместил осколки своей бритвенной острой злобы.       Сакура глухо хмыкнула и поджала губы, лишь бы не пойти на поводу у любопытства и не спросить, какое из зол большее. Вместо этого она сузила глаза и приподняла подбородок:       — Ты умираешь не от забвения, а от злобы и гордости. И если это действительно так, то, выбравшись отсюда, ни один смертный не узнает от меня твоего имени.       — Мне хватит твоей жизни, чтобы уничтожить всё в этой пустыне, — довольно прохрипел бог.       — Тогда я найду возможность ее укоротить.       Взгляд зелёных глаз стал твёрже базальта. Он ниспадал вниз и сталкивался с дребезжащим стеклом. Обеспокоенный тишиной Изуна оглянулся и увидел воочию, что сказанное было серьёзным намереньем, а не шуткой. Что же он ждал от человека, что добровольно пошёл в пустыню на верную смерть?       Забытый бог не улыбался.       — Проследи за ней, — попросил он и прикрыл веки, словно разговор выжал из него последние силы. Тяжёлый вздох подхватил последнее повеление: — Уходите.       Изуна оставил старцу прощальный поклон и искоса посмотрел на гордо выпрямленную Сакуру. Заприметив на себе испытующий взгляд, Сакура вновь взглянула на немощное тело обозлённого божества: и в страшном сне она не могла представить, как склоняется перед деспотом ещё раз. Под гневом его погибла долина и земля. Под жаром зла иссохла смоковница и меж её корней два родительских тела. Были и другие деревья, с другими корнями и телами. Пока Саур захлёбывался в стонах, жалкая пародия на бога лежала на волнах перин. От вида его Сакуре вдруг стало мерзко, она обернулась смерчем и широким шагом выскочила в коридор.       — Сакура! — вдогонку прозвучало ей в спину и словно бы стегнуло бежать быстрее.       Один за другим пустеющие колодцы и невыносимый зной. Кровь вместо воды. И густое отчаяние.       В конце коридора в стене зияла дыра, и, дав ногам всю возможную мощь, Сакура выпрыгнула из неё, надеясь, что приземление переломает ей кости и сомнёт плоть. Захватило дух, защипало в кончиках пальцев и стопах. Секунды растянулись так, что она почувствовала, как зависла в воздухе, а в груди всё замерло и словно опустело. В пустоте родился ужас. Она зажмурилась и сжалась, в темноте под закрытыми веками вспышками рождались родные лица. А затем — тишина. Подозрительная, долгая и будто бы бесконечная. Онемение стало спадать, и Сакура почувствовала струящийся песок под своими стопами. Выросший под ней песчаный столп шуршал ниспадающим каскадом песчинок. Поборов оторопь, она сделала шаг, чтобы броситься вниз, но снизу выросла песчаная стена и помешала ей. Нахмурившись от злобы и ярости, Сакура ринулась к другой стороне, но и там ей не давал упасть песок. Тяжело дыша от недавно пережитого страха и вспыхнувшего гнева, она обернулась к дыре, из которой выпрыгнула, и заметила там Изуну. Он прислонился к разрушенной стене плечом и с безмолвным интересом наблюдал за её трепыханиями.       — Отпусти! — рявкнула Сакура так, как никогда раньше не смела.       — Это не я, — покачал головой он и пожал плечами.       Сакура взглянула ему за плечо, словно отсюда могла увидеть спальню и скрытое за балдахином тело, и нахмурилась так, словно всё же увидела.       — Ворон принёс в пустыню ветвь, после чего пошёл дождь! — в отчаянии взмолилась она, припоминая слова священника.       Он молчал, но в глубоком взгляде оказалось нетрудно отыскать блеск, что вычеркнули её слова. Его задумчивое безмолвие отчего-то дарило надежду. В нём не слышалось рокота презрения и гордости, в его спокойных глазах не таились жестокость и ненависть. По крайней мере, она их не видела.       — Ты обещал! — вновь умоляла она.       Изуна выпрямился и протянул ей руку. Сакура недоверчиво на неё взглянула.       — Пойдём, — спокойно позвал он.       Сакура в отчаянии взглянула себе под ноги: белый песок падал вниз и разбивался о землю. И она мечтала о том же. Затем она взглянула на протянутую руку и невольницей подошла, вложив в нём свою. Они вновь оказались в темноте коридора и несколько теней вместе с ними.       — В чём смысл жертвы? — спросил Изуна.       Широко распахнутые глаза, не мигая, впились в него. Губы на мгновение онемели.       — Оторвать от сердца самое дорогое, чтобы доказать чистоту намерений, — спешно пробормотала Сакура.       — Да. Я невооружённым глазом вижу, радость, с которой ты отделываешься от жизни, что стоит тебе поперёк горла. То, что швыряется с такой простотой, ни ему, ни мне не надо.       Скованность поднялась от груди и схватилась за тонкую шею. На приоткрывшихся пухлых губах высыхал вопрос.       — И что тогда вам надо?       — Нам, — мягко поправил Изуна. — Единственное, чего хочу я, чтобы Мадару не коснулось забвение. Ты хочешь конца засухи…       — А что хочет он? — перебила Сакура.       Пауза Изуны растянулась в чудовищную пытку, в конце которой масла подлило невинное пожатие плечами:       — Вот и узнай.       В груди Сакуры глухо бултыхнулось сердце, гонявшее по артериям не кровь, а горечь. Понурив голову, она вдруг ощутила холод по плечам и обняла себя, словно это могло помочь. Блеснули золотые браслеты, точно кандалы.       — Присмотрите за ней, — бросил он напоследок выросшим из пола теням, обернулся вороном и вылетел наружу.       Сакура бросила в птицу алчущий свободы взгляд, а затем понуро взглянула на свой конвой. С одной из женщин неосторожно слетел платок, что вечно нависал над глазами. Пробуждённый интерес вогнал в лицо тени любопытствующий взгляд. Любопытство быстро сменил испуг. То, что раньше казалось чёрной тканью, вдруг оказалось чёрной пустотой, в которой, словно звёзды на небе, сияли два огонька вместо глаз. Тень спешно накинула платок и склонила голову.       Той ночью она плакала, сама не понимая почему. Слёзы текли по щекам и ручьём стекали по подбородку — такая роскошь для знойной пустыни. В Сауре никто не плакал, даже если очень хотел: все берегли влагу как могли. Может, потому и плакала, что в её комнате стол ломился от еды и воды. С таким обилием можно выплакаться за последние шесть лет, за каждый день и час, когда, сцепив челюсти, приходилось терпеть. Бушующая буря всё ещё застилала небо и звёзды, отбрасывала на землю непроглядную мглу. Сжавшись в углу своей кровати, Сакура закрыла глаза и постаралась уснуть.       Утром её ждал всё тот же ломящийся от яств стол. Увесистые гроздья винограда, серебряные блюда с зажаренным мясом ягнёнка, обилие закусок. Сперва Сакура разозлилась и хотела умереть с голода, но затем вспомнила слова Изуны и решила, что от этого нет толку. Она воровато подошла к столу и обронила презирающий взгляд на сыр, мёд, хумус, манакиш… Её презрение надломилось голодом с тем же хрустом, с которым она порвала надвое запёкшуюся лепёшку. Третий день голода завершился трапезой, каких она не видела никогда в своей жизни. Тень безмолвно стояла у дверей со склонённой головой. Вспомнив о ней, Сакура протянула ей запёкшуюся лепёшку:       — Ты голодна?       