Госпожа аврор

      Драко вяло жевал овсянку, испытывая небывалое облегчение от того, что ещё на далёком первом курсе в должной мере освоил заглушающее заклинание — этот вид чар, использующийся им ежедневно, Малфой был готов записать в список величайших творений магии: где-то между философским камнем и последней моделью Нимбуса. Он настолько пресытился разговорами о предстоящем Турнире Трёх Волшебников, что при упоминании пресловутого Кубка, обладание которым гарантирует тебе вечную славу и что-то там ещё, несомненно важное, у него в кривой усмешке дёргался уголок губ.       Люциус Малфой был готов отдать пятую часть своего состояния, лишь бы сын покрыл себя вечной славой победителя, обойдя наконец святого Поттера — непревзойдённого, если верить шебутным гриффиндорцам, ловца; мальчика, находящего приключения там, где их, казалось бы, априори не может быть; поганца, которому любая шалость сходит с рук. Гарри Поттер — символ факультета Гриффиндор — слабоумие и отвага во всей красе. Вот только Драко титул чемпиона нужен был примерно так же, как возу — пятое колесо. Если ему предоставят выбор: бросить своё имя в Кубок или отправиться на отработку к Хагриду, то он задаст всего один вопрос: где нужно подчистить дерьмо за соплохвостами?       Драко оттянул сдавливающий удавкой шею галстук, запрокидывая голову назад. Как же раздражает. Крэбб, не умеющий банально пользоваться столовыми приборами; Гойл, не отстающий в изысканности манер от своего тупоголового приятеля; Забини, будто делающий одолжение уже тем, что сидит с ними за одним столом; Теодор, с лукавой улыбкой поглядывающий на старшекурсницу, сидящую за столом Пуффендуя; Дафна, не отрывающая взгляд от собственного отражения в маленьком аккуратном зеркальце, за которое её папенька, должно быть, отдал немало галеонов, и даже Астория, что в отличие от сестры, уткнулась носом в какую-то увесистую книженцию, которая, судя по виду, была ровесницей Мерлина и Морганы. И где носит Паркинсон? Даже на обед не явилась. Должно быть, подбирает юбку покороче, чтобы вечером впечатлить студентов Дурмстранга. Так сказать, в пух и прах развеять мифы о британской чопорности и консерватизме представителей высшего общества.       Драко устало выдохнул, поднимаясь со своего места и скидывая чары, позволявшие ему наслаждаться столь редкостной в стенах Хогвартса тишиной. Собираясь покинуть Большой Зал, он уже было направился к выходу, как услышал притворно возмущённый возглас Теодора — курчавого чистокровного слизеринца, чьи «мозгошмыги», как говорила полоумная Лавгуд, летали по всей школе, если не по всей Британии. Нотт обладал откровенно ребяческим нравом, и в стремлении познать все радости жизни бросался в гущу самых низменных наслаждений, чем больно напоминал своего отца в годы его юности. Утончённые черты его лица, самодовольная улыбка и титул наследника одного из крупнейших состояний в магической Британии делали его объектом воздыханий многих девушек. Тео не был обделён талантом: невербальная магия и легилименция давались ему без особых усилий, да и Снейп за способность Нотта сварить любую бурду в тайне выделял его среди других учеников. — А она что здесь делает?       Обернувшись, Драко заметил хищный блеск в малахитовых глазах Теодора и, проследив за направлением его взгляда, наконец увидел, что же разглядывает Нотт да ещё добрая дюжина слизеринцев. Точнее, кого.       Вьющиеся каштановые волны волос, каскадом ниспадающие на плечи и спину; отточенность и плавность движений, напоминающие повадки пантеры; фарфоровая кожа; прямолинейный взор и слегка приподнятые, будто бы выражающие благосклонность и расположение, уголки тонких персиковых губ — старшая сестра Теодора походила на брата как две капли, но её глаза… Если у Тео они были цвета хвои и мха, а на дне их извечно, словно Адское пламя, плясали огненные языки, переливающиеся изумрудными и турмалиновыми бликами, то большие миндалевидные глаза Гермионы Нотт напоминали Драко мягкую солёную карамель, горький шоколад и каштаны, что то и дело попадаются под ноги, когда гуляешь по аллее, усыпанной пожухлой листвой.       Внешнее сходство брата и сестры было обманчивым: Теодор являл собой тот образчик бесстыдства, вседозволенности и пылкости, что был так типичен для молодых людей его положения; Гермиона же не отличалась подобной экспрессивностью в школьные годы, и — было ли это проявлением высокомерия или же просто скучающей незаинтересованности? — надменно взирала на своих сокурсников, держась особняком.       