***
Это произошло в двадцатых числах сентября, когда мне пришлось задержаться из-за большого объема, накопившейся после отпуска, работы. Уже все разошлись, кроме нескольких врачей, оставшихся на ночное дежурство, и меня, как человека, который не любит брать работу на дом. В кабинете была особая атмосфера, которая не давала мне расслабиться и заставляла фокусироваться на работе, и именно поэтому я осталась допоздна, хоть завтра и был очередной рабочий день. Я четко запомнила время, когда увидела Меган и заметила, как она заходит в изолятор к одной из своих пациенток. Это было нормальным действием для человека на ночном дежурстве. Простой обход, совершаемый каждые несколько часов, поэтому никакого значения я тогда не придала этому, мысленно матеря всю макулатуру, которая запрещала мне идти домой, пока я с ней не разберусь. Это была половина десятого ночи. Уйдя к себе, я распечатывала новые документы, заполняла старые и сверяла то, что завтра должна была предоставить начальству. Ровно в десять часов я поняла, что работы слишком много и мне нужен кофе для того, чтобы не заснуть на рабочем месте. Для того, чтобы пройти в кафетерий, нужно сначала спуститься на лифте, пройдя через палаты изолятора и только завернув к коридор, можно было наконец-то утешить себя чашкой кофе, воды, чая или сока. Именно тогда я и заметила какую-то шумиху и панику, посеянную на этаже. Аккуратно пройдя по коридору и, поняв вокруг чего происходит суматоха, я заглянула в открытую палату, и успела увидеть нескольких санитаров, носилки и на них черный мешок для трупов. Тогда я абсолютно не предала этому значения. Суициды не были редкостью в стенах психиатрической больницы, хоть после них врачу и приходилось объясняться и излагать все это в письменной форме в виде отчетов. От пациентов, склонных к суициду, никто не был застрахован. Порой даже у очень опытного и профессионального психиатра встречаются пациенты, которым помочь очень сложно и понимание, что ты ничего не можешь сделать давит, и именно тогда, когда такой человек уходит из жизни самостоятельно, иногда приносит некое облегчение, как будто бы он отмучился. От санитара я выяснила, что это была пациентка Меган, вскрывшая себе вены в одиночной камере заточкой, и усмехнувшись про себя, от того, что та не смогла уследить за склонностями к суициду и предотвратить его у маленькой двенадцатилетней девочки, пошла за заслуженным кофе. Закончила работу я ближе к одиннадцати и только тогда смогла наконец-то закрыть кабинет, спуститься на первый этаж и, сдав ключ сонному охраннику, поехать домой. В тот день, переступив порог дома, единственное, чего я хотела, так наконец-то лечь спать, укрывшись пледом, и немного отдохнуть перед новым изматывающим рабочим днем, вот только внутри была какя-то необъяснимая тревога, которая буквально не давала лечь прямо в ту же минуту, в которую я зашла домой, заставляя только искать причину моего дискомфорта. Переодевшись и пройдясь по комнатам, проверив второй этаж и окна, я решила просто расслабиться и, сев на подоконник с ногами, приоткрыла окно, закурив. Я помню, что ночь была темная, даже какая-то слишком мрачная в тот момент. В голове постепенно стал проноситься весь рабочий день: пациенты, девочка Стелла, поступившая с атипичной нервной анорексией и доставшаяся именно мне, шутки Нэнси, и мое окончание рабочего дня на три часа позже всех остальных сотрудников. Вспоминая теплый и ароматный кофе с этим же приятным запахом вспомнился и запах крови, который чувствовался у той палаты в которой вскрылась пациентка Браун. Выдыхаю дым в окно и тут же чуть привстаю, когда в голове что-то резко щелкает. Я четко помню, что Меган заходила к своей пациентке в полдесятого, как раз тогда, когда я шла в свой кабинет, а через полчаса, когда я спустилась за кофе, девочку нашли со вскрытыми венами, при этом тогда, когда я проходила мимо палаты, она уже была мертва, так как черный мешок говорил лучше, чем санитар, у которого я спросила про смерть ребенка. То есть Меган при обходе не заметила состояние двенадцатилетнего ребенка, готовившегося совершить суицид? Учитывая то, что она ее пациентка это было странно вдвойне, так как работая с пациентами, ты определяешь их состояние в разных ситуациях, предполагаешь поведение и поступки. Склонность к суициду увидеть не сложно, если знать куда давить, а значит, что Меган либо в этот раз не смогла увидеть вовремя, либо специально проигнорировала. Снова делаю затяжку и по телу пробегают мурашки из-за легкого, но прохладного ветра из окна. Если девочка вскрыла вены, то должна была истечь кровью и умереть прежде, чем ее обнаружат, а значит, на это потребовалось бы время. Если говорить обобщая, то время прихода смерти зависит от глубины и длины пореза, от свертываемости крови, а так же, от того, где он был сделан. Вряд ли двенадцатилетний ребенок осмелился бы вскрыть себе артерию на шее, а значит, была вскрыта рука. Чтобы истечь кровью, ребенку потребовалось бы минимум полчаса и даже больше, а значит, что она вскрылась сразу после ухода Меган? Но разве это не рискованно со стороны ребенка так делать? Ведь если девочка смогла составить такой план, сделать заточку, то явно была настроена серьезно и скорее выждала бы время, прежде чем вскрывать вены. Полностью сажусь на подоконник и смотрю вдаль на свой сад и на проезжающие мимо машины. Что-то не сходится в этой истории. Даже если предположить, что девочка вскрылась после ухода Меган, то это будет еще более странно, ведь совершался обход всегда в одну и в другую сторону, проходя палаты дважды. Так делали немногие, но Меган как раз и была в их числе, показывая полную ответственность за пациентов. Девочка знала своего врача, как знала и то, что та придет во второй раз через некоторое время, а значит, если бы она вскрылась после ухода Браун, то та бы нашла ее через десять или пятнадцать минут после совершения суицида, но паника поднялась только через полчаса. Могла ли Меган проигнорировать в этот раз свои правила, которых обычно придерживалась и не проходить палаты второй раз или она сделала это нарочно, так как знала, что девочка планирует вскрыться… или уже вскрылась. Тушу докуренную сигарету и прикусываю губу, понимая, как тяжело рассуждать в странном подвешенном состоянии. Делаю глубокий вдох и выдыхаю, стараясь привести в порядок мысли. Выходит, что девочка при таком раскладе могла вскрыться только в присутствие самой Меган, но тогда почему она не спасла ребенка? Почему не отговорила и не смогла вырвать у нее из рук заточку? Это могло произойти только при одном условии с ее стороны — если ей был выгоден или нужен суицид. Ее смерть. Только если она сама хотела посмотреть на то, как ребенок будет истекать кровью. В тот момент мне казалось, что все выводы, что я сделала можно легко опровергнуть, поэтому поделиться я решила только с самым дорогим и близким мне человеком — Нэнси. Я не смотрела на время, не думала о том, что она может спать, а только готовила речь, которую скажу ей сразу, как она будет готова трезво оценить ситуацию и взглянуть на нее с другой стороны. Трубку она взяла почти сразу, чем меня очень обрадовала. Сонным ее голос не был, скорее таким, который показывал нотками то, что я ее от чего-то отвлекла, но моя новость была достаточно важной, чтобы оторвать ее от личных дел. После всего моего рассказа, меня сначала ожидало минутное молчание, а потом ее вывод о том, что разговор не телефонный, а личный, и ей требуется время, чтобы все обдумать и так же, понаблюдать за Меган с другой стороны, с той, с которой на людей смотреть не принято.***
