°°°
Поехали, но не к Гансу, и не к ней. Бар. Еврейский бар. Близился старый доштормовой праздник — Хеллоуин, хотелось особенного; поцелуев, костюмов и танцев до упаду. Камерный коллектив играл музыку, попросила: — Фокстрот можете? У бармена купили страшненькие костюмчики на выбор: летучая мышь (с как будто подбитым глазом), страшная ведьма, жаба, ходящие клещи, летающий саркофаг в балетной пачке с принтом вафли и двухголовый кориандр (откуда у кориандра голова предпочитала не спрашивать). Сами сотрудники выряжены теми ещё страхолюдинами: красный угол тумбочки для мизинца, пучегазый кривокрыл, дивножопый лётоклоп и вампир (хоть что-то обычное). На удивление появились: Нарсис под руку с Анной, у каждого по тыкве на голове. Кей с Лу — их облик привидений почти скушен. Гектор Баретти с какой-то дамой, девушкой...молодой женщиной, что у Кея глаза вылезли... Баретти преобразился в образ зомбо-табуретки в плавках. Екатерина не могла сдерживать смех. Всё было отлично. — Катя, мне всё нравится! — на фоне играла «Семь сорок», двухголовый кориандр «асфальтному не гению» на пользу, заиграла Beigalach, хотелось просто раствориться в мелодии и стать толикой доштормовой культуры. Нарсис под медленную Хаву Нагилу — в этом образе и без, великолепен! Зал аплодировал, а пока аплодировал Ганс быстро поцеловал Екатерину, будто случайно и они выскочили на танцпол под ускоряющийся темп, продолжая целоваться. Гектор целовался со спутницей, а Анна...все плясали, что тыквы-крылья-табуретки и прочие причандалы монстров покачивались в такт. Даже неизвестно можно ли праздновать Хеллоуин в этом заведении по религиозным соображениям, снявши голову по волосам не плачут. Бармену всё равно, махал руками и цитировал Графа Дракулу. На танцполе и Старки, сначала осуждающе смотрели на Ганса. А потом потащили в хоровод: Кари шепнула, любимым композитором в детстве был Исаак Дунаевский!.. Объявили Shalom Aleichem — монстры и немонстры вышли в круг, Ганс снова целовал Екатерину, называя цветочком и миндалинкой в саду, вишенкой, розочкой, шиповником и каркаде его сердца, снова играла «семь сорок»; как-то не очень вязалось: бар, эта музыка и Хеллоуин, но лучший за...вообще... Он смотрел только на неё, она только на него. «Проснусь в семь тридцать девять...» — пьяный мозг влюблённого инквизитора выдавал ерунду. — Тумбалалайка... — пискнула Анна. — Обожаю с детства! — Нарсис улыбнулся. Внезапно нарисовалась Вейсс, вот так номер, в костюме Волдеморта, обняла Кари Старк и пошла вышагивать по кругу, не забывая целовать ту и смеяться... — Кстати, забыла сказть, — будто опомнилась Даниэль, — я еврейка тоже! Итальянская...швецарская, на гиранице...там... Никто не заострял внимания на её пьяном голосе. Песни сменялись песнями. Под конец притащилась голограмма, сама себе была костюмом (её никто не видел, кроме Нарсиса): просто спала в уголочке, изредка просыпаясь и общаясь барменом. — Пойдём, Катя... — Ага, — отвечала она, — последняя песня! «Bei mir bistu shein». Ганс, ну, пожалуйста... Он вздохнул, обнимая: кто-то водрузил ему на голову часть тыквы...°°°
Екатерина проснулась на шёлковых простынях, в дорогом халате, она была укрыта и утеплена — за окном в пригороде Нью-Пари холодно. Комната украшена к Хеллоуину: светильники Джека с горящими глазами, паутина. Летучие мыши...голова болела и трещала, ноги гудели, поясница всех проклинала и желала недоброго утра...дня. Кровать огромная, на другой половине, прижав подушку к лицу, морщился и стонал Ганс; его окружало множество кошек: Екатерина протёрла глаза, но те никуда не делись, одна зевала, другая игралась с чужими хвостами, третья шипела на незнакомку, некоторое дрыхли вытягиваясь, а последняя с удовольствием догрызала тыкву. — Не переживай, — сонно прозевал он, — привитые, большинство обработаны от паразитов... — У нас что-то было? Отрицательный жест, улыбка и взгляд на питомцев. — Они не дали, оккупировали спальное место, пасмурно роботы не зарядились... Насыпая кошкам корм, Ганс пояснил, что у них были старые доштормовые роботы-пылесосы (доставшиеся ему от прадеда) на солнечной батарее: работали хорошо, но в пасмурную погоду часто заряда не хватало на что-то, кроме непосредственно уборки (задачи были, кормление животных входило). Вскоре после лёгкой трапезы орава из самых разных пород — начала носиться по большому дому; из-за угла вышли собаки: лабрадор, три спаниеля и чихуахуа, включаясь в игры да проказы. Лёгкий жест хозяина, приказы и псы стали вести себя несколько потише, но всё равно прыгая. — Ничего себе, сколько у тебя их?.. Ганс не то устыдился, не то стушевался. — Кошек шестьдесят шесть, некоторые породистые...потомки тех, кто жил ещё с прапрадедом, остальные с улицы, с приютов, больные и безнадёжные...ты видела не всех... Екатерина тепло улыбнулась ему, приобняла и поцеловала. —...кажется, хорошее есть, — шёпоток на ухо, — и хватит сил стать лучше, если захочешь, конечно...лучше не плане, что сейчас плохой...убрать, что разрушает! У тебя получится, я в тебя верю... Ганс вздрогнул, пряча искреннюю...в яркой, пусть и сбившейся со сна, укладке. — Никто не говорил...мне никогда...°°°
Стремительно темнело. Все погружалось в атмосферу слегка жутковатого праздника. Играли рыжие отсветы на стенах. Чай, хороший и дорогой — ждал на столике, выбрасывая клубы пара; были и сладости: турецкие, славянские, еврейские, немецкие, французские и многие другие. Екатерина, кутаясь в махровый халат, аккуратно просушивала волосы; у её ног возилась большая ангора, пытаясь сцапать за пятки. — Ау, кусает меня... Ганс усмехнулся, продолжая ловить блох у другой ангоры. — Показывает свой характер, а ты пакетиком пошурши...ха-ха, видишь? Сколько лет б не было, слышит пакетики и всё... — на молчаливый вопрос почему не надеть ошейник, ответил, что некоторые особи шебутные: носятся везде, могут свернуть шею, и на капли аллергия. — У нас ничего не было, — Екатерина косилась из-под полуопущенных ресниц, — можем исправить это... Из старого магнитофона снова доносилась «Bei mir bistu shein» и навевала на мысли о многочисленных пародиях: «В кейптаунском порту, — думалось, — “Жанетта”, кажется, вернулась в родной, домашний...»°°°