Драко никогда не мог понять, почему распределяющая шляпа отправила Гермиону в Гриффиндор. Поначалу ему казалось, что ей больше подошёл бы Когтевран: она ночи напролёт сидела за книгами, а таким обширным арсеналом знаний не могли похвастать даже некоторые преподаватели. Но не прошло и года с момента его зачисления в Хогвартс, как Малфой осознал степень своего заблуждения: девчонка — истинная слизеринка, и репутация книжного червя едва ли могла скрыть её истинную личину.       Она абсолютно бесстыдно лгала, если это приносило ей выгоду; расточала лживые похвальбы и дарила фальшивые улыбки, ведь без этого умения дочери аристократа пришлось бы туго; она имела наглость прогуливать ненавистные ей Прорицания; подменяла гибкость взглядов манипуляциями, невесть откуда узнавая о чужих слабостях; превратно трактовала свои полномочия старосты и, играя на позиции загонщика, быстро заслужила славу беспринципного игрока с грубым стилем. Гораздо более одарённая, чем её младший брат, в те минуты, когда она не была занята чтением очередного увесистого фолианта, она практиковалась в чарах и заклинаниях, выходящих за рамки школьной программы.       Сдав экзамены на высшие баллы, она прошла стажировку в Аврорате, став полноправным аврором в неполные двадцать. Там-то её беспринципность и холодная логика, позволяющая определить наиболее оптимальный вариант действий, пришлись как нельзя кстати. — Не думал, что когда-нибудь скажу это, но я был бы не прочь уложить женскую версию Нотта в свою постельку, — осклабившись, пропел Блейз, медленно обводя девушку взглядом. — Мечтай, Забини, — усмехнувшись, ответил Тео, пытаясь обратить нелепыми жестами внимание сестры на себя.       Драко лишь закатил глаза, однако праздное любопытство, снедаемое ужасающей скукой и высшей степенью раздражённости всей этой суматохой по поводу предстоящего приёма делегаций Шармбатона и Дурмстранга, заставили его задержать свой взор на Гермионе и её спутниках.       Неужели Министр Магии так боится за свою шкуру, что притащил с собой чуть ли не личный отряд стражи?       Громила под два метра ростом нависал ужасающей тенью над Дамблдором, который, улыбаясь своей привычной благостной улыбкой покровителя, безропотно выслушивал указания главы Аврората. Лицо мужчины пересекал ещё не успевший затянуться рубец — удар ножом, или что это было, располосовал кожу от левой брови до подбородка, правда часть пореза скрывала косматая борода. Эбеново-чёрные волосы были коротко подстрижены.       Второй мужчина, не носивший никаких отличительных знаков на форме, был гораздо моложе главы Аврората, возраст которого, должно быть, уже перевалил за шестьдесят. Карие глаза мага, скрестившего руки на груди, не без интереса осматривали помещение. Он был худощав и лицо его относилось к тому типу лиц, что не имело отличительных черт и забывалось, едва взор наблюдателя ускользал дальше.       Гермиона, меж тем, продолжала упорно игнорировать брата, привлекавшего всё больше постороннего внимания, и изредка вставляла пару-тройку слов, чаще — просто кивала, тем самым отвечая Министру на его пространные рассуждения. Она не отходила от него ни на шаг, будто брюзга Крауч был хрупкой вазой и одно неверное движение могло оставить от него лишь осколки былого великолепия.       Драко вынужден был признать, что гриффиндорке чертовски идёт аврорская форма: чёрный мундир с золотым шитьём небрежно покоился на одном плече, предоставляя взору блуждать по изгибам тела Гермионы, которые подчёркивала приталенная белая рубашка, перетянутая ремнями портупеи. Классические чёрные брюки облегали бёдра девушки.       В чём-то Забини был прав: так и хотелось подмять Гермиону под себя и, раздвинув стройные ножки, что сейчас были скрыты плотной материей, вырвать из её груди глухой стон, от которого её маска холодности пойдёт трещинами.       Гермиона, абсолютно не стесняясь того, что её раздевает взглядом по меньшей мере с десяток старшекурсников, вальяжно потянулась, покачиваясь на пятках. Наконец, она перевела взор на уже отчаявшегося привлечь её внимание Теодора, отзеркалив ухмылку брата. Забини не удостоился даже краткого кивка в знак приветствия, в то время как Драко, оторвавшись от изучения хитросплетений ремешков её портупеи, встретился с прожигающим насквозь взглядом, пылающим подобно кострам инквизиции.       Некая небрежность придавала её образу, лишённому вульгарной вычурности, ещё более яркий оттенок чарующей красоты. И в какой-то миг Драко словил себя на мысли, что её обнажённое тело, наверняка мягкое и податливое, идеально смотрелось бы на изумрудных простынях, коими была устлана его кровать в слизеринской спальне. И в который раз он рисовал в своём воображении эту картину?..       