Тень покачала головой.       Сакура отпила спешно из украшенного камнями бокала и утёрла губы тылом кисти.       — Ты можешь говорить? — спросила она, и вновь тень закачала головой. — Плохо.       Плохо, что тени оставались безмолвны. По глухой тишине в замке Сакура с лёгкостью догадалась, что молчание — это не выбор, а принуждение или же естественное состояние, как гром и свет для молний. Птицы поют, люди говорят, а кем были тени? Было ли хоть что-нибудь под их балахонами или вылепленная в форме тела пустота заполняла ткань? Их молчаливое присутствие и неподвижность, человеческий силуэт и нечеловеческий свет вместо глаз — всё это нагоняло по спине мурашек. Терпеть их присутствие было бы гораздо проще, будь они чуть говорливей. Узнать этот храм и всё тайное в нём было бы проще. Может быть, под каким-нибудь шатающимся кирпичом в стене спрятано тайное воздыхание злобного божества?       Закончив с завтраком, Сакура подошла к двухстворчатой двери. В отверстиях меж изогнутых прутьев сквозил тусклый дневной свет и просторный балкон. Ёжась от скрипа петель, что в сущей тишине звучали дико громко, она спешно шагнула на балкон и оставила дверь полураскрытой. Осмотревшись, она заметила каменную скамейку и сложенные на ней для мягкости подушки. Обилие глиняных горшков давно стали могилами для высохших растений, чьи скелеты застыли ломанными линиями. По стенам стелилось сено из вьюна. Когда-то здесь было красиво — мысль, что всегда возникает на руинах. Смотреть на запустение и видеть давно прошедшее цветение. Сакура мечтательно оглянулась и, нависнув над балконной оградой, выглянула наружу. Странно, но купол бесконечной бури здесь был ближе, чем где-то ещё. Сакура протянула руку, и кончики пальцев лизнул жар из песка и пыли. Можно бесконечно смотреть на три вещи и третья — хаос на расстоянии вытянутой руки.       Она бродила по пустынному храму и как только осознала своё одиночество, не считая тени, вмиг повеселела. Она неслась по коридорам и, скользя взглядом по фрескам, представляла, как здорово они смотрелись когда-то давно. С какой роскошью лежали ныне задохнувшиеся в пыли ковры. И как в пространстве растворялся тонкий запах благовоний. Запах затухающих фитилей лампад и хор возносимых молитв. Что стало с этим храмом, и куда подевалась его слава? Остановившись в одной из комнат, Сакура запрокинула голову, чтобы рассмотреть очередной стёртый сюжет — ничего непонятно. Наконец, она добралась до святая святых — место с троном и алтарём у подножия, где её встретил Изуна.       По памяти она нашла коридор и в конце него дверь к винтовой лестнице. На втором этаже она вновь выглянула в дыру, в которую пыталась провалиться, голова закружилась от высоты, что разверзлась перед ней, Сакура благоразумно отступила и глянула в другую часть коридора. Последняя дверь её гнала прочь и притягивала. Она шагала к ней мягко и опасливо, совсем неслышно. Заглянула внутрь, щурясь, приметила бархат балдахинов. Тяжелые вдохи не рождались в пучине одеял, словно в них лежит спящий или мёртвый. Сакура прислушалась и неуверенно ступила внутрь мимо опрокинутого пуфа. В какой-то момент она и сама перестала дышать, пытаясь уловить хоть какие-то звуки в кровати, но ни один так и не коснулся ее уха. В кровати лежало то же тело, которое она видела вчера; его грудь уже не терзали мучительные вдохи, не рвал трахею кашель. Он лежал так мирно, что, испугавшись, Сакура оглянулась в поисках хоть кого-нибудь, но никого не нашла. Тогда она рывком приблизилась к нему и коснулась пальцами шеи, пытаясь нащупать пульс. Она чувствовала что-то, но судя по тому, как это что-то звонко совпадало со стуком в ушах, то был ее собственный пульс. Испугавшись смерти бога, она вдруг взглянула на его заплывшее морщинами лицо и звонко взвизгнула, увидев открытые глаза, взирающие прямо на неё:       — Жив? — спросил он, сверкнув хитрыми глазами.       — Боже… — грузно вздохнула Сакура, отскакивая от кровати, словно от огня, и прижимая руку к груди, откуда только что выскочило сердце.       Горло бога испустило рваный придушенный смех.       — Смешно? — хмурясь, спросила Сакура. В груди будто сошла лавина, и лишь спустя мгновения забилось сердце. — Это хорошо, значит, идёшь на поправку. Следующая такая шутка может это исправить.       — «Маленькая блоха говорит слону: „Я загрызу тебя до смерти“».       Сакура сдула упавшую на лоб челку и с ней цитату из хорошо знакомой притчи.       — У маленькой блохи нервы хлипкие, — ничуть не чураясь своей роли, сказала она. — А раз порядок в мире таков, что слоны живут, покуда живы блохи…       Тусклые глаза Мадары наполнились металлическим холодом. Сакура прикусила язык.       — Впрочем ни блохи, ни слоны в этом не виноваты, — пресекла на корню зачинавшуюся паузу она. Почему-то чудилось, что тишина будет особенно несносной.       — Это не имеет значения, — рот Мадары скривился в презрении.       — А тысячи людей, которых ты обрекаешь на мучения под зноем?       — Не важнее дорожной пыли.       От злобы Сакура вспыхнула.       — Если бы тысячи лет назад люди знали, кому возлагают на алтарь жертвы, тебя забыли бы ещё раньше, — возмущение выпорхнуло на одном дыхании, а после секундной заминки вылетело ещё: — Или даже предпочли бы не знать. — Мадара глухо хохотнул. — Мне даже не верится, что они всё это понастроили тебе, лишь зря перевели камень и золото.       — А сколько всего они сожгли на алтарях… — подливал он в огонь масло.       — О, ужас! — воскликнула Сакура с искренним сокрушением. — Напрасный пепел!       — А сколько жертв было отдано мне и оставлено умирать под палящим солнцем…       Сакура ничего не сказала, лишь в ужасе разинула глаза.       — Каждая полная луна каждого месяца значила лишь одно… — Мадара мечтательно сомкнул веки, сухие губы треснули в ухмылке. — Какая-нибудь из деревень поредеет на одну душу… Мои стены приобретут ещё одну тень.       Розовые брови изумлённо изогнулись, рот тщетно хватал воздух и никак не мог исторгнуть хоть слово.       — Очередная деревня поредела на одну душу, — напомнила Сакура, почувствовав, как немеют пальцы.       Мадара поднял веки и окатил её уничижительным взглядом, словно болотной тиной:       — И ты уже успела подумать, что за это я тебе что-то должен? Люди… — прыснул он с презрением. — Вам проще насмерть расшибиться, чем осознать, что мир не вертится вокруг вас.       