По моим данным, найденным в архивах, старых сводках и историй болезней пациентов, за семь лет работы в психиатрической больнице на Меган Браун было пять смертей из которых все — это ее пациенты. Одна неудачная лоботомия, которую проводила лично она, хотя в деле написано иначе и виноватым был выставлен другой человек, три суицида, в которых она даже не была привлечена, как обвиняемая, явно оправдавшись отсутствием в этот день или указав на недосмотр санитаров, которые должны были пресечь попытку сделать заточку, и один несчастный случай. Я понимала, что эти смерти могли быть далеко не первыми и не последними ее жертвами. То, что творилось в ее жизни за стенами работы было мне закрыто и недоступно, поэтому уверенной в том, что она не убила кого-то еще из тех, кто висел фотографиями на досках объявлений и в социальных сетях, как пропавшие без вести, было нельзя. Я выяснила, что она всегда старалась взять себе нескольких пациентов из семей, зачастую достаточно благополучных и полных, и так же пару детей из детских домов и приютов. При этом детей из семей, которые находились у нее на лечении, она всегда старалась вылечить блестяще, или дать возможность ребенку находиться в социуме, а родителем надежду на его будущее. О ней все отзывались, как о прекрасном враче, которая знает свое дело и умеет находить подход ко всем. К ней часто обращались лично, прося взять ребенка и помочь, чем она и пользовалась, зарабатывая себе авторитет умного и лучшего психиатра к которому не будет страшно отдать своего ребенка. Вот только тем детям, которые попадали к ней из приютов, везло намного меньше и именно их суициды были в ее деле, как и мальчик, погибший после неудачной лоботомии, тоже оказался из детского дома… Примерно в тоже время, спустя месяц или чуть больше произошло так, что Меган покусала одна из пациенток Нэнси. Укусила очень глубоко и серьезно, до такой степени, что ей пришлось накладывать на руку швы и уходить на больничный на пару дней. В тот момент я сразу поняла, что она это просто так не оставит и будет мстить, учитывая неприязнь ее и ко мне, и к Нэнси, отомстить через пациентов было лучшим, что она могла сделать. Именно тогда я и решила действовать, открыв ей свои карты и показав то, что составила за время своих поисков на нее информации, а именно все сводки о смертях и о том, что они были странно подстроены и шли достаточно последовательно, когда у самой Меган заканчивался период охлаждения. Я пригрозила тем, что разошлю этот файл родителям ее пациентов и бывших, и нынешних, выведу на общее обозрение в интернет и поставила точку на том, что такую информацию журналисты быстро растаскают, а самой ей придется не сладко, не говоря уже о том, что карьере придет конец. Что интересно, она не стала долго отпираться или пытаться оправдаться, угрожать, хотя могла, а просто спокойно заявила, что не собирается трогать ни моих пациентов, ни пациенток Нэнси, но при условии, что это никуда не должно попасть. Именно тогда я и поняла, что все мои подозрения — истина. Она действительно убийца и маньячка, скрывающая себя за маской доброго психиатра, готового пойти на все, только бы подарить счастье больному ребенку. Меган вела двойную жизнь и умело скрывала ту, которую не приняла бы общественность. Наградила она меня и Нэнси прозвищами — «педофилки» уже достаточно давно. Нэнси, как только одна из ее пациенток не побоялась и высказалась на общей терапии о том, что ее насилуют, подставив таким образом ее по полной, а меня после того, как одна из моих пациенток — Кэтрин — перешла к ней на время моего отпуска и Кэт тоже решила проявить смелость, пожаловавшись Браун о насилии и ударам тока с моей стороны. Я до сих пор помню, как при передачи моей пациентки мне назад, она пожелала мне продуктивного дня, обратившись не по имени или фамилии, а именно словом «педофилка» и, улыбнувшись хитрой злой улыбкой, скрылась с моих глаз. Я знала, что она не пожалуется, не пойдет к начальству или заведующему, ведь на нее у меня есть компромат, но от ее вечных издевок теперь было избавиться практически невозможно. Лично для себя я уже поставила ей диагноз — маниакальное расстройство личности. Именно поэтому я не любила Меган, старалась не сталкиваться с ней и не подпускать даже близко к своим пациентам, хоть у нас и был договор о их неприкосновенности. Зная всю эту информацию и теперь понимая, что такая женщина, как Меган, станет мамой, я могла предположить, что развитий пути после рождения ребенка будет два. Либо она возненавидит ребенка и будет издеваться над ним, калеча психику и тело, либо все сработает иначе и ее маниакальные наклонности скорее уйдут на второй план, а их место займет, выработанный со временем, материнский инстинкт. И если он окажется достаточно силен, то она будет счастлива, как и ребенок с ней, ведь Меган буквально и в прямом, и в переносном смысле убьет любого, кто причинит ее ребенку вред, а так же, наконец-то избавится от навязчивого желания убивать или видеть смерть.***
Наконец-то заезжаю к себе на участок и выдохнув, глушу машину и выхожу из нее, тут же закрывая, нажав кнопку на ключах. Поднимаюсь по крыльцу в дом и найдя ключ в сумке, отпираю дверь, заходя внутрь. — Привет, моя хорошая. — Включаю свет в гостиной и приседаю, начиная поглаживать, вышедшую на звуки моего приезда, кошку. — Скучала, прелесть моя? — Улыбаюсь, а она мяукает, явно требуя от меня срочного кормления и ласки за прошедший день. — Ну, все, пойдем, пойдем. — Киваю, и поднимаюсь на ноги, аккуратно снимая с себя обувь. Прохожу на кухню и открыв шкафчик, достаю кошачий корм. Кошка крутится у моих ног, как бы намекая на то, чтобы я ускорилась и ухмыльнувшись, я наконец-то насыпаю ей корма, видя, как она сразу на него набрасывается. Аккуратно поглаживаю ее по голове и потянувшись, иду в спальню. Есть не хотелось совсем, хотя последний раз я ела только в обед. Всего, чего я желала в данный момент — это лечь спать, чем я и планировала заняться. Поднимаюсь на второй этаж и захожу в просторную спальню. Именно эта комната для меня была главной в доме. На оформление ее я потратила больше всего времени и сил, а так же, и средств. Она была светлой и нежной, а именно такая цветовая гамма позволяла мне расслабиться и оставить все мысли о работе за пределами комнаты, в тех серых стенах психиатрической больницы. Я не тот человек, который склонен к минимализму и именно поэтому на моей заправленной кровати было множество декоративных подушек и мягких игрушек «Teddy» преимущественно серой и молочной окраски, два пледа и покрывало. Около кровати с двух сторон прикроватные тумбочки, на которых были вазы с искусственными