Гермиона была объектом его воздыханий ещё в те времена, когда Драко не особо-то и знал, как заставить девушку кричать и дрожать под ним от сладостной истомы. В ту ночь, когда он впервые прикоснулся к Паркинсон, в момент наивысшего удовольствия под зажмуренными веками слизеринца играли образы кучерявой гриффиндорки, чьи глаза закатываются от наслаждения, а с искусанных губ срывается протяжный стон, когда Драко наматывает её волосы на кулак, прикусывая яремную вену. Пэнси в тот миг волновала его меньше всего.       Воспоминания о том, как он предавался забвению с какой-нибудь девицей, представляя на её месте строптивую Гермиону, а он был уверен, что гриффиндорка не отличалась покладистостью в постели, будоражили разум.       И вновь сознание, как в былые деньки, когда миниатюрная фигурка Гермионы непрестанно маячила в поле его зрения, стремительно наполнялось картинами сладострастия: грязными, жгучими, соблазнительными, чувственными, плотоядными, вакхическими.       Представлять сестру Теодора в своих объятиях было волнительно, но тягучее чувство, что разливалось томительной истомой внизу живота, явно давало понять, что плоть не потерпит, чтобы её так бесстыдно дразнили подобными фантазиями.       Едва заставив себя оторвать от девушки-аврора взгляд, Малфой направился к выходу, чувствуя небывалую потребность затянуться маггловской сигаретой, дабы смахнуть наваждение. Никотин, отравляющий его лёгкие ядовитыми миазмами, действовал безотказно. Неудивительно, что магглы построили обширный бизнес и создали целую культуру вокруг табачной продукции. Сизый дым, что смешивался с промозглым осенним воздухом Шотландии, имел поистине действенный успокаивающий эффект. Блаженство и умиротворение в одном флаконе.       Ему катастрофически было необходимо сделать пару затяжек, почувствовать этот горьковатый привкус на кончике языка, вдохнуть тяжёлый землисто-пряный запах с нотками фиалки и гвоздики, но… Всегда было это чёртово «но». Но в Драко врезался Гарри Поттер. Как же раздражает его вечно довольная рожа и эти дурацкие очки.       Поттер, убегая от близнецов Уизли, держащих в руках нечто, отдалённо напоминающее упаковку леденцов, врезался в Драко и, забавно пританцовывая, попытался удержать равновесие, в конце концов плюхнувшись на мраморный пол.       Салазар! Он просто хотел подняться на Астрономическую башню и, вдохнув промозглый октябрьский воздух, затянуться сигаретой, наполняя лёгкие никотином, а вены — дофамином. — Учишься балету, Поттер? — огрызнулся Малфой, элегантно одёргивая полы чёрной мантии, на которой рядом с василиском красовался значок старосты школы. Не дожидаясь ответа, он обошёл недотёпу-гриффиндорца и подбежавших ему на подмогу рыжих дружков, наконец покидая Большой Зал и не видя, как опасливо сузились зрачки Гермионы, что всё это время наблюдала за ним.

***

      Холодный ветер завывал в пустынном помещении, что находилось на самом верху Астрономической башни. Играя опавшими листьями, он трепал платиновые волосы Драко, юрко перебирая их, словно девичьи пальцы. Вдали виднелись заросли сосен, дубов и можжевельника, в тени которых прятались акромантулы и кентавры. Листья цвета киновари с карминовыми прожилками пёстрым одеялом устилали дворик Хогвартса. Ледяные шапки гор протыкали своими острыми пиками свинцовые облака, что нависали над замком.       Испепеляя третью сигарету подряд невербальным заклинанием, Драко вновь потянулся ко внутреннему карману мантии, доставая уже изрядно измятую упаковку с ужасно вульгарным дизайном и замысловатым названием. — И как давно ты травишь себя этой маггловской дрянью? — Властный голос, пронизывающий своим спокойствием до костей, нарушил блаженную песнь осени, которую столь внимательно слушал Драко.       Ему не нужно было поворачивать голову, дабы понять, кто нашёл его в этом укромном местечке, где обычно назначались свидания. Разного характера, надо признать. Жаль, что их вечернее рандеву не относилось к тем, что приятно перетекают в пылкие объятия в уединённых альковах. — Не знал, что ты устроилась на полставки в полицию нравов, — зарываясь рукой в густые волосы, которые он в последнее время намеренно не укладывал, Драко протянул подошедшей девушке сигарету, скользя взглядом по её утончённому профилю.       Гермиона, напрочь лишённая этой искусственной вычурности, присущей чистокровным девицам; Гермиона, не обременённая высокими моральными устоями, безразличная к звону бокалов с шампанским и пошлым комплиментам мужчин; Гермиона, безбожно зависимая от тех нездоровых эмоций, которые пробуждает сокрытый в ней азарт, разливающийся по венам в тот миг, когда с её уст срывается заклинание, а потоки магии обволакивают пространство вокруг; Гермиона, чувствующая биение своего сердца лишь в эпицентре битвы — Гермиона, о которой он знал всё, не зная при этом ровным счётом ничего, стояла рядом с ним, отравляя лёгкие дымом его сигарет. Восхитительно.       