Нервно сглотнув, Сакура сжала кулаки:       — Я пришла за дождём, — не уступала она.       — У меня в закромах лишь разочарование, — сухо усмехнулся Мадара. — Что тебе нужно?       — Дождь.       Мадара прикрыл глаза и взмахнул трухлявой кистью, привлекая к чему-то внимание:       — Слышишь? — спросил он. — Так звучит самообман. Маленькой блохе разбили её крошечной сердце, отчего жизнь ей стала немила, а повеситься не хватило духа. Особенное дерево — смоковница: в корнях родители, на ветвях дети. Символизм в чистом виде. Но малодушная блоха смотрела на то дерево и не решалась. Удобно быть щедрым, будучи богачом. И погибать, не видя в жизни никакой цены. — Он косо на неё взглянул, но Сакура уже обронила взгляд под ноги.       Его слова придавили своей тяжестью душу. Сакура отошла в сторону, хрустнув обвалившимся витражом.       — Говори, что хочешь. Может, и так. Тогда тебе лучше пойти мне навстречу, иначе, откинув сомнение, я повяжу на своей шее самый красивый узел и повисну на дереве, надеясь, что следующий хранитель пустыни окажется более милосердным.       Улыбка на сухих старческих губах рассыпалась песком на барханах:       — Не сегодня так завтра от людей останутся лишь кости. Костям не нужно милосердие.       Она вышла из комнаты с чувством, что последние полчаса билась головой об стену. Сгустком в груди застряло отчаяние, в руках ощущались слабость и бессилье. В своей комнате Сакура распахнула створки кованой двери и вошла на балкон, где, не переставая, кружила буря. Навалившееся уныние гнуло ей наземь; найдя место рядом со скамейкой, Сакура присела на колени и сложила руки на мягкие подушки замком. Из глаз прыснули солёные слёзы, губы тихо призвали священное имя Мито.       Тем вечером и во все прочие она молилась много и усердно, прилежно и искренне, но ответа не было, словно все молитвы отражались от песчаной бури и падали осколками обратно на балкон. В перерывах она бродила по храму и вокруг него, прислушивалась к приглушённой буре и, казалось, потихоньку сходила с ума от могильной тишины.       — Где Изуна? — спрашивала она у тени и не особо рассчитывала на ответ. — Сколько дней его уже нет?       Мито игнорировала, тени тщательно блюли обет молчания, Изуна пропадал невесть где, а с единственным говорящим существом в храме Сакуре говорить не очень-то хотелось.       — Давно ты уже здесь? — Сакура обернулась к сопровождающему её чёрному силуэту, что медленно склонил голову вместо ответа. — Он всегда был таким? — снова кивок.       Сакура удручённо вздохнула.       Она добродилась по храму до того, что знала в нем каждый угол, тайный или явный. Сакура узнавала в лицо каждый рухнувший подсвечник и в безумстве скуки едва ли удерживалась, чтобы не дать им имена. Бесконечность сузилась до трёх сосен, в которых она поселилась вместе печалью.       Одно утро надломило привычный порядок: проходя в коридоре она приметила, что обвалившиеся фрески красовались на сводах в целости. Простояв с запрокинутой головой минут пять, Сакура оглянулась за тем по сторонам и задумалась. Что-то было не так, но не понять что. Пригладив стену, она двинулась вдоль нее и внимательно всмотрелась. Трещина. Здесь не хватало трещины, которая всегда держала ее в напряжении обещанием скорого обвала. Сакура взглянула вопрошающе на тень, но вместо вопроса, мысленно ответила себе же и, не сказав ни слова, сорвалась с места к лестнице.       Еще в коридоре она не увидела дыры в стене и приготовилась, что, войдя в комнату, не увидит привычной картины. В предвкушении осторожной поступью она пробралась к двери и замерла перед ней, вслушавшись в тишину. Набравшись смелости, она шагнула в комнату и заглянула за балдахины. Одеяла были отброшены в сторону, смятые простыни пустовали. Сакура краем глаза замечала перемены в свете: он стал еще тусклее прежнего и окрасился. Выбитые витражи стояли в оконных рамах, кроме одного маленького окошка. Пальцы нежно коснулись стекол и восхищенно скользнули вниз. Она представила, как солнечные лучи, проходя сквозь них, откидывают на стены разноцветные пятна, и глаза ее заблестели. Затем Сакура увела взгляд наружу сквозь пустое отверстие и увидела необычное для этих мест явление: вдоль засохшего сада одиноко бродила сгорбленная фигура, держась за тонкий длинный посох с полумесяцем на конце. Мадара подошел к песчаному куполу и остановился перед ним, словно испытывая его на прочность. Длинные седые волосы ровно лежали на спине, пока бушевал ураган. В десятке метров из окружавших храм песков вынырнула черная птица, у земли обернувшаяся Изуной. Мадара повернулся к нему и замер. Молчание меж ними было особенно громким, Сакура услышала в нём другую сторону жизни и печали, такую человеческую, но принадлежащую богам. Их окаменелость треснула и комьями рухнула; Изуна сорвался с места и бросился в объятия.       Далеко от земли тоже витала смерть и тоска от разлуки с любимыми.       Храм с каждым днём оживал. Раны на его потресканных стенах затягивались, краска и мозаика наливались цветом. И вот Сакура бродила по тем же комнатам и коридорам, но словно по другим. Вновь путалась в дверях, вновь с восторгом касалась искусства и раболепно перед ним замирала. Двор за стенами храма вдохнул и выдохнул легкий бриз: он путался в почерневших волосах с богатым проблеском седины. Сакура нерешительно остановилась в нескольких шагах и постаралась свыкнуться с мыслью, что оживал не только храм. Она неслышно пробралась по дорожке меж усохших кустарников и встала рядом. Он стал выше и больше. Посох был при нем, хотя нужды в том не было. Пятидесятилетний мужчина с неглубокими прорезями морщин едва ли походил на старца, что тонул в одеялах.       — Не можешь найти верёвку? — его бровь вопросительно изогнулась. — Для самой красивой петли на шее нужна достойная, понимаю.       Взгляд Сакуры взметнулся к небу и упал обратно на землю.       — Бедные тени… — громко вздохнула она, сцепив руки за спиной. — Я бы не смогла вынести и двух дней подряд рядом с тобой.       — Они не жалуются, — в уголке рта нарисовалась тонкая насмешливая складка.       — У них нет такой возможности. Это не одно и то же.       Мадара ничего не ответил и медленным размеренным шагом двинулся по каменистой дороже вглубь давно погибшего сада. Складки его чёрных одежд колыхнулись и поспешили за ним. И Сакура тоже.       — Почему тебя обрекли на забвение? — спросила она то, что спрашивала однажды у Изуны.       Мадара молчал. Глядя в его затылок, Сакур шестым чувством чувствовала насмешливость на его губах:       — Не думай, что сможешь понять меня. Не думай, что даже если поймёшь, сможешь изменить моё решение.       — За что ты нас так ненавидишь? — силясь стереть из голоса отчаяние, спросила Сакура. — Пошли на землю дождь, и я расскажу всем, что это сделал ты. Храм безымянного бога в Юдоли вновь обретёт имя…       Мадара обернулся и опрокинул на неё тяжёлый усталый взгляд. Он вбирал усталость в чёрные глаза тысячелетиями, а может, и дольше. В небе солнце менялось с луной миллиарды раз, обагряя горизонт в рассвет и закат. Он видел так много и разочаровывался столько, сколько вздохов выходит из человеческой груди за всю жизнь.       — Не одна ты смотришь на сук и мечтаешь на нём повиснуть, — сказал Мадара и вдруг потерял взгляд в пустоте. В зрачках, словно крылья птицы, встрепенулись воспоминания.       Сакура оторопело вгляделась в отрешённое лицо и растерялась, не зная, что на это сказать. Онемевший язык, пустая голова. Вынырнув из пучины внутри себя, Мадара вернул взгляд к ней, и Сакура поняла, что в нём было заложено прощание. Напоследок он посмотрел ввысь, о чём-то подумал, а затем поднял руку вверх. Бушующие пески, точно ждавшие этого сигнала, вдруг остановили свой бесноватый танец и пали вниз, открыв ясный небосвод и кренившееся к горизонту солнце. Отвыкнув от его яркости, Сакура сощурилась. Мадара развернулся и не спеша продолжил одинокий путь.       Смеркалось. С балкона открывался полный звёзд небосвод, внизу открывалась просторная низина, усеянная плеядами высоких и низких скал. Из места, близкого к хаосу, это место стало приближено к безмятежной бесконечности. Молитва у раскрытой синевы бездонного неба выходила из груди легко, невесомо улетала к небу. Тишину разбил дребезг упавшего со стола бокала. Вздрогнув, Сакура поднялась с колен и опасливо вошла обратно в комнату. На изобилующем едой столе хозяйствовала хвостатая плутовка. Лисья морда утыкалась в блюда с зажаренной дичью и ни в чём себе не отказывала.       — Ты знаешь, что за воровство на севере отрубают руку? — спросила Сакура и сама удивилась, когда лисица подняла взгляд и приникла боязливо к столу. — Но я с юга и у нас так не делают, — решила добавить она на случай, если хвостатая и впрямь всё понимала. Лисица что-то проскулила на своём и спрыгнула со стола, завалившись Сакуре под ноги. Не почесать тощее брюшко было бы преступлением. — Что это у тебя здесь?       Сакура нащупала ветвь и верёвку, не туго повязанную лисице на шею, и тут же развязала нетяжкую ношу.       — Где ты умудрилась…       И тут же оборвалась, осознав, что пучок трав и ветвь не прицепились к лисице случайно. Да и где бы она могла их подцепить посреди глухой пустыни? Сакура взяла пучок, развернула маленькую бумажку с посланием и прочла: «Им нужен лунный свет». Под ногами юркнула лисица, просочившаяся прямо в дверную щель на балкон. Сакура вышла следом за ней и встретилась с бледнолицей луной, зависшей в тёмно-синем бархате ночного неба. Подойдя к каменной ограде, Сакура с ритуальным трепетом возложила маленький букет на него; серебряное одеяло света тут же заботливо укрыло его. Сакура оглянулась в поисках лисьих умных глаз, но никого рядом не нашла. Она стояла одна, но не чувствовала одиночества. Послание снизошло свыше, она не сомневалась. Один взгляд к небесам пролил в душу теплоту и свет.       Утром Сакура не успела открыть глаз, как вдруг почувствовала, что что-то изменилось. Не только внутри нее, но и снаружи. Она открыла глаза и увидела, как сквозь решетку пробирается солнце — давнишний тиран, по которому она заскучала в череде пасмурных дней за завесой бури. Лучи разрезали чистое пространство комнаты. Сакура сделала глубокий вдох — воздух был слаще и чище. Но больше всего поразили переливы птичьего пения снаружи. Сакура вскочила с постели и с лёгкостью вспорхнула на балкон: нежное тёплое дуновение воздуха и искристое нежгучее солнце, битые глиняные горшки стояли целые, скелеты растений в них выглядели всё так же плохо, но в их сухих ветвях словно запульсировала жизнь. На каменной ограде лежал нетронутый букет — скромное напоминание, что она не покинута. Не зная, что с ним делать, Сакура спрятала его под матрас и вышла из комнаты, чтобы изумлённо искать трещины в стенах там, где их уже нет и восхищаться этому, как истинному чуду.       Двигаясь меж коридоров и залов, теряясь меж колонн и подсвечников, она жаждала и боялась встретить того, кто воскресал вместе с храмом. Возрождённые фрески завораживали, но куда им до возрождённого бога. Что стало с его морщинами и сухими руками? Лёгкой сутулостью и проседью в волосах? Встречала ли она среди людей лицо, похожее на его? Сакура жаждала и боялась.       Она молилась вечером Мито, умоляя её о дожде и чём-то ещё, что сухие губы так и не прошептали, лишь что-то колыхнулось глубоко внутри. И этой ночью вновь в открытые заранее двери юркнула лисица с маленьким гостинцем на шее. Мешок с искрящейся в свете луны пылью: словно миллионы крошечных звёзд, собранных в мешковине. Записки нигде не было.       — И что мне с этим делать? — спросила Сакура у лисицы, но та безответно мигнула, чихнула и направилась к накрытому столу. Сакура проводила её смиренным взглядом.       Она открыла глаза ранним утром, когда рассветное солнце украсило нежным румянцем небосвод. Пели птицы, встречая день, и музыкой для этих песен шуршал прибой. Различив врезающиеся в скалы волны, Сакура резко поднялась с постели и внимательно вслушалась: снаружи шептало море. Предвкушая чудо, Сакура нерешительной поступью подошла к кованой двери и, дотронувшись до неё, мгновение обождала, затем настежь отворила. Солоноватый свежий воздух прошёлся по щекам, как нежное касание. Нежное розовое небо расплывалось в мягкий песчаный цвет — странно, но память о песках сохранилась лишь в палитре горизонта. Блестело бесконечное море, что гнало разбивающиеся в пену волны. Восторженное сердце пропустило удар, а затем заколотилось. Краем глаза Сакура заметила зелень на стенах и обернулась к цветущему балкону: зеленый плющ цеплялся за каменные стены, в горшках кустами цвели розы. Сакура обернулась вокруг себя, широко улыбнулась, а затем подошла к ограде и выглянула наружу. Прозрачные волны у берега, синие в глубине, в гребне перекатывающейся волны чистая бирюза. Птицы над водами что-то щебетали, море шептало, одинокая фигура шла вдоль берега молча. Чёрные одежды и длинные угольные волосы осторожно колыхались. Сакура присела на ограду и всмотрелась. Он был слишком далёк, чтобы разглядеть. Как жаль, что вблизи она вряд ли решиться так нагло рассматривать.       — Твоё присутствие однозначно идёт этому месту на пользу.       Сакура вздрогнула от неожиданности и обернулась, встретившись со спокойными глазами Изуны в дверях.       — Море, — изумлённо произнесла она и окатила восторгом бесконечную синеву. — В Юдоли никогда не было моря.       — Юдоль осталась на земле, — Изуна прошёл на балкон и, прислонившись к стене, взглянул на горизонт. — Храмы — всё равно что двери между миром людей и богов.       — Так это не земля? — она обратила к нему пытливые глаза. — Как называется это место?       Изуна пожал плечами:       — Много имён. Вышний мир, небеса… Можешь называть, как хочешь.       Его спокойствие так складно ложилось на шёпот моря и утреннее пение птиц. Рядом с ним разливалась безмятежность.       — Очень красиво… — Восторженный блеск помутился, улыбка упала с губ. — Юдоль могла бы быть похожа на это место. И Саур. И вся пустыня…       Она посмотрела вдаль и упёрлась взглядом приближающийся чёрный силуэт, что шествовал в храм. Изуна проследил её взгляд и вздохнул.       — Я могу дать тебе денег, — сказал вдруг он. — Сделать так, что ни одна болезнь тебя не коснётся. И даже подарить бессмертие…       Сакура взглянула на него так тускло, что ему сразу всё стало ясно:       — …но не дождь, — закончил он.       — Скажи тогда, почему он хочет нашей гибели?       По втянутым щекам и нахмуренному взгляду стало ясно, что вопрос не из лёгких. Изуна долго боролся с собой, прежде чем наконец-то выдохнуть:       — Что есть ваша гибель? — спросил он, не требуя ответа. — Можно убить человеческое тело, но не душу. Ты так носишься с дождём и видишь трагедию там, где её нет для богов. Жизнь на земле — худшее из всех зол, конец её всё равно что избавление от кандалов. Вы отождествляете смертность с человеческим, бессмертие с божественным, но всё оказалось иначе. И мы это узнали не сразу, — взгляд Изуны провалился сквозь тонкую наледь памяти.       — Не мы придумали этот порядок.       — Не вы. Тот, кто всё это придумал, давно ушёл и больше не появлялся. Истязая людей, Мадаре кажется, что так получится докричаться до их создателя.       В безмятежность вонзилась ссадина, травившая всё печалью. Сакура вновь посмотрела на Мадару. Он уже совсем был близок к замку.       У его святилища тянулись вверх струи благовонного дыма. Мадара прошёлся в сизых клубах мимо сонма сходящий со стен теней к трону и с ощущением собственного величия воссел на него. Утробное пение теней плавно качало воздух, тихая мелодия казалась неземной и в то же время знакомой. Держась пальцами мраморную колонну, Сакура прикрыла глаза: сквозь запах и звук запотевал разум. Храм, до этого большой, теперь воистину гигантский, раздавил её, сравнял с натёртым до блеска мраморным полом, наполнил трепетом и раболепством. В этом дыме клубилась жизнь, что витала меж колонн и арок. Этот мёртвый храм вдруг ожил. Сакура почувствовала в груди не сердце, а собственную душу, чьё напряжение ощущалось спазмом. Она выглянула из-за колонны. Впереди множество теней кланялись перед престолом бога. Дымка расступалась, пропуская прямые черты лица — черты, выверенные когда-то давно неизвестным скульптором под линейку или на меткий глаз. Ему было не больше тридцати. Божественная безмятежность была вмешана в лицо вместе с бледностью, в изгибе губ чудилось бесстрастие. Под веками таился тяжёлый чугунный взгляд; Мадара бросил его в пустое пространство и словно бы там что-то увидел. Сакура резко спряталась за колонну и прижала руку к груди. Теперь она почувствовала биение собственного сердца. Слишком быстро. Такие ритмы всегда кончаются крушением…       — Я видела тебя здесь на рассвете, — в сумерках она вышла к морю и не удивилась, увидев чёрное пятно. Бледное лицо обернулось к ней, и тусклые глаза пропустили взгляд словно насквозь. — Как в тебе сочетаются любовь к созерцанию и жажда разрушения?       Его губы изогнулись в спокойной улыбке, взгляд обратился к горизонту.       — Самое разочаровывающее из всего, что я видел, — Мадара кивнул на воды. — Бесконечность, у которой есть конец.       — Подними глаза вверх, — Сакура слегка запрокинула голову, встретившись с мириадами звёзд. — Возможно, там ты не найдёшь противоположного берега.       Но вместо того, чтобы взглянуть вверх, он посмотрел на неё бездушным мёртвым взглядом. Под ним Сакура вся съёжилась. Он ничего не сказал, но Сакура поняла, и внутри всё стянулось ещё больше. Мрачная тоска прошлась по нему и окучила ясный взор. Внутри него воспалились рубцы давно затянутых ран.       — Изуна слишком добр к тебе. Некоторым вещам не нужно касаться человеческих ушей, но он тебе сказал…       — Он беспокоится о тебе. В его глазах я вижу отражение твоей скорби.       — Глупо надеяться, что ты чем-то поможешь, — он насмешливо потянул угол рта и коротко качнул головой. — Но ради него я сделаю всё, что ты попросишь, кроме…       — Мне ничего не надо, кроме дождя.       Он взглянул на неё, долго и внимательно.       — Подумай лучше, — Мадара лукаво сузил глаза. — Я могу отдать тебе одно человеческое сердце.       — Сердце? — нахмурилась Сакура.       — Оно билось ровно, когда он смотрел на тебя. Но я сделаю так, чтобы одна мысль о тебе приводила его в трепет. Ты будешь для него смыслом и целью. Я выведу вас из пустыни и дам кров в земле, что цветёт и плодоносит. У вас будут дети, трое или четверо. Прислуга, скот, земля — всё, о чём можно только мечтать…       Зелёные глаза заволокла дымка. Очарованный взгляд прозябал в фантазиях: каждое его слово вспыхивало в глазах яркой картинкой, от которой, как волны о скалы, разбивалось сердце. Так сладко оно разбивалось в его иллюзиях, так горько становилось, сбросив пелену с глаз, вновь увидеть блеск бледного месяца в чёрных глазах. Сакура покачала головой:       — Только дождь, — ответила она, чувствуя, как к горлу подбирается ком. Перед глазами всё ещё просвечивался обман, в котором она была любима и счастлива. — Больше ничего.       Пальцы коснулись горла и надавили на него.       Придя в свою комнату, она не увидела лисицы, но на балконе её уже ждала записка и маленькая закупоренная колба. В склянке колыхалась прозрачная капля. Сакура открыла записку и прочла: «Смешай всё под луной. Дай выпить ему и выпей сама».       В золотом бокале, украшенном камнями, плавали на поверхности травы. Чёрная вода блестела, словно в её глубине таился собственный космос со звёздами. Дело осталось за последним. Откупорив пробирку, Сакура вылила из неё каплю и тут же отшатнулась, когда что-то вспыхнуло и бокал задымился — чудом не уронила. Вода гневно бурлила и совсем скоро перестала. Сакура заглянула в бокал: в прозрачных водах отразилось её лицо. Перелив часть в пробирку, она воровато оглянулась, впервые обеспокоившись лишними глазами. Никого. Лишь звёзды и море. И кто-то, кто слышал её молитвы.       