белоснежными лилиями, светильники, ароматические свечи и фотографии в рамках. Около кровати два приятных тактильно коврика с длинным ворсом и в целом, комната была для меня уютной. В моей спальне царила атмосфера спокойствия, подавления эмоций и чувств. Я никого не пускала сюда, даже если, приглашенные гости, просили показать дом. Спальня — мое личное пространство, те границы, которые переступать запрещено любому, кроме кошки. Переодевшись, я сразу легла в кровать, наконец-то почувствовав себя уютно, растворившись в блаженстве от приятных ощущений чистого мягкого постельного белья. Примерно через десять минут ко мне пришла кошка и, мяукнув у порога комнаты, прошла внутрь, запрыгнув ко мне на кровать. Улыбаюсь, и глажу ее рукой, второй выключая прикроватный светильник. Она пристраивается рядом и, прижавшись ко мне, сворачивается в клубочек, грея меня своим телом. Улыбаюсь и спустя некоторое время погружаюсь в сон. Мое утро началось в одиннадцать часов утра и то, из-за того, что меня вынудила встать кошка, громко мяукая, и таким образом призывая дать ей еды и внимания. Если еще некоторое время игнорировать ее громкие крики у меня получалось, то когда она запрыгнула мне на спину, начав топтаться лапками, мне все же пришлось встать с кровати под ее довольное мурчание. Накормив сначала кошку, потом себя, я пошла в ванну и провела там где-то около часа, потом, как и планировала, поехала в магазин, потратив на это большую часть времени от выходного дня. Вернувшись, и разобрав покупки, всего, чего я хотела, так сесть в гостиной на диван и смотреть сериал, который начала еще месяц назад и все еще не могла досмотреть до конца. Списавшись с Нэнси несколько раз в течении этого дня, я выяснила для себя произошедшие события за то время, пока я отсутствую, а так же, мы, по моей инициативе, предположили кто будет у Меган — мальчик или девочка. Не назову это спором, все же, ни она, ни я делать это не любили, но, по крайней мере, я думала, что у нее будет девочка, а Нэнси предположила, что мальчик. Проснулась я так же на диване, укрывшись пледом и с включенным ноутбуком, на котором шла уже седьмая серия сериала, причем помнила я только середину пятой. Рядом со мной тихо сопела кошка, немного перебирая лапками во сне. Вздохнув, и выключив ноутбук, потревожив тем самым ее сон, я взяла кошку на руки и пошла назад в спальню, выключив по дороге весь свет. Выходной день всегда проходил намного быстрее, чем рабочий, и моральная подготовка к новому дню у меня занимала время перед сном. Сидя на кровати, и смотря в темный дверной проем, я задумывалась о пациентах, о том, какой диалог мне завтра предстоит с Эстер, как я проведу время с другой пациенткой в своем кабинете, как слезы будут бежать по ее щекам, а глаза снова и снова наполняться ими от страха. Ухмыляюсь и поворачиваю голову в сторону. Перед глазами встает образ девочки. Моей невинной и такой наивной Эстер, которая сейчас искренне доверилась мне, которая искренне влюбилась в своего врача, отдав ей свое сердце и душу, у которой остался только один человек, который рядом с ней и которой скоро исчезнет из ее жизни, причинив мучения и страдания, которые она покажет мне в полном объёме уже совсем скоро. Ни она первая, ни она последняя стала моей жертвой, той, которая медленно ломалась, не поддаваясь и пытаясь сопротивляться. Той, которая верила, что справится и противостоит моим манипуляциям, сможет выбраться из плена моих пут, окутавших ее, и, пронизывающих в самое сердце. Теперь она влюблена безумно, страшно и болезненно. Это стокгольмский синдром и он опасен для нее, а мне доставляет только удовольствие смотреть за ее действиями и хлопающими наивными глазками. И пусть сейчас мне нужно будет надеть маску доброты, любви, показать ей чувственность и отдать всю себя, приласкав и утешив в нужный момент, но это все для того самого момента, когда я сломаю ее окончательно, разобью на тысячу осколков сердце, собрать которое будет невозможно. Каждая ее слезинка и крик в беззвучной тишине — это то, чего я добиваюсь. И добьюсь еще раз. В последний раз.***
Наутро, оторвав себя от кровати и потратив час на укладку волос, легкий макияж и выбор одежды, я покормила кошку, и не став завтракать сама, поехала на работу. Погода была достаточно приятной и в мыслях было даже погулять после работы, но эту идею тут же пришлось отклонить, так как мое ночное дежурство не дало бы мне это сделать. Подхожу к посту охраны и расписываюсь о своем приходе, взяв ключ от кабинета. План на день у меня был достаточно интересный и не очень сложный, поэтому первый же пункт я решила выполнить сразу, как только положила вещи в кабинете и надела халат. Оставив шокер в кабинете, чтобы не напугать Эстер и самой не испытывать желание его использовать, взяв ключ от палаты тридцать шесть, спускаюсь на несколько этажей ниже на лифте и подхожу к двери. Аккуратно вставив ключ в замочную скважину, бесшумно проворачиваю его и открываю дверь, тут же попадая в палату моей девочки. Вижу, как Эстер немного поникшая, сидит на кровати и водит ложкой в тарелке каши, стоящей на подносе вместе с каким-то мутным содержимым в стакане. Предполагаю, что это какао, но не могу быть уверена. Как только Эстер слышит, что кто-то зашел в палату, она резко поворачивает голову и тут же оживляется, вскакивая с кровати и чуть не уронив таким образом поднос с едой на пол. — Доктор Стоун! — Девочка улыбается и подбегает ко мне, попадая в мои объятия. Аккуратно пальцами провожу ей по спине, а другой рукой прижимаю ребенка к себе ближе, позволяя думать, что я скучала по ней, объятиям с ней и ее теплу. — Я так скучала. — Слышу в ее голосе нотки печали и немного отодвигаю ее от себя, замечая в глазах блестящие капельки слез. — Вас не было вчера. Я уже успела подумать, что вы меня бросили тут навсегда. — Раньше Эстер была бы счастлива от того, что я не прихожу или ее не приводят ко мне хотя бы день, сейчас же разлука приводит ее к отчаянию, которое сопровождается печалью, а в дальнейшем может превратиться и в депрессию. Привязанность. Именно ее я выработала у Эстер искусственно и умело, заставляя чувствовать ее без меня неполноценной и одинокой. — Я тоже скучала, Эстер. — Улыбаюсь и беру ее за руку, вкладывая ее ладошку в мою ладонь и аккуратно начиная поглаживать пальцем ее костяшки. — Вчера у меня был выходной и поэтому я к тебе не приходила, но я думала о тебе перед сном, представляя, как увижу и поцелую. — С этими словами тут же впиваюсь ей в губы, а Эстер приоткрывает рот, позволяя мне углубить поцелуй. Она пробует отвечать, но все так же неумело, как и раньше. — Я только о вас и думаю. — Признается она в том, о чем я и так подозревала, поэтому на это только ухмыляюсь, кивая. — Я хочу ваших объятий и ласки. Если хотите, то я готова вытерпеть страпон с вами в сексе, любые ваши желания. Я пью все таблетки, которые мне дают, я не пререкаюсь с санитарами. Я послушная и готова быть ей дальше. — Вторая стадия привязанности. Она готова на все, только бы я не отвернулась и не отвергла ее, она готова пренебрегать своим комфортом ради моего удовольствия и это