Драко возвышался над её маленькой, обманчиво хрупкой фигуркой, всё ещё не имея возможности коснуться её. Его недостижимая мечта, что со временем переросла в одержимость. Кровососущая потребность почувствовать её тепло заполняла всё его существо, распространяясь по организму стремительнее самого опасного заражения.       Драко всегда жаждал того, что ему недоступно, а Гермиона всегда находилась вне пределов его досягаемости: будучи младше на три года, он не имел возможности ухаживать за ней, когда она была свободна, и пусть сердце её трепыхало лишь при виде отчёта о невероятно запутанном деле с туманными перспективами раскрытия, или в момент, когда она загоняла свою жертву в ловушку, рука Гермионы уже была обещана мистером Ноттом какому-то болгарину, которого она знать не знала и который — Драко был в этом уверен — никогда не сможет оценить её по достоинству. Представители чистокровных семейств имели много привилегий, но права выбора многие из них были лишены напрочь. — Не откажусь, — пожимая плечами, Гермиона приняла сей скромный дар, слабо улыбнувшись.       Оперевшись бёдрами о ближайшую колонну, она невербальным заклинанием подожгла кончик сигареты, сделала глубокую затяжку и, медленно выпуская колечки дыма, принялась бесстыдно рассматривать Драко. Впрочем, несколько часов назад он проделывал тоже самое, так что гриффиндорка всего лишь возвращала должок той же монетой. — А ты повзрослел, Драко. Хотя твоя вечно недовольная высокомерная гримаса никуда не делась. — Её лёгкая улыбка вовсе не вязалась с расплавленным золотом горечи, плескавшимся на дне её карих глаз. — Хочешь проверить, насколько сильно я повзрослел? — осклабился Драко, провоцируя Гермиону.       Ну же, сорви наконец маску этого лживого притворства и незаинтересованности со своего лица. Я ведь знаю, что тебе не всё равно, Гермиона. Иначе бы ты не пришла ко мне. — А как же свидание, букет пахучих кроваво-красных роз и клятвы в вечной любви, сказанные полушёпотом? — саркастично выгнув бровь, спросила девушка, уже зная ответ на свой бессмысленный вопрос.       Но Драко отказался играть по правилам, выпалив: — Мои чувства к тебе не изменились. Ничего не изменилось с той ночи, когда ты выпустилась из Хогвартса, Гермиона.       Цунами видений минувшего окатило Гермиону обжигающе холодной волной. Её тело, в ответ на раздражитель, инстинктивно выпрямилось, а выдержка натянулась подобно тонкой струне арфы.       Три чёртовых года она убеждала себя, что за Драко в ту ночь говорили пунш и огневиски, коих на празднестве было в избытке, но всё это было лишь жалким оправданием собственной трусости. Она не хотела причинять ему боль, зная, что влюблённый по уши мальчишка не удовлетворится одним кратким мигом ласки, хотя смотреть на то, как Драко после их довольно сумбурного диалога, закончившегося не на самой приятной ноте, утаскивает Пэнси в слизеринские спальни ей тоже не доставило удовольствия.       Она самолично сожгла мосты, в извращённом наслаждении грея заледеневшее сердце над несбывшимися желаниями, горящими ярким пламенем, а Драко нещадно ворошил всё ещё тлеющие угли былых воспоминаний. — Я не могу дать тебе желаемого, Драко. Не потому что не хочу, а потому, что мы оба слишком жадные, чтобы довольствоваться малым, — докуривая сигарету до фильтра, тихо произнесла Гермиона, избегая взгляда гранитно-серых глаз. — Мне пора, да и тебе тоже. Приветственная церемония вот-вот начнётся, — указывая на приближающуюся точку на небе, которая с каждым мгновением всё больше походила на карету, запряженную пегасами, произнесла Гермиона, растворяясь в тени колонны подобно фантомному видению, что может узреть безумно влюблённый в отблесках света, играющего бликами на каменной стене.

***

      Драко оценил попытку Блейза затопить Большой Зал огневиски, прямо как в тех маггловских сказках, в которых на пирах мёд лился рекой, ведь крепкий напиток окутывал его разум приятной пеленой лёгкости, делая мир гораздо понятнее, а людей — чуточку привлекательнее. Однако на счёт последнего он бы поспорил: Поттер раздражал его ничуть не меньше, если не больше прежнего, хотя парадная мантия очкарика, расшитая глупыми оборками, изрядно повеселила Драко.       Зайдя в какой-то особенно мрачный коридор, где даже не было видно парочек, что решили уединиться в тёмных альковах после Святочного бала, Драко уже собирался было свернуть в сторону подземелий, как заметил знакомую копну каштановых кудряшек. Гермиона Нотт. С той самой ночи на крыше Астрономической башни они больше ни разу не разговаривали. Девушка пропадала то на заданиях, то корпела над отчётами в Аврорате, то сопровождала Министра, следила за подготовкой к Турниру и патрулировала с другими аврорами школу.       