На следующее утро она заметила то, чего никогда не замечала — Мадара не ел и не пил. Днями её терзала единственная головная боль: куда пролить хотя бы каплю зелья, но ответ не находился. Он не был страждущим, чтобы облегчать мучения приложенным к губам полотенцем. Он не был жаждущим, чтобы протягивать ему чашу. Изломав за день голову, Сакура провожала закат, сидя на балконе и бросая грузный взгляд в алое море. Рядом блестел золотой бокал. В нём плескалось вино и размешанная в нём капля зелья. В нём плескалось закатное солнце и раскалённое небо. Бесконечность спутанных мыслей, кипа забракованных планов. И тоска.       Он появился внезапно и из ниоткуда. Шорох песка принёс густое чёрное облако из ткани и волос, всё кругом встрепенулось от трепета и только Сакура от резкости и испуга. Мадара прошёлся вдоль балкона, а затем сел на тахту напротив Сакуры. Воздух с его появлением электризовался: по коже залпом проходились вспышки разрядов, а за ними холод и изредка жар. Она знала, что на балконе всегда свежо, но в этот раз духота плавила голову, на плечах вмиг потяжелела собственная нагота. Она притянула к открытому животу подушку, но даже это не помогло избавиться от неловкости. Оставалась задёрнуть грудь занавеской волос, что Сакура тут же и сделала.       — Моя любимая часть храма, — его слова колыхнули тишину, рябь от них пригладила волнение Сакуры. Он повернул голову и на его бледное лицо мягко лёг тёплый закат.       — Нетрудно догадаться почему, — Сакура увела взгляд к морю: там алое яблоко ныряло в винные воды. — Очень мило отдать мне эту комнату.       — Это Изуна, — признался он, не претендуя на доброту брата. — Я был бы не против вернуть тебя на землю.       Сакура молча усмехнулась. В секунду глаза потеряли из виду пейзаж, хотя оставались распахнуты перед ним. Словно шибко разбившаяся волна уронила солёные брызги в зиявшую рану.       — Что мешает? — спросила она, растворив взгляд в пустоте солёного воздуха. — Одно слово и…       — Изуна, — ответив, Мадара обернулся, и Сакура вынырнула из глубины себя. Его разборчивый взгляд остановился на её глазах, долго и кропотливо он искал там хоть что-то, что заставило небесного духа ходатайствовать о ней. Его пронзительный взгляд сушил горло хлеще жестокого пустынного солнца. — Просит сделать всё, чего бы ты ни попросила. И так уж вышло, что он единственный, кому я не могу отказать.       Сакура подмяла мягкие губы и нервно прикусила:       — Ты знаешь, чего я хочу.       — Твоё упорство испытывает моё терпение. Оно, как и море, только кажется бесконечным.       — Вода точит даже самые твёрдые камни.       Мадара растянул губы в мимолётной улыбке.       — Хочешь уйти от меня с чем-нибудь — подумай получше. Либо уйдёшь ни с чем.       Бедром Сакура прекрасно ощущала овал стеклянной колбы. От кипения в голове выхлопа никакого. Она смотрела на чашу и не знала, чего просить. Не знала, как сделать так, чтобы хоть одна капля пролилась в его рот. Смирившись со своим бессилием и оглохнув от тишины, она спросила:       — Давно ты был на земле? — её вопрос неожиданно заточил его взгляд. — Глядя на Изуну, я вижу, что он бывает там часто. Может, поэтому я не вижу в нём жажды уничтожить в ней всё живое. Как давно ты спускался вниз?       — Я не был там.       Сакура опешила и заёрзала в тахте, меняя позу:       — То есть как? — вскинула она бровями       — Со дня сотворения земли. С сотворения первого человека и до наших дней.       Выразительная дуга бровей изогнулась еще больше.       — Даже в Юдоли? — решилась все же уточнить Сакура.       — Даже в Юдоли.       — Но тут ведь стоит твой храм!       Мадара поджал губы и, судя по растворившемуся на стене взгляду, попробовал придать этому хоть какой-то вес. В конце концов, он пожал плечами.       — Да как с таким подходом у тебя вообще храм появился?       Её полное досады шипение проросло лукавой улыбкой на его губах.       — Нет, я серьезно, — она даже увела взгляд к морю, чтобы не видеть его от накатившей злобы, но продержалась недолго: ей надо было видеть его лукавые глаза и, если это возможно, то хотя бы крупицу раскаяния в них. — Выжигаешь землю, сидя у моря. В храме, который построили тебе люди. Продолжая жить только потому, что кто-то из них тебя всё ещё помнит! Нет, это какое-то безумие… — захлёбываясь раздражением, прошипела она и отвернулась к горизонту, вновь смотрела на закат и не видела его. — Не знаю, за что тебя… — не в силах совладать с собой она вновь заговорила и тут же себя оборвала, прикусив губу. Она кожей чувствовала, как вся распиравшая её изнутри злоба зажигает в нём насмешливую улыбку. Следом пришло ощущение, что она не больше базарной ручной обезьянки, развлекавшей народ за монету.       — Ты не договорила, — Мадара не жалел дров для костра.       Сакура резко и свирепо вцепилась в него взглядом, словно кошка когтями.       — Если, вернувшись на землю, я вновь захочу жить, то, вспомнив твоё лицо, вмиг это исправлю.       Тихий утробный смех казался искренним и потому несносным. Обнажённый ряд зубов, натянутые складки в углах рта. Пленивший её демонизм кружил голову и обрушивал гнев уже на себя. Мадара встал с тахты и перед уходом оставил в воздухе условие:       — Два дня. Всё или ничего.       Когда он ушёл, в одиночестве Сакура почувствовала наконец собственное сердце: оно колотилось в изнеможении и стучалось в неприступные рёбра. Слишком быстро для разбитого. Чересчур быстро для кого-то вроде него. Она взглянула на блеснувший в последнем луче бокал, встала с тахты и, источая решимость, отхлебнула сладкое вино. Думала, что найдёт в нём спасение, но нашла лишь лёгкость и головокружение. И единственной тяжестью стала склянка на бедре.       У парадного входа наполнились прозрачной водой бассейны и выросли высокие пальмы. Воскресли сады, а вместе с ними задумчивость. Пышно цвёл олеандр под нежно-фиолетовым небом. От красоты вокруг захватило бы дух, если бы не серебряный месяц над головой. Истекал первый день, на носу был второй.       — Ты ходишь по храму одна, — присутствие Изуны забывалось. Сакура усердно заморгала и осознанно на него посмотрела. — Храм большой…       — Мне нравится одиночество, — она мягко улыбнулась. — Тени слишком мрачны.       Он кивнул, принимая ответ.       — Это были обычные люди? — спросила вдруг Сакура.       Взгляд Изуны задержался на чём-то и на секунду пропал, как пропадал всегда, когда он готовился сказать что-то, что могло ей не понравиться.       — Это и правда жертвы? — опередила Сакура и получила в ответ короткий кивок. — И что он с ними делал? — в глазах блеснула такая обеспокоенность, словно она стояла в очереди на производстве теней.       — Ничего, — Изуна осторожно сорвал один цветок и повертел его в пальцах.       — Почему тогда все они — девушки?       Не отрываясь от розовых лепестков, Изуна улыбнулся:       — Я принёс священнику видение, в котором была ветвь и ворон. Как думаешь, не прояви ты рвения, меж кого бы искали жертву? — Он повернулся, и прозорливая улыбка лучилась на его губах. — Ветвь значила лишь молодость. Молодых всегда жалко. Старые своё отжили. А жертва должна всегда отрывать часть сердца. Люди трактуют это обычно по своему. Угадывают с возрастом, но добавляют от себя женский пол и девственность…       Сакура отвела смущённый взгляд на ровную гладь воды в бассейне и пригладила волосы.       — Совсем ничего? — она старалась быть осторожной в словах, но её лоб и щёки горели, словно там проступали все её мысли. — Не было никаких исключений?       — Были, — после недолгих размышлений ответил Изуна. — Но исключения подтверждают правило.       Бессонная ночь под шёпот прибоя и мерцание рассыпанных звёзд исполнилась настоящим страданием. Пав на колени, Сакура вновь молилась. Доставая из груди самые искренние слова, она видела в небесах то глубокую синеву, то бездонную черноту, точно снова смотрела в его глаза. Обжигаясь воспоминанием, она старалась вырвать его с корнем, но он прорастал вновь зловредным сорняком. Горизонта коснулся рассвет, веки тяжелели, тело обмякло на тахте. В полудрёме она видела то ли сон, то ли явь: чья-то тень нависала над ней, тёплая и тяжёлая. Чья-то ладонь гладила её щёку, жаркие поцелуи плавили шею. Она словно лежала на жёстком лежаке в душном шатре, возведённом посреди палящей пустыни, и задыхалась не то от недостатка воздуха, не то от вожделения. Сомкнутые веки не желали разлепляться в накатившей сладости. Возбуждение истомой рождалось в лоне. С распалённой шеи поцелуи спускались к груди.       — Саске… — выдохнула она и пригладила его волосы, показавшиеся ей длиннее обычного. Проведя рукой дальше, она не нашла им конца и, затаив дыхание, испуганно раскрыла веки.       Проснувшись в ужасе, она вновь услышала трель собственного сердца и, что ещё хуже, остатки сонного возбуждение в бёдрах. Встав с тахты, она под ногами увидела записку: стало быть, на столе уже раскиданы объедки ранней лисьей трапезы. «Хотя бы тысячная доля капли. Поторопись». Сакура потёрла глаза: пульсация в груди и между ног постепенно сходила на нет. Уронив лицо в ладони, она боролась с подкравшейся мыслью, но была побеждена. Сокрушительно и жестоко.       Вечером она исходила вдоль и поперёк балкон, сгрызла ноготь и случайно вырвала пару волос, нервно пуская пальцы в локоны. Страх и волнение гоняли её из угла в угол, а ей оставалось лишь повиноваться их игре. Бурлила кровь. Стучало сердце. Персиковый закат венчал пространство золотом. Она не слышала ни птиц, ни прибоя, ни нежного бриза, ни, порою, саму себя. Лишь сердце и бурление крови. Он пришёл с первыми звёздами.       Ей было дурно и, когда он ступил за порог, ей показалось, что сейчас она упадёт в бесчувствии. Воздуха стало так мало, на балконе так тесно. Она сцепила руки за спиной и заломила нервно пальцы.       — Я слушаю, — пройдя мимо, он остановился напротив неё, и вместе с ним замерло её сердце. Во мраке его глаз таились иные вселенные.       — Выпьешь? — подцепив бокал со стола, она протянула ему смешанное с зельем вино.       С его улыбки стекало ехидство:       — Знаешь, сколько мужчин пало от одного глотка из бокала, поданного женщиной?       — Понятия не имею, — ответила она и отпила.       В его глазах заискрилось любопытство:       — И почему я так уверен, что это точно не дождь? — спросил он больше у себя.       — Это… — улыбнулась Сакура и отвела взгляд. — Точно не дождь.       Язык во рту немел, слова вязали и не склеивались. Колоссальным усилием воли она заставляла работать то, что всегда работало исправно:       — Я хочу одно сердце… — щёки подогрел лёгкий румянец.       — Воспользовалась готовым вариантом, — Мадара поджал губы и, наконец-то отошёл к ограде. Дышать стало заметно легче. — Неплохо. Изуна говорит, что Саске у Северных Дюн…       — Не его, — резко оборвала она. Мадара медленно развернулся и невообразимо долго стоял молча. Когда его молчание стало настоящим истязанием, Сакура продолжила: — Мне нужно сердце бога. На одну ночь. Если оно у него, конечно, есть.       Всего пара шагов, выглядевших со стороны так легко, но так тяжело давшихся привели её к нему. Внимательность в его глазах дробила её на крупицы, выбивала душу, загоняло сердце в пятки. Линия губ не высказывала ни лукавства, ни привычного ехидства. Свободной рукой она мягко коснулась его груди и почувствовала такое же биение, как у всех людей, что показалось странно и неестественно. Она подняла взгляд и встретилась с его глазами:       — Я предлагала тебе вино, с ним было бы проще, — улыбнулась она и отняла руку. — Ищешь подвох?       — Скачок от спасения тысяч жизней до удовлетворения кратковременных желаний действительно… — он покачал головой в раздумьях, какое слово окажется здесь уместней, — впечатляет. И заставляет задуматься.       — Ты предлагал мне ровно то же.       — Я предлагал тебе долго и счастливо. Это вроде бы слегка другое, — он нарочно скривился, словно пытался сравнить варианты издалека. Она улыбнулась. Слишком надломлено, чтобы продолжать отрицать очевидное. Сакура вспомнила те картинки, что застилали ей взор у чёрного моря. Горло сжал болезненный спазм. Сакура глубоко вдохнула и шумно выдохнула.       — Он видел, что нравится мне, обещал золотые горы, — вновь губы растянула болезненная и измученная улыбка, за которой она всегда скрывалась. — Я была так слепа от своей любви. И так доверчива… Он воспользовался этим.       — Знаю, — медленно кивнул Мадара и словно бы подгонял её говорить дальше.       — Моё сердце было разбито.       — Хочешь добить?       Сакура улыбнулась:       — Возможно.       — Зачем?       — Тогда оно больше не разобьётся.       Мадара медленно вдохнул, взяв паузу для размышлений.       — Может, где-то в пустыне ходит тот самый, с которым всё будет иначе? — не уступал он.       — К нашему горю, мы всё равно засохнем или умрём от голода в пустыне, над которой разверзся гнев одного бога.       — Я могу…       — Дай мне одну ночь, после которой померкнут все, что были до и будут после.       