то, чем я и воспользуюсь. — Только обещайте, что всегда будете со мной рядом. — У меня есть секунда на ответ, чтобы он звучал правильно и уверенно, для того, чтобы она смогла поверить мне. Если помедлить и ответить утвердительно, то у нее будут сомнения, если же помедлить и ответить отрицательно, то тогда надо будет добивать уже сейчас, разбивая ее, и тем самым теряя тот момент, который я оттягиваю для достижения наилучшего результата. — Я не люблю давать людям обещания. — Говорю, и тут же снова целую ее в губы для того, чтобы помедлить. Сейчас в ее сердце закралась печаль и страх, и именно убрав его своими словами, я сделаю то, что мне надо. — Но ты исключение. — Ухмыляюсь, разъединив поцелуй и вижу, как загораются глаза Эстер от моих слов. — Я люблю тебя и буду с тобой рядом. Обещаю. — Киваю, и она тут же прижимается ко мне со всей силой, которая есть в ней. Она отдает мне всю себя. И душу, и тело, и сердце. — Я вас очень сильно люблю и без вас меня не станет. — Я знаю это, но так же знаю то, что Эстер может и пережить этот страшный переломный момент и период в ее жизни после расставания и начнет жить заново. Остается лишь ждать и догадываться хватит ли ей силы на это. — Простите за все плохие слова, которые я вам говорила. — Ухмыляюсь и киваю, отстраняясь от нее. — А… — У меня сегодня много работы. — Эстер замолкает, кивая, и грустно устремляет взгляд в пол. — Тебя приведут ко мне вечером санитары и ты останешься со мной на ночь. У меня ночное дежурство. — На этих моих словах девочка снова оживляется и кивает, улыбаясь. — Веди себя хорошо и мы проведем прекрасную ночь вместе. После того, как я сходила к Эстер, настроение поднялось, учитывая то, как идеально я придерживалась своего плана. Теперь оставалось только дарить девочке ласку и любовь, наблюдая, как та живет в этой иллюзии, до тех пор, пока я не разобью ее, увидев в последний раз ее слезы и страдания, страх и отчаяние в глазах. Придя в свой кабинет, первым делом перекладываю в карман халата шокер и беру со стола историю болезни Эстер, внося туда несколько правок. Убираю папку в ящик стола, закрывая на ключ и достаю историю болезни Морган Бэкер, попавшую ко мне два месяца назад после попытки суицида в приюте. Пробравшись в медицинский кабинет, она наглоталась таблеток и отключилась. Врач, найдя ее, сразу вызвала скорую помощь, и в больнице Морган перенесла промывание желудка и несколько уколов в течении трех дней нахождения в палате. После выписки и нормализации состояния, ее отправили сюда на лечение, как суицидницу. Почти сразу после общения с ней я поняла, что эта попытка суицида была для привлечения внимания. Девочке категорически не хватало общения, ласки, жалости и любви, поэтому она нашла, как доставать это самой от разных людей, зачастую не самыми хорошими методами. Она сама выдумывала себе заболевания и сама же верила в них. В приюте никто не обращал на Морган должного внимания, что и привело к этому состоянию, и полностью вылечить ее можно было только дав ей настоящих любящих родителей, чтобы девочка почувствовала себя любимой и счастливой, получая сполна внимание и ласку, которой ей не хватает, а так как этого я дать не могла, мне нужно было предложить и найти альтернативу. Поэтому лечение, которое я назначила ей, не содержало никаких медикаментов, инъекций или ингаляций, я написала, что чтобы она действительно была здорова — ей нужен социум, а это: запись в секции после выхода из больницы, общение со сверстниками, занятие волонтерством и подобные действия, которые давали бы ей больше общения и внимания от других людей. Морган была счастлива в психиатрической больнице. Здесь она получала внимание от санитаров, медсестер, меня, других пациентов. Здесь ей было спокойнее, она чувствовала, что множество взглядов сфокусировано на ней, она чувствовала себя особенной и я знала, что если бы выписала ее раньше, указав только на недостаток внимания и на то, что лечение ей здесь не требуется, то она почти сразу вернулась бы, придумав себе заболевание или снова предприняв попытку суицида. Поэтому как только я поняла то, что здесь ей нравится, я так же поняла, как буду действовать дальше. Я начала пользоваться ей, пугать и насиловать, чтобы она не захотела вновь возвращаться сюда. Чтобы ей было страшно от одного упоминания меня и психиатрической больницы. Вызвав санитаров, я сказала привести ко мне Морган Бэкер и, убрав все со стола, села на стул, закинув ногу на ногу. Бэкер уже боялась меня, она уже хотела вернуться в приют, но пока мне нравился ее страх и ужас, который она испытывала, заходя в мой кабинет, поэтому выписать ее я планировала через несколько недель, но не сейчас. — Доброе утро, Доктор Стоун, привели к вам Бэкер. — Проговаривает один из санитаров, как только после стука входит в мой кабинет вместе с моей пациенткой. Вижу, как Бэкер вырывает свою руку из руки санитара и тот тут же перехватывает ее, пытаясь удержать на месте. — Свободны. — Киваю, и тот тут же отпускает ее, а девочка из-за непрекращающихся попыток убежать, от неожиданности падает на пол, успев подставить ладони. Санитары выходят и закрывают дверь, а я встаю со стула, медленно начиная подходить к Морган. — Почему буяним? — Наклоняюсь, и провожу рукой по ее голове, от чего она тут же дергается в сторону и встает на ноги, пытаясь вытянуться, как можно выше. — Не трогайте меня. — Она говорит достаточно уверено, но я слышу надрыв в ее голосе. Слышу, как ей страшно и что вся ее смелость — это лишь иллюзия. — Милая моя, я еще не начала тебя трогать, чтобы ты так говорила. — Она снова отшатывается от меня и мотает головой, косясь на дверь. Сразу понимаю ее намерения и аккуратно беру дверь за ручку, преграждая ей путь и одним движением вставляю ключ в замочную скважину, проворачивая его несколько раз и убирая в карман. Глаза девочки тут же начинают беспокойно бегать из-за понимания того, что она в ловушке и деваться ей некуда. — Не бойся меня. — Говорю вкрадчивым голосом и аккуратно беру ее за подбородок, поднимая ей голову и обращая взгляд на меня. — Тебе же так не хватает внимания. — Ухмыляюсь и беру девочку за руку, притягивая к себе. — Так я тебе его дам. — Я чувствую, что она борется с желанием прижаться ко мне, попав в мои объятия, она хочет этого, но вместе с этим ее разум кричит о том, что это нельзя делать и я опасна. — Мне не нужно внимание от вас. — То, что она сказала это — уже прогресс, так как дети с таким заболеванием, как недостаток внимания, часто привязываются даже к тем, кто их истязает. Она пытается вырвать свою руку и я тут же тяну ее к столу, от чего Морган вскрикивает. — Отпустите! Я хочу выписаться. — Это она говорит мне уже не первый раз и я знаю, что если выпишу ее сейчас, то она точно не захочет сюда возвращаться, вот только мне пока нравится играть с ней. — Нет! — Она кричит, когда я все-таки подвожу ее к столу и аккуратно укладываю на него грудью. — Морган, ты же прекрасно знаешь, как я не люблю крики. — Девочка тут же замолкает, а я, одним движением вытащив электрошокер, и, бросив взгляд на его заряд, бью ее током в бедро. Морган кричит от боли, вся