Гермиона сидела на ступенях, прислонившись плечом к стене и, подсвечивая палочкой какой-то пергамент, внимательно вчитывалась в витиеватые строки. Она была так поглощена этим занятием, что даже не подняла взгляда. Должно быть, аврорское чутьё подсказало ей, что от невольного наблюдателя не исходит опасность, или же, что ещё вероятнее, она уловила стойкий аромат его одеколона, так как, не прерывая чтения, слегка махнула рукой, как бы давая понять, что не против, если Драко присоединится к ней. — Госпожа аврор, — растягивая слова в своей привычной манере, приторно-сладким — настолько, что чувствовался скрип кристалликов сахара на зубах — голосом проворковал Малфой, подходя к ней, — что вы делаете одна в столь тёмном коридоре, так ещё и в такой поздний час? — Так-так-так, Драко Малфой собственной персоной, — оторвавшись от письма, Гермиона нагло усмехнулась, откидывая со лба выбившуюся из довольно незамысловатой куафюры прядь волос. — А где же твоя свита? Отпустил собачонок погулять без хозяина? — Довольно странно слышать подобные саркастичные замечания из уст той, кто выполняет роль девочки на побегушках у Министра. Или ты просто хочешь присоединиться к клубу моих «собачонок»? Не знал, что ты увлекаешься подобным, — полным ехидства тоном ответил Малфой, смотря на неё сверху вниз. — Неужто Поттер заразил тебя гриффиндорским слабоумием и отвагой? Или же это тупость Крэбба оказалась столь губительна, сколь и чума в средние века? — испытующий взгляд прожигал его насквозь, словно Гермиона хотела оставить на нём свой отпечаток. Драко заметил дьявольские искры, неистово пляшущие на дне её потемневших глаз. Чёрт бы побрал Блейза с его огневиски, раз ему мерещится подобное. — Намекаешь на то, что мне не следует играть на струнах твоей выдержки, госпожа аврор? — притворно ласково спросил Драко, подходя ближе.       Ну же, Гермиона, из тебя не выйдет отличная лгунья, сколько бы ты не пыталась убедить себя и других в обратном. Я же вижу, что тебе не всё равно. Тебе никогда не было всё равно.       Драко намеренно, раз за разом, прокручивал эти слова в голове, думая настолько громко, насколько позволяли его ментальные щиты и врождённая способность к легилименции и окклюменции. И Гермиона, невольно принимая этот вызов, нарочито медленно, бесстыдно глазея на Драко, собрала волосы в небрежный пучок на затылке, скрепив их своей волшебной палочкой, спрятала послание во внутренний карман мундира — неизменного аврорского одеяния, от которого её хотелось избавить как можно скорее, и, отряхивая пылинки с брюк, поднялась со ступеней.       Вдох почти застрял у него в горле, когда Гермиона непозволительно близко наклонилась к нему, едва ли не прижимаясь своей грудью к его. — Десять очков Слизерину, мистер Малфой! И да, тебе лучше не знать, чем в действительности я увлекаюсь, — полушёпотом произнесла она, опаляя его губы своим теплым дыханием.       Древесный запах с нотками миндаля, жгучего перца и сандала — восхитительный в своей многогранности аромат — проникал в каждую клеточку его тела, вызывая волнительный трепет предвкушения. — Это письмо… — начал Драко, едва удерживаясь от того, чтобы не впиться в губы Гермионы бескомпромиссным поцелуем. — Твоя помолвка разорвана, не так ли? — шумно сглотнув, спросил он.       Да, Малфой был чертовски прав: её отец, нежданно-негаданно, решил отменить ставшую невыгодной в свете нынешних политических событий помолвку, тут же предложив свою дочурку на роль будущей миссис Малфой. Вот только Гермиона, не желая лицезреть торжествующую улыбку своего новоиспечённого жениха, не собиралась говорить Драко об этом сейчас. — Любишь играть с огнём, Драко? — призывно облизывая губы, Гермиона ухватилась за лацкан его парадной мантии, сминая плотную ткань своими пальцами. — Ты даже не представляешь, насколько, — от него не укрылась порывистость её движений и то, как загустел воздух в коридоре.       Если преступники перед исполнением смертного приговора без суда и следствия — прямо на поле боя — видят в глазах Гермионы тот же нездоровый азарт и одержимость, то Драко готов немедля отправиться в Гринготтс, в тщетной попытке ограбить даже самое захудалое хранилище. Это какое-то чёртовое безумие. Или огневиски. Иной причины, позволившей ему соединять мельчайшие родинки на её щеке в созвездие — созвездие Дракона; позволившей ему погружаться в патоку её потеплевшего взора, в коем не было прежней колкости; позволившей ему наслаждаться запахом её кудрей — запахом его Амортенции, Драко не мог придумать.