Взгляд чёрных глаз обвалился в душу и ужалил. Тишина меж ними сжалась пружиной и отскочила в стены. В его глазах чудилось метание от одному к противоположному, попытки свести концы с концами оканчивались путаницей. Она забывала дышать. Осторожным движением он убрал её длинные волосы назад, оголив шею, ключицы и грудь. Её взгляд рухнул на пол. Тёплые пальцы прошлись по щеке, оставляя за собой жжение прилившей к коже крови. Он прочертил невидимую линию до подбородка и приподнял его. Блестящие изумрудные глаза с непосильным трудом поднялись вверх, веки тут же зажмурились, когда его губы накрыли её. Она не помнила, дышала ли в то мгновение или нет. Не помнила, билось ли её сердце и держалась ли в теле душа. Лишь опаляющая близость, дрожь в кончиках онемевших пальцев и глухая истома, сжимающая в узел низ живота. Начатый лёгким касанием, поцелуй получал свою глубину. Его горячая ладонь скользнула на талию и прижала её ближе; Сакура коснулась покатых плеч. Холодные взмокшие пальцы держали бокал, пока сердце полыхало в жаре и духоте. Прохлада ночи обернулась знойным маревом. Он чуть отстранился; в его взгляде Сакура видела частицы того же тумана, что застилал её разум.       — Пить… — прошептала она и сделала последний глоток. Вино ещё блестело на её губах, когда Сакура жадно взглянула на Мадару и, не дожидаясь, когда то испариться, прильнула к его губам.       Упал бокал и звонко звякнул, ударившись о пол. Вокруг них закружился ветер, поднимая в воздух чёрные и розовые пряди. Они оба почувствовали то, что никогда ранее не чувствовали. Прерванный поцелуй, испуганный её взгляд и нахмуренный его. Ветер свистел в ушах, поднимал пыль и листья. В её глазах блеснул огонь, а затем свет от него, неземной и яркий, озарил пространство. Ромб во лбу источал то же свечение, растекался лентами по телу. Его глаза то же горели. Когда порывы ветра опрокинули горшки, а шум заглушил всё вокруг, Мадара ощутил опустошение. Словно его стало вдвое меньше прежнего. Шум стихал, ленты на её теле вновь затягивались в ромб, свет угасал, пока они не остались растворёнными в смятении и тишине. Сакура следила за каждой чертой на его лице и находила множество недобрых знаков. Она отступила на шаг. Его нахмуренность перестала быть просто раздражённой и стала злобной. Новый шаг назад и попытка бегства прозвучали грохотом захлопнувшихся без чьей-либо помощи дверей. Сакура беспомощно попыталась их распахнуть, но те стояли намертво, тогда она обернулась. На чистом прежде небе клубились тучи, мелькали молнии.       — Что ты сделала? — от придавленного гневом голоса стыла кровь. В его глазах тоже искрились наэлектризованные вспышки.       Он сделал шаг навстречу: решительный шаг охотника, загнавшего в угол добычу. Сакура пригнулась и закрыла глаза руками, словно это могло её спасти. Небо осветила белая молния, но грома не последовало. В глазах стояла темнота от сожмуренных век. Секунда, две, три… Она потеряла им счёт. Распахнув веки, она посмотрела сквозь пальцы и не узнала открывшийся пейзаж: плавные линии дюн и иссиня-чёрное звёздное небо. Она убрала руки и оглянулась по сторонам. Вдалеке равнина и пересохшая река. Дикий ночной холод, который обдал разгорячённое лицо и голые плечи.       Помня свечение лент, она разглядывала свои руки, но не находила на них ни единой подсказки о том, что это было. Лишь внутри ощущалась сила, которой она прежде не знала. Сакура взмахнула рукой, и лежавшие пески покорно поднялись и упали вместе с её движением. Она повторила это вновь и восторженно улыбнулась. Закрыв глаза, она растянула руки в стороны и повертелась по кругу. Слушая её волю, ветер кружился за ней каруселью. Остановившись, она открыла глаза и попыталась поверить, что всё это не сон. Высоко над ней простиралось чистое ночное небо. Днём оно примет на небосвод раскалённое солнце и будет медленно убивать всё, что ещё не убило. Усыпанное звёздами, оно было прекрасно. Но тучи были вожделенней. Сакура вновь закрыла глаза и представила, как грозовые облака застилают небосклон. Как они чёрнеют, густеют, набираются влагой, которую каплями роняют на исхудалую землю, а она впитывает их своими потрескавшимися и обветренными губами. И вдруг первая капля разбилась на её плече. Рот дрогнул в блаженной улыбке. Одна за другой капли сыпались по ней, а она обездвижено ловила их каждой частью своего тела. И смеялась. Под вспышками молний и громом гроз. Промокшая до последней нитки, хохотала так, как никогда в своей жизни.

***

      Стоя на промокшем насквозь песке, Мадара вглядывался в огни Саура под тяжёлым облачным небом, губы скривились брезгливой дугой. Низко пролетел ворон и, приземлившись, обернулся человеком.       — Об этой земле столько разговоров? — сцепив руки за спиной, мрачно спросил Мадара. — Сплошное уныние.       — И всё же ты здесь… — прозвучавшее в словах удивление вынудило Мадару медленно вобрать в лёгкие воздух и постараться захватить вместе с ним терпение. Часть его гнева праведно обрушивалась на доброту брата и он решил об этом лишний раз напомнить:       — Одна древняя мудрость гласит: не проявляй милосердия к тем, кто ниже тебя в пищевой цепи. Тогда не узнаешь скорби и бед.       Долгий испытующий взгляд Мадары привычно встречался с несогласием.       — Духи в пищевой цепи под богами, — напомнил Изуна.       — Может быть, остальные под. Но не тот, кого я зову братом.       Мелькнувшая молния вспышкой озарила их лица. Изуна обернулся к Сауру и пролил на него сожалеющий взгляд:       —Она там, — сухая выжимка, припорошённая сожалением. — Что дальше? Сотрёшь человечество за день? Снова засуха или, может, потоп? Есть ещё старая добрая чума или проказа… — Изуна всмотрелся в неприступный профиль и в сотый раз произнёс: — Он не слышит твоей ярости, Мадара.       — Зато человеческие вопли пробивают его глухоту.       Изуна усмехнулся:       — Может, поэтому в пустыне оказалась именно она? Может, Хагоромо избрал её в своём храме ещё в младенчестве, чтобы однажды она украла часть тебя?       — Нет, — скривился Мадара, умоляя не нести чепуху. — Хагоромо здесь не причём. О нём подумаем, как только вернём мне моё, — грозный взгляд стрелой пронзил пространство, вонзался в стены домов с затухающими окнами.       — У неё часть твоих сил. Ловить её можно целую вечность. Из храма она испарилась за мгновение.       Мадара крепче сжал посох. Подумать только, как низко он пал: обманут человеком. И хуже того — женщиной. Жажда расправы поутихла, когда он вспомнил поочерёдно всё, что происходило там. Протянутый ею бокал, блеск вина на её губах и жадность, с которой она прильнула — об этом надо слагать мифы и легенды. Сколько всего таилось в её глазах: невинность и демоническое лукавство были в них неразлучны. Его губы растянулись в ухмылке.       — Не надо её ловить, — повернувшись, он направился прочь от Саура. — Найди Саске — и она придёт сама.       В тучах блеснул разряд, небо содрогнулось от грохота.