сжимаясь и пытаясь скатиться со стола на пол, а я снова ухмыляюсь и бью ее током уже в поясницу. — Не надо… пожалуйста. — Я слышу, как она плачет и убираю шокер в карман халата, начиная гладить ее рукой по спине, специально задевая недавнее место удара током, от чего девочка вздрагивает и шипит, стиснув зубы. — Пожалуйста, не трогайте меня. Мне страшно. — Слышу, как дрожит ее голос и проникаю рукой под пижамную рубашку, понимая, какая Морган горячая. — Я прошу вас. Я умоляю. — Аккуратно трогаю ее лоб другой рукой и вздыхаю, прикидывая примерную температуру ребенка. — Я хочу в приют. — Тише, не дрожи, я не причиню тебе вреда, если ты будешь слушаться меня. — Чувствую, как она снова пытается вырваться, явно собирая последние силы и ухмыльнувшись, отпускаю ее, видя, как Бэкер падает на пол. — Морган, не будь непослушной девочкой. — Она поднимает на меня взгляд и я провожу рукой по ее щеке, от чего ребенок шарахается, чуть не ударяясь головой о стол. — Разденься сама и ляг грудью на стол. — Говорю спокойно, а Морган тут же вскакивает на ноги и поправляя рубашку, бежит к двери. — Выпустите меня, пожалуйста! — Морган плачет, бессмысленно дергая ручку от двери, а я ухмыляюсь, как так игра с ней становится интереснее, чем я думала и, достав шокер из кармана, направляюсь к ней. — Нет, нет, пожалуйста! — Девочка прижимается к двери и закрывается руками, как будто это может ее спасти. Улыбаюсь на этот ее жест и тут же бью ее шокером в плечо. — А-а! — Морган кричит, оседая на пол, и вся дрожа, снова пытается закрыться от меня, хотя понимает, что это бесполезно. — Доктор Стоун, пожалуйста, не надо меня бить током. Мне очень больно. — На эти слова только улыбаюсь и киваю, показывая, что так и должно быть. — Ты же не хочешь, чтобы я тебя била током? — Задаю очевидный вопрос только для того, чтобы нагнать на ребенка больший ужас и страх. Поднимаю ее голову за подбородок и обращаю на себя ее взгляд, видя, как девочка плачет и от страха, и от боли, но кивает на мой вопрос. — Тогда делай так, как я сказала. — Говорю строго, но так же спокойно, как и всегда. Она нервно подрагивает и тут же через голову снимает рубашку, оголив грудь. Спустя несколько секунд она стягивает и штаны, и нижнее белье, оставшись полностью обнажённой. — Ложись грудью на стол, моя милая, побыстрее. — Она всхлипывает и, вся дрожа, подходит к столу. — Не надо меня насиловать, пожалуйста. — Она стоит у края стола и все не решается на него лечь, понимая, что пути назад уже не будет. — Мне будет больно. — Ухмыляюсь от этой ее фразы и подхожу к ней со спины, опуская руку на талию. — Нужно потерпеть, Морган. — На этой фразе девочка всхлипывает сильнее и громче, но все-таки ложится на мой стол, вздрагивая, скорее всего, от холодной столешницы. Одну руку кладу ей на плечо, а второй аккуратно провожу по промежности, от чего она вся сжимается и тихо вскрикивает. — Морган. — Укоризненно произношу и пальцами задеваю ее клитор, от чего та вздыхает. — Не сопротивляйся, это в твоих же интересах. Я обещаю, тебе понравится то, что я с тобой сделаю. — Ухмыляюсь, и тут же ввожу в нее палец, от чего Морган томно выдыхает от боли и тут же стонет, пытаясь дать мне понять, что ей неприятно, но при этом не дергается. — Вот умница. — Произношу, вынимая и снова вставляя в нее палец. — Мне неприятно. — Она взвизгивает, когда я добавляю второй и прижимаю ее за плечо к столу. — Доктор Стоун, пожалуйста… — Начинаю активнее входить в нее, от чего Бэкер буквально истерит, постоянно норовя упасть со столешницы. — Больно… — Протягивает Морган, а я ухмыляюсь, слыша ее всхлипы. — Хватит, пожалуйста. — Она горячая, как и снаружи, так и внутри. Чувствую, как она сжимает мои пальцы и пытается не дать им проникнуть глубже, но я все равно вставляю в нее их по самые костяшки. — Тише. — Шепчу ей на ухо, наклоняясь и аккуратно добавляя третий палец. — Расслабься и дыши глубже. — Когда я погружаю в нее три пальца, входящие с трудом, Морган не выдерживает и тут же кричит, разрезая тишину кабинета. В ту же секунду убираю руку с ее плеча, за которое держала, и достав шокер, бью ее им в бедро. — Больно! — Кричит Морган и я снова бью ее в тоже место и вытаскиваю пальцы, видя, как ребенок сразу же падает на пол, сворачиваясь калачиком. — Не надо, пожалуйста, отпустите меня. — Она плачет, но уже не кричит, а только всхлипывает, прося все очень тихо. — Я больше не выдержу. — Я знаю, что это не так и она вполне еще может выдержать и секс в зад, но ее температура меня останавливает от этого. — Прошу… — Ухмыляюсь и приседаю, чтобы оказаться на одном уровне с Морган и аккуратно провожу ей пальцами по лицу, задевая губы. — Это твое лечение, Морган. — Она всхлипывает и приоткрывает рот, а я тут же ввожу туда палец, который она чуть-чуть прикусывает. — Я тебе помогаю. — Вижу по ее лицу, что она уже догадалась чего я жду и сглотнула, чуть не подавившись из-за моего пальца у нее во рту. — А что принято говорить другим людям за помощь? — Ухмыляюсь и вынимаю палец, а девочка бледнеет. — Спасибо.***
Отправив Морган с санитарами, я сказала о том, что ей нужно померить температуру, а так же, отвести в медицинский кабинет для обследования и назначения дальнейших процедур. То, что Морган заболела было не очень хорошо. Во первых, это могло означать начало распространения вируса по больнице, а во вторых, для меня это означало то, что хотя бы несколько дней мне придется не трогать ее, чтобы она поправилась. Сажусь обратно за стол и приступаю к заполнению прогресса в лечении Морган и о предстоящей примерной дате выписки. В целом, за сегодня мне нужно было проверить еще двух пациентов, проведя с ними терапию. С девочкой Эмми, к которой меня приревновала Эстер, хотя именно с ней у меня ничего не было и не будет, ведь во первых, ей было всего одиннадцать лет, а во вторых, родители у этой малышки были достаточно влиятельными людьми, связываться с которыми хотелось только в случае выявления у девочки проблемы и показания прогресса лечения, но никак не для продления ее нахождения в психиатрической больнице и слов о том, что девочка придумала мои приставания к ней. И с мальчиком Олли, от которого отказывался уже второй врач, предоставленный мне, как человеку, который должен с ним справиться. Переводя его на меня, заведующий сказал, что возлагает большие надежды и надеется, что я смогу помочь ребенку и его отчаявшимся родителям и так же добавил, что его родители хотели обратиться к доктору Браун, но он порекомендовал меня. Именно после этих его слов я молча кивнула и стала смотреть дело мальчика и из-за чего от него отказываются, не доведя ребенка до финального постановления диагноза и назначения лечения. Оказалось, что Олли страдал затяжной глубокой депрессией и все записи прошлых его врачей говорили о том, что ребенка не смогли разговорить никакие известные методы. Побеседовав с родителями, я выяснила, что он замолчал в семь лет и не разговаривает ни с кем уже пять месяцев. Они надеялись, что он играет или притворяется, что обижен на них, но когда ребенок ни проронил ни слова за три недели, то стали бить тревогу. Пытались заставить его