***

— Тебе следует меня остановить, потому что я больше не могу сдерживаться, — не давая ей и секунды на осмысление, Драко бесцеремонно впивается в её губы, сильно прикусывая нижнюю, и, почувствовав, как Гермиона приоткрывает рот, словно прося углубить поцелуй, притягивает бывшую гриффиндорку к себе, желая почувствовать её тепло каждой клеточкой своего тела.       Гермиона, однако, даже не думает отдавать инициативу в его руки, и, лишь подарив Драко чувство мнимого контроля, больно оттягивает его белоснежные волосы на затылке, прикусывает нижнюю губу слизеринца и, слегка отстранившись, шепчет, посылая вдоль позвоночника Малфоя живой огонь: — Раз гореть, так уж гореть сгорая.       Вожделение множится с каждым мгновением, кровь стучит в висках, а алкоголь лишь подливает масло в бурлящий котёл невысказанных признаний и желаний. На краю опьянённого близостью Гермионы сознания мелькает здравая мысль: его нездоровая одержимость, диктующая присвоить и обладать, абсолютно ненормальна и чертовски эгоистична, но одного взгляда на мягкие, столь манящие губы Гермионы довольно, чтобы выкинуть любые сомнения из головы.       Гермиона, находясь в плену его рук, лениво щёлкает пальцами, заставляя пространство пойти сизой рябью — заглушающие, скрывающие и отталкивающие чары в одном флаконе должны обеспечить им полную приватность.       Гермиона, невозможно спокойная, за всё своё существование ни разу не сорвавшаяся в беспросветное наваждение, впервые ощущала себя до скрипа зубов одержимой. Его бархатным голосом. Его бесстыдными взглядами. Его запахом, в котором смешивались завораживающие своей притягательностью нотки свежей мяты, артемизии и амброксана с аккордами лаванды и кедра.       Драко удовлетворённо хмыкает, оценив её уровень владения магией, и, не желая терять более ни мгновения, толкает Гермиону к стене, вжимая её своим разгорячённым телом в холодный камень, создавая тем самым контраст ощущений, от которого у Гермионы бегут мурашки по телу.       Возвышаясь над ней подобно дракону, охраняющему принцессу, заточенную в высокой башне, Драко вновь целует её — грубо, властно, сжимая в ладонях её лицо, сминая и покусывая её губы, спускаясь по линии челюсти к шее. Он чувствует её пульс, вырисовывая своими губами замысловатые узоры на её шелковистой коже. Нетерпеливо расстёгивая мундир, что в следующее мгновение оказывается на полу, Драко тянет за ремешок портупеи, очерчивающий округлость грудей, сокрытых тонкой тканью рубашки. — Чертовски восхитительная, — бормочет он, насилу оторвав взгляд от изгибов её тела.       Он вновь заглядывает ей в глаза, нарочито медленно распуская пучок, закреплённый её волшебной палочкой, которую откидывает куда-то в сторону. Кудри волнами обволакивают её плечи, и Драко нежно убирает несколько прядок, упавших ей на глаза.       Проклятье. Это в сотни и тысячи раз лучше любой фантазии, любой выдумки, любого самообмана. Чувствовать трепет её предвкушения на кончиках пальцев чертовски восхитительно, настолько правильно, будто она была создана для него великим замыслом.       Головокружительное чувство необъяснимой совместимости выбивает землю у него из-под ног и он даже не замечает, когда Гермиона успела избавиться от его парадной мантии и галстука. Расстегивая пуговицы жаккардового жилета, она сама тянется за поцелуем, привствая на носочки, и Драко, вырвав из её груди тихий, едва уловимый стон, приподнимает её за бёдра, что всё также находились в плену классических брюк, тем самым вынуждая девушку вальяжно обвить ногами его торс.       Слегка наклонив голову, она криво усмехается, замечая, как Драко едва ли не рычит от досады — она вновь разорвала их поцелуй. Улыбка на её устах становится шире — самодовольная, бесстыдная, соблазнительная, больше напоминающая хищный оскал.       В следующее мгновение, едва различимо прошептав заклинание, Гермиона хватает Малфоя за подбородок, вынуждая смотреть себе в глаза, приникает губами к его шее и, вжимаясь в него всем телом, заставляет его почувствовать, чего ради она всё это затеяла. Затвердевшие соски трутся о тонкий хлопок, из которого соткана его рубашка, и Драко, в глазах которого плещется плавленая ртуть, опускает свой взгляд на её грудь, больше не прикрытую домотканой материей, исчезнувшей в тот миг, когда она произнесла заклинание. Ремни портупеи теперь впиваются в обнажённую кожу, оставляя на ней едва различимые в полумраке отметины. Возбуждение стягивается узлом внизу живота, требуя удовлетворения желаний плоти.       Гермиона встречается с глазами цвета плавленной ртути, что не выпускают её из своего плена, пока Драко, вжимая её в камень стены, скользит по её телу руками: очерчивает ключицы, плечи, спускается к груди, чуть сжимая соски — несильно, раздразнивая её.        Он чередует нежные, едва уловимые касания с грубыми мазками по её телу, вынуждая выгибаться ему навстречу, прося о большем. Натягивает один из ремней портупеи, приникая губами к её груди, обводит ореолу соска, вырывая хриплый стон, пока свободной рукой сжимает полушарие второй груди. Она небольшая, но мягкая и упругая, идеально умещающаяся в его ладонь.       