сказать хоть что-то и ласково, и ругая его, и крича, и плача, дарили новые подарки, приглашали к нему в гости бывших друзей, даже купили ему собаку, о которой малыш так давно мечтал, но все было без толку. Тогда они обратились к врачу, подозревая, что их сын повредил себе что-то в горле, но тот сказал, что голосовые связки Олли полностью в порядке и именно тогда им порекомендовали отправиться к психологу, а психолог уже перенаправил к психиатру. Эмоции мальчик так же испытывал притупленно, очень редко улыбался, а о его частом смехе родители вообще забыли, как будто это все было во сне. Олли приводили ко мне три раза в неделю и первым делом я попыталась выяснить у родителей часто ли они уделяли внимание ребенку и там, где я подозревала проблему, все же оказалось все в порядке. Оба родителя работали, но никогда не оставляли ребенка надолго одного. Они вместе гуляли, занимались готовкой, которая очень нравилась Олли, и, в целом, они были обычной любящей семьей, со своими принципами, ценностями и правилами. Особенности, которые были у Олли и о которых мне рассказали, так то, что мальчик всегда был не очень активным из-за своего здоровья, ему запрещались высокие физические нагрузки и на физической культуре он оставался в классе, пока все дети занимались и резвились. Родители боялись, что именно это могло повлиять, ведь их сын был как бы оторван от коллектива, но я же понимала, что здесь было что-то другое. Он замолчал резко, просто в один день, придя со школы. Такое возможно в том случае, если на него что-то повлияло. И я подозревала, что Олли что-то сильно напугало или… кто-то. Именно сегодня его должны были ко мне привести сразу после обеда и я писала план попыток разговорить ребенка или хотя бы выйти на начало проблемы, постепенно пробираясь к ее корню. Он был очень милым и симпатичным мальчиком со светлыми кудряшками, которые он постоянно трогал, поправляя, будто они ему мешали. Чаще всего при общении со мной Олли смотрел в пол, иногда рассматривал мой кабинет, задерживая взгляд на столе и снова опуская глаза в пол. На меня мальчик взглянул лишь раз при первой встрече и, посмотрев мне в глаза, тут же отвернулся и тихо заплакал, проронив только две слезинки. После того случая я провела у зеркала примерно полчаса, пытаясь понять, что могло послужить триггером для резкого всплеска эмоций, а учитывая его безэмоциональность в течении долгого времени, это был именно всплеск, но я так ничего и не нашла. Ни зацепок, ни совпадений, которые хоть немного направили бы меня на верный путь. Как только наступило время обеда, я оставила записи, которые уже почти довела до конца, и взяв с собой контейнер с едой, принесенный из дома, пошла сначала за Нэнси, чтобы вместе с ней дойти до столовой, и только дойдя до ее кабинета выяснила, что он закрыт, а это означало только то, что она ушла раньше, не дождавшись меня и не зайдя за мной. Вздохнув, спускаюсь в столовую и взглядом нахожу свою подругу со стаканом кофе в одной руке и контейнером в другой. Сразу подхожу к ней, пытаясь по пути выделить тех людей, кто уже ел за столом, о чем-то общаясь с другими коллегами, а кто только спускался, как и я. — Я пришла за тобой к твоему кабинету, а тебя уже и нет. — Говорю, как только подхожу к ней ближе и ухмыляюсь, пытаясь рассмотреть то, что у нее сегодня с собой. — Я думала, что мы встретимся здесь, как и всегда. — Она улыбается и я вижу по ее виду, что ее день сегодня явно продуктивный и интересный, возможно, что даже жарче, чем мой. — Сядем? — Киваю, и Нэнси тут же направляется к пустому столу. — Я только кофе возьму и подойду. — На мои слова Нэнси тоже только кивает, а я отхожу к кофейному автомату. Пока машина занималась приготовлением моего капучино, я осматривала других людей. В целом, все было, как всегда: Доктор Сноу, а точнее просто Трейси, как всегда собирала вокруг себя многих девушек и женщин, обсуждающих сплетни. Иногда от их стола доносился смех и звон вилок, которые неосторожно кидались в тарелку. Мужчины чаще всего сидели отдельно ото всех именно мужской компанией, хотя так же часто кто-нибудь из них мог выбиться из их общества, начиная ухаживать или пытаться разговорить какую-нибудь из девушек. Беру приготовленный горячий кофе и, по пути взяв одноразовые столовые приборы, наконец-то подхожу к столу, садясь напротив Нэнси. Вижу, как она уже ест и тут же понимаю, что это лазанья, причем достаточно аппетитно выглядящая. — Зачем сверлишь меня взглядом? — Нэнси отрывается от еды и хитро смотрит на меня, а я только ухмыляюсь на ее заявление и открываю свой контейнер. — Слишком аппетитно выглядит, да? — Недовольно смотрю на ее лазанью, на которую она так прямо намекает, а потом на свою пасту с курицей и вздыхаю, чуть закатывая глаза. — У меня тоже сегодня достаточно вкусное блюдо. — Хотя, если говорить честно, в данный момент, ее лазанью я бы съела с большим удовольствием, чем свою пасту. — Приятного аппетита. — Говорю с ноткой издевки и четко вижу по реакции Нэнси, что она эту ноту услышала. — И тебе. — Она улыбается своей коронной улыбкой, которая вводила в ужас не мало ее пациентов, и не только ее. Да и вообще я слышала, что и многие сотрудники побаивались Нэнси, и даже дали ей прозвище, что-то вроде грозы всех пациентов. Я это слышала даже от Меган, хоть в разговоре она тогда употребила это, как насмешку. В принципе, моя паста правда была вкусной, а особенно соус к ней. В этот раз у меня вышло приготовить что-то действительно вкусное и то, что мне понравилось, вот только смогу ли я это повторить — это большой вопрос. Готовить я не просто не любила, а даже ненавидела. Это было то дело в моей жизни, за исполнение которого вместо меня я готова была платить любые деньги, только бы не подходить к плите. Я не отличалась любовью к кулинарии ни в детстве, ни в подростковом возрасте, а все попытки привить мне эту любовь заканчивались неудачей. Чаще всего я ела в кафе или заказывала на дом. Сложность и проблема моей ненависти к готовке состояла еще в том, что я не любила вредную и слишком жирную пищу, а в основном именно такая продавалась в готовых наборах или подавалась в ресторанах, да и каждый день в кафе есть было невозможно. У меня просто не было на это времени. Именно поэтому я буквально заставляла себя хотя бы пару раз в неделю вставать к плите и что-нибудь готовить, что в последствии расфасовывала по контейнерам и брала с собой на работу, но, к сожалению, не всегда это было вкусно, да и есть одно и тоже блюдо подряд несколько дней надоедало. — Грейс. — Слышу от Нэнси свое имя и поднимаю взгляд, отрываясь от еды и своих мыслей. — Будущая мама. — Смотрю туда, куда указывает взглядом Нэнси и замечаю Меган, рядом с которой стоит Майкл и что-то говорит и походу то, что той нравилось, так как Меган мило улыбалась, иногда чуть посмеиваясь. Двуличная змея. От ее вида мне хотелось только закатить глаза, но сдерживая себя, я вернулась к пасте. — Мисс Стоун, Мисс Томпсон, вы не будете против, если мы к вам подсядем. — Слышу за своей спиной резкий жизнерадостный голос Майкла и чуть не давлюсь пастой от неожиданности. Медленно поворачиваюсь, замечая улыбку на лице Майкла и как к нему быстро подходит Браун, аккуратно дернув за рукав его рубашки. — Майкл, не надо, поверь мне, это последний стол, куда бы я хотела сесть. — Поворачиваюсь обратно и смотрю на Нэнси, которая всем своим видом показывает, что солидарна с Меган, вот только в обратную сторону. Это последний человек, которого она хотела бы пустить за наш стол. — Но он так же действительно последний, где не заняты два места напротив друг друга, а мы же с тобой договорились сесть именно так. — Он снова улыбается своей жизнерадостной улыбкой и я вздыхаю, понимая, что он настоит на своем просто по своей натуре. — Мы вам не помешаем. — Джонсон ставит одну руку на стол, а второй рукой берет за запястье Меган, которая, походу, решила уйти. — Я знаю, что у вас были некие разногласия, но вы же коллеги, нужно поддерживать хотя бы некоторые, пусть больше деловые, но отношения, а не жить в тихой ненависти к друг другу. — Он начинает манипулировать и давить. На меня это в любом случае не подействует, на Нэнси тоже не должно, да и на Меган не думаю, что должно бы повлиять, хотя учитывая ее положение и всплеск гормонов, который бросает ее настроение изо льда в жару, чему мы были вчера свидетели, ничего теперь нельзя утверждать. — Только при условии, что вы говорите о своем и нас не касаетесь, не отвлекаете, и не задеваете. — Говорю достаточно жестко и накручиваю на вилку пасту, понимая, что все равно уже почти закончила есть и терпеть Меган мне нужно будет недолго. — Я не против. Присаживайтесь. — Смотрю на Нэнси, намекая на то, чтобы она высказала свое мнение на этот счет. — Только из-за моего нормального отношения к тебе, Майкл. — Она улыбается и кивает на стул рядом с собой. — Меган, ты садись пока, я сейчас подойду. — Вижу, что Браун кивает, явно сдерживая эмоции, так как ее лицо ничего не выражает в данный момент. — Тебе приборы взять? — На это Меган только мотает головой и переводит взгляд на стол, смотря сначала на меня, а потом на Нэнси. — У меня свои. — Майкл отпускает запястье Меган и та странно вздыхает. Судя по такой реакции, скорее всего, она только и ждала того, чтобы он отпустил ее и, возможно, ей было некомфортно, но она ничего не говорила. Майкл тут же уходит, а мы остаемся с Меган, которая стоит около меня, одной рукой держась за живот, который сейчас, без верхней кофты, и в достаточно обтягивающей водолазке, был округлым и сильно выделялся, показывая, что Меган и правда беременна. Во второй ее руке была сумка в которой явно был контейнер с ее сегодняшней едой. Обычно я не особо пристально смотрела во время обеда за Браун, и именно поэтому не знала, что та ест и с кем чаще сидит, поэтому в том, что она сегодня пообедает с нами, были и свои плюсы. Знай своего врага лучше во всем — негласное правило, соблюдая которое, можно избежать многих неприятностей и всегда быть на шаг впереди. Браун мило улыбается мне, как будто планируя сесть рядом, но все же аккуратно обходит стол с другой стороны, подходя к Нэнси и, отодвигая стул, садится около нее. Смотрю за реакцией подруги и только вижу, как она кладет очередную вилку в рот, спокойно другой рукой постукивая по столу пальцами. Она даже не шелохнулась, когда Меган села рядом, по ней не было видно, что та ей неприятна или то, что она хотела бы отсесть. Это она скажет мне позже или вовсе оставит в себе, показывая полный контроль над эмоциями. — Приятного аппетита. — Слышу от Меган и смотрю на ее милую улыбку. Сейчас действительно не скажешь, что такой человек, как она, могла бы убивать или вести себя совершенно иначе, но я все равно видела за этой личностью, которую она сейчас включила, ту самую сволочь. Меган аккуратно и медленно, как будто растягивая время, ставит на стол свой контейнер и открывает его, оглядывая столовую, видимо, пытаясь взглядом найти Майкла из-за которого мы все пересеклись и были вынуждены тут сидеть, делая вид, что друг другу просто коллеги, а не внутренние враги. — Тебе тоже. — Говорю спокойным голосом, а сама внутри себя чувствую, как эмоции, которые я всегда подавляю, хотят вырваться наружу. Делаю глубокий вдох и вижу, как Меган накалывает на свою вилку салат и как-то опасливо осмотрев его, будто он может быть отравлен, кладет в рот. — Все в порядке? — Слышу неожиданный голос Майкла, обращенный явно к Меган, и он тут же подсаживается ко мне, громко отодвигая и назад ставя стул. — Такая задумчивая. — На это Браун улыбается естественной и легкой улыбкой и кивает головой, как бы без слов говоря ему, что все под контролем. — Сложный день? — Меган аккуратно обводит взглядом меня и Нэнси, по виду которой я понимаю, что она прислушивается к их диалогу, как и я. — Не особо. — Браун явно не хочет продолжать диалог, но дело тут скорее в том, что его слышим мы, чем в ее собеседнике. А если смотреть на Майкла, то ему было все равно где разговаривать и о чем, он был человеком, способным абстрагироваться ото всех и везде, наблюдая только свою цель. — Все в порядке. — Она кивает и снова накалывает на вилку салат и огурец. — Ты только салат? — Слышу по его голосу, что он удивлен, да и, честно говоря, я тоже, так как не важно с какой силой я ненавижу Меган, но ее ребенок не виноват, что его мать убийца, тогда почему она его, как и себя голодом морит? Так задели мои слова, которыми я вчера довела ее до срыва или здесь что-то иное? Меган не была тем человеком на которого бы влияло чужое мнение, она никогда практически не слушала советы, у нее не было комплексов, судя по ее поведению, да и не смотря на то, что она поправилась, она все равно оставалась красивой, что она точно понимала. — Давай я поделюсь с тобой чем-нибудь, хочешь? — Ухмыляюсь от его заботливости и вижу, как Браун мотает головой. — У меня медальоны из говядины с собой, рис и тушеные овощи. Давай поешь. Тебе нужно. — Майкл, я же уже говорила тебе, что не ем мясо. — Отрываю взгляд от своего контейнера и смотрю на Нэнси, по лицу которой понятно, что она удивлена не меньше меня. — Ни мясо, ни рыбу ты можешь мне не предлагать. — Вижу, как она улыбается, а Джонсон вздыхает. — Спасибо, но ничего не надо. — Меган аккуратно кладет свою ладонь ему на руку и улыбается, от чего тот просто расцветает, явно польщенный и воодушевленный ее жестом. Либо Меган кокетничает, либо просто хочет что-то скрыть, например свои эмоции, которые ей сейчас намного сложнее контролировать из-за гормонов. — Меган, извини, что влезаю в ваш диалог, но я не со зла. — Ухмыляюсь и вижу, как лицо Браун приобрело более жесткие черты. Ей явно не понравилось то, что я что-то спросила у нее, но, в любом случае, она не скажет что-то резкое или язвительное, пока здесь Майкл. — Ты вегетарианка? — Если это так, то это будет удивительно, ведь убийца, без капли эмпатии, убивающий невинных детей, не может жалеть животных, причем до той степени, чтобы не есть их мясо. В психологии, конечно, всегда есть исключения. Меган может быть одним из них, но тогда действительно редким случаем. — Можно и так сказать. — Она кивает, явно не желая продолжать со мной разговор и тут же бледнеет, только желая поднести очередную вилку ко