Его холодные пальцы ласкают кожу медового оттенка, пахнущую травами и похотью. Гермиона сильнее сжимает волосы на затылке Малфоя, избавляя его от рубашки тем же образом, что и себя. Драко нравится, что девушка не злоупотребляет пошлыми звуками, коими так грешили все его предыдущие партнёрши. Она и вовсе не стремится раззадорить его словами, понимая, что они сейчас излишни. Стоны и дыхание, что становится тяжелее с каждой секундой — по мере того, как растёт их возбуждение, куда красноречивее.       Драко с удовольствием заставил бы её умолять, но он не был уверен, что сможет выиграть в этой игре, а слизеринцы предпочитают не ввязываться в те игры, из которых не смогут выйти победителями. Главное, что теперь она его, и Драко сделает так, что больше ни один мужчина не коснётся её.       Гермиона откликается на каждое его прикосновение, рассыпаясь мириадами искр эмоций и чувств, скользит подушечками пальцев по его плечам, слегка оцарапывает ногтями спину, но стоит Драко прикусить чувствительное местечко за ухом, сильнее сжимая её грудь, она яростно вонзает в него коготки, оставляя яркие полосы багрянца на чистой, словно незапятнанный холст, коже слизеринца.       Драко продолжает создавать рубиновое колье из своих поцелуев на её шее, сдавливая бёдра девушки. Гермиона чувствует, как пылает кожа под грубыми, почти животными поцелуями, и от осознания того, что Драко не сдерживается, наслаждаясь своим триумфом, низ живота скручивает болезненный спазм, вынуждающий её тереться о его возбуждение. Сердце так неистово бьётся, что, кажется, вот-вот проломит диафрагму.       Её тронутый тёмной каймой взгляд скользит по косым мышцам его живота, по дорожке светлых волос, скрывающейся за поясом брюк. Гермиона чувствует, как влага пропитывает нижнее бельё, как напряжённый член Драко упирается ей в бедро. Она оттягивает платиновые волосы на затылке, вынуждая слизеринца поднять голову.       Драко, наконец перестав терзать её шею нещадными ласками, спешно стаскивает с неё брюки вместе с нижним бельём, не заботясь об эстетической стороне процесса. Обнажив её для себя, он проводит по нежным складочкам, собирая липкую влагу пальцами. Обхватывая её за ягодицы, одним резким движением Драко тянет их вниз — на свою мантию, устилающую пол покрывалом цвета беззвёздной ночи. На изумрудных простынях, он уверен, она смотрелась бы не менее прекрасно, чем здесь — в пустынном коридоре, на ворохе их одежды. Но добираться до слизеринских подземелий не было никакого желания, да и изнеженной леди госпожа-аврор уж точно не была. Он возьмёт её там позже, а сейчас, подмяв её под себя, в духе своих самых сладостных фантазий, Драко наклоняется к лицу Гермионы, желая разделить одно дыхание на двоих. Она кусает его в ответ на очередной влажный поцелуй, выбивающий из груди слизеринца гортанный стон.       Драко не торопится. Он продолжает исследовать её тело, обращая внимание на каждую родинку, на едва заметные белёсые полоски шрамов, на проступающие бутоны алых роз, запечатлённых им же на её смуглой коже. Гермиона полностью обнажена, не считая портупеи.       Драко касается грубо там, где хочется ласки, и едва задевает кончиками пальцев особенно чувственные местечки, намеренно избегая их. Слегка сдавливает её шею, желая усилить и без того яркие ощущения. Он оказывается прав: ей по душе подобное отношение. Без запретов и ограничений. Дикое, первозданное, подобное магии желание.       Если Ева была хотя бы вполовину также прекрасна, как Гермиона, то жизнь во грехе стала для Адама тем раем, что не смог подарить ему Эдем.       Гермиона поддаётся ему — прижатая к полу его разгорячённым возбуждённым телом, она чувствует какое-то странное, несвойственное ей желание подчиниться, позволить контролю ускользнуть из её рук, но очередная самодовольная ухмылка Малфоя — лучшая из арсенала высокомерных аристократических проявлений довольства — заставляет её несколько изменить решение.       Гермиона обвивает его торс ногами, сжимая сильнее, чем следует, но не привлекает его к себе, а отточенным на тренировках по боевой подготовке движением резко меняет их положения, оказываясь сверху. — Ты слишком много себе позволяешь, Драко, — томно шепчет Гермиона ему в губы и соблазнительно слизывает выступившую на них каплю граната. Чёртово безумие. Она — его погибель и спасение, свет и тьма, безбожная зависимость и праведная индульгенция. — Что-то я не заметил, чтобы ты была против, госпожа аврор. — Хватка на талии усиливается, будто Драко хочет сломать ей несколько рёбер, выжечь свои прикосновения подобно клейму. Он притягивает её к себе, приподнимаясь на локтях, вынуждая её вжаться грудью в его грудь.       Гермиона, наслаждающаяся вкусом запретного плода, снисходительно улыбается, одной рукой проводит по натянутым мышцам его живота, причиняя лёгкий дискомфорт своими острыми ногтями, другой сжимает член сквозь плотную ткань брюк, наблюдая, как Драко едва сдерживается, чтобы не застонать. С характерным звуком она расстегивает пряжку ремня, чувствуя, как учащается сердцебиение Драко и усиливается и без того крепкая хватка на её бёдрах. Другая его рука скользит к девичьему лону, слегка задевает клитор, раздразнивая надавливает на него большим пальцем, вырывая из груди Гермионы всхлип.       Драко выпрямляется — теперь их глаза на одном уровне. Жидкое серебро, подёрнутое туманной дымкой, и расплавленное золото, достигнувшее температуры плавления. Откровенные, прямолинейные, полные вожделения взгляды мечут грозы и молнии, наэлектризовывая пространство.       Тонкое тело в предвкушении дрожит в его крепких объятиях. Его пальцы раздвигают нежные складки, вырывая полустон-полухрип. Собственное сердцебиение эхом отдаётся в ушах. Медленно вводит сразу два пальца, зная, что она готова принять даже больше. Член в который раз дёргается, плоть требует освобождения. Гермиона выгибается, сдавливает его плечи, насаживаясь на пальцы, вбивающиеся в неё резкими, точно выверенными движениями. Она кусает его в шею, чувствуя, как бешено колотится сердце Драко. Он приглушённо шипит, продолжая растягивать её пальцами, желая услышать мольбу не останавливаться, дать ей больше.       Он приникает губами к груди, обводит языком один сосок, другой, оставляя на них свою слюну. Гермиона была прекрасна и сейчас полностью принадлежала ему. И одно осознание этого не позволяет ему и дальше сдерживать себя.       С негромким хлюпающим звуком он убирает пальцы. Гермиона, ведомая возбуждением, пытается потереться о его возбуждённый член. Теперь очередь Малфоя поражать аврора своим умением использовать магию без помощи древка — его брюки исчезают, и он довольно грубо, не давая девушке и шанса воспротивиться, переворачивает её на живот, вжимая грудью в пол, и входит в неё одним резким движением. Он сжимает её ягодицы, вырисовывая на коже замысловатые узоры, скользит рукой к груди, сдавливая поочерёдно то одно полушарие, то другое.       Стоны и звуки соприкасающихся разгорячённых тел разрезают тишину ночи. Они оба загнанно дышат, но Драко не сбавляет темпа: его член грубыми, размашистыми движениями проникает в неё глубоко, до самого основания. Драко наматывает её длинные локоны на кулак, вынуждая Гермиону выгнуться ему навстречу.       Она легко скользит по члену, двигая бёдрами в такт его фрикциям, что с каждой минутой становятся всё быстрее. Он выходит из неё лишь за тем, чтобы в следующее мгновение перевернуть на спину, тут же входя под другим углом. Капельки пота скапливаются в ложбинке меж её грудей, а стоит Драко, очертив ребра, ключицы и плечи, сомкнуть свои пальцы на тонкой шее, надавив чуть сильнее, чем в прошлый раз, как из груди Гермионы вырывается протяжный стон.       Пальцами свободной руки он массирует комок нервов и возбуждения, продолжая глубоко входить в неё, растягивая складки, полностью заполняя её. Из-за обильного количества соков ему приходится касаться грубее, иначе пальцы то и дело соскальзывают.       Удовольствие на грани помешательства затягивает его в стремительный водоворот наслаждения. — Драко. — Его имя, переходящее в бесстыдный стон, оседает на устах мага.       Всё это время Гермиона не отрывает от него затуманенного взора, будто силясь запечатлеть, выжечь на сетчатке глаза каждую деталь этой ночи. Сладостная истома проникает в каждую клеточку её тела, ноги начинают подрагивать.        Цепкие пальцы усиливают хватку на её шее. Девичье тело начинает дрожать в подступающем экстазе. Сердце Гермионы загнано стучит в висках, грудь рвано вздымается.       Дофамин разливается по её венам, ощущения обостряются до предела — органы чувств работают по полной, не желая упустить ни капли удовольствия, отпечатывая каждое касание в замутнённом приближающимся пиком удовлетворения сознании. Ей хватает всего пары его касаний. Гермиона содрогается в мощной конвульсии, обмякая в объятьях Драко.       Он чувствует, как сжимаются стенки её влагалища, и не в силах больше сдерживаться, изливается в неё с гортанным стоном. Желанная разрядка развязывает узел внизу живота.       Драко словно видит звёзды, что падают с неба, путаясь в мягких каштановых локонах. Прижимаясь к её лбу своим, он нежно смотрит в её глаза, на дне которых тлеют угольки испытанного наслаждения.       На какой-то краткий миг ему чудится, что всё это — сон, мираж, навеянный муками жажды. Быть может, он сам её выдумал? Быть может, Гермиона — плод его больной, одержимой идеалом фантазии; наваждение, порожденное мучительной неудовлетворённостью; эфемерный образ его музы? И лишь лёгкое прикосновение к его щеке, целомудренный поцелуй в уголок губ заставляют поверить в реальность происходящего.       Завтра он получит письмо, в котором отец уведомляет сына о его помолвке с Гермионой Нотт — по политическим и личным соображениям. По окончании Хогвартса Драко сделает ей предложение — на берегу моря, под аккомпанемент океана. Через три года родится их сын — белокурый Скорпиус — смышлёный малый. Но пока они лежат во тьме, в объятьях друг друга, не зная, что уготовила им судьба.