рту. Смотрю за ее действиями, а она тяжело дыша, опускает назад вилку и отодвигается на стуле. И я, и Нэнси, и Майкл обращаем на ее плохое состояние внимание и, если говорить честно, я правда буду готова помочь, если у нее какие-то проблемы, только из-за того, что я уважаю беременных женщин, осознавая, какие муки и испытания многие из них проходят. — Меган? — Слышу голос Майкла, а сама наблюдаю за Браун, которая резко встает и из-за стола, бросая беглый взгляд на салат. — Что случилось? — Я сейчас. Не ходи за мной. — Слышу надрыв в ее голосе и тут же она быстро уходит из столовой, направляясь в сторону уборной. — Что случилось? — Слышу растерянный голос Майкла и понимаю, что он действительно переживает и волнуется за Меган, возможно, что если бы она не сказала за ней не ходить, то он бы тут же сорвался, только бы быть рядом. — Она была слишком бледной и так резко ушла… — Токсикоз, скорее всего. — Слышу голос Нэнси и она закрывает свой контейнер, полностью доев лазанью. — Ничего страшного, но приятного в этом мало. — Усмехаюсь от ее слов, понимая, что звучит это так, как будто она сама была беременна и с этим сталкивалась лично. — Придирчиво разглядывала еду, постный салат, старалась есть медленно. Все намекает на то, что столкнулась она с этим явно не впервые. — Киваю, понимая, что ее догадки и замеченные факты сходятся с моими. — Не переживай. — Она спокойно постукивает по столу пальцами и я понимаю, что она намекает на то, чтобы я тоже вставала, заканчивая мучать пасту. — Кстати, ты не знаешь, а кто у нее будет? — Закрываю контейнер, переводя взгляд на Нэнси, показывая, что все поняла и уже собираюсь. — Мальчик или девочка? — Джонсон тут же приободряется, а значит мысль о детях доставляет ему действительное удовольствие, и кивает. — У нее двойня. — Слышу от него и усмехаюсь, понимая, как же Меган будет тяжело справляться с двумя детьми одной. — Две малышки девочки будут. — Киваю, и встаю из-за стола, подходя к Нэнси ближе. — Две прекрасные маленькие девочки. — Он явно рад беременности Меган и скорее всего, хотел бы создать с ней семью, сделав ее женой, а детей принять, как своих, и если Браун это понимает, в чем я уверена на все сто, то не должна бы упускать такой шанс. — Тогда пожелаю вам только приятного времяпровождения вместе. — Ухмыляюсь и он кивает, улыбаясь через силу и явно не искренне. — Благодарю. Тебе тоже. — Я вижу, что он поникший и вижу, что ему явно тяжело сидеть, зная, что Меган плохо, но я почти уверена, что скоро она вернется и рада тому, что в это время меня уже здесь не будет.***
Попрощавшись с Нэнси и обсудив с ней произошедшее, иду к себе в кабинет, зная, что скоро ко мне должны привести Олли. Сегодня я попробую не разговорить ребенка, а узнать другими методами что именно привело к тому, что он замолчал. Он не откроет рот, пока не почувствует себя в безопасности, а значит, что нужно сначала выяснить что его пугает и почему, а дальше уже работать с этим. Его речь — это результат, которого я попытаюсь добиться, а путь к результату — само лечение. Открываю дверь и прохожу к своему столу, достав листы бумаги и восковые мелки. Аккуратно кладу их на край и сажусь за стол, доставая телефон и пролистывая соцсети. У меня есть буквально десять минут до его прихода, поэтому именно их я хотела потратить на то, чтобы немного отдохнуть перед работой с тяжелым ребенком. Проверяю чаты, ленты новостей и посты знакомых, откинувшись на кресле. Время таким образом пролетает незаметно и буквально тут же мне звонят, докладывая о том, что Олли привели родители и сейчас он с санитаром поднимется ко мне в кабинет. Убираю телефон и кладу руки на стол в ожидании моего маленького пациента. Слышу стук в дверь и тут же отвечаю разрешением войти, наблюдая, как медленно открывается дверь и в мой кабинет входит санитар за руку с мальчиком, смотрящим в пол. — Добрый день, доктор Стоун. — Кивает санитар и тут же указывает взглядом на ребенка, как будто бы показывая, что не знает что с ним делать и хочет побыстрее отдать его мне, только бы снять с себя отвественность за его перемещение. — Благодарю, вы свободны. Мальчика можно будет забрать через час. — Он кивает и тут же удаляется, а Олли шаркает кроссовком по полу, все еще не поднимая глаз. — Олли, помнишь меня? — Не показываю никаких эмоций, понимая, что он все равно не смотрит и тут же беру со стола один мелок. — Иди сюда. Мы посидим с тобой и поиграем. — Мальчик никак не реагирует и аккуратно поворачивается к окну, смотря на небо. — Хочешь посмотреть на облака? — Мне нужно добиться от него хотя бы кивка или мотания головой, но на все мои вопросы меня ожидала только немая тишина и звук от тиканья часов, висящих у меня на стене в кабинете. Вижу, как Олли чуть пошатывается, как будто устал и тут же понимаю, что этим воспользуюсь. — Олли, иди сюда. У меня есть кресло мягкое. Тебе понравится на нем сидеть. Когда ноги устают, на нем можно прекрасно расслабиться. — Улыбаюсь, говоря специально короткими фразами, которые будут ему понятны, но ребенок совершенно не обращает на меня внимание, вдруг садясь на пол у двери и обнимая себя за колени. Вздыхаю, понимая, что сейчас буду делать так, как не очень люблю, но мне все равно точно придется, и, поправив на себе халат, встаю с кресла, взяв бумагу и мелки, и подхожу к мальчику, садясь рядом с ним на пол и услышав, как хрустнуло мое колено. — Мы можем и лечь. — Усмехаюсь, говоря это больше в шутку, но тут же, Олли убирает руки от коленей и ложиться на живот на пол, наконец-то поворачиваясь в мою сторону, смотря все тем же пустым взглядом, не выражающий никаких чувств. В нем умерло все детское, все живое, вся свобода и счастье которое теплилось. Что же с тобой сделали, Олли? И кто? — Будешь рисовать со мной? — Протягиваю ребенку листок и кладу мелки, раскладывая их по полу. Олли аккуратно берет черный мелок маленькими тонкими пальчиками и ставит точку на листе бумаги, походу, не желая дальше продолжать рисовать. Вздохнув, и поняв, что уже все равно села на пол, ложусь рядом с Олли, чуть привставая на локтях и улыбаюсь ему, взяв желтый мелок. На верхней части листа рисую мордочку кошки и смотрю за реакцией Олли, который наблюдает за моими действиями, но без энтузиазма. — Это моя кошка Тэсса. — Улыбаюсь, обращая улыбку к мальчику и тот вдруг кивает, черным мелком начиная рисовать что-то рядом. — Это твой питомец? — Смотрю на собаку, больше похожую на волка, а Олли кивает, дорисовывая моей кошке миску и лежанку. — Красивый. — Он кивает, а я понимаю, что наконец-то вышла сейчас с ним на контакт, и именно в данный момент могу получить больше всего информации. — Когда я была маленькой, я часто от страха пряталась под кроватью, в шкафу и в корзине из-под белья. — С каждым словом ставлю точку желтым мелком и вижу, обращенный на меня, взгляд ребенка. — Я боялась темноты. — Беру серый мелок и начинаю закрашивать часть листа. — В темноте я всегда чувствовала себя одинокой и незащищенной, как будто кто-то мог схватить меня. — С каждым моим словом я смотрела за реакцией ребенка. Мне было важно каждое движение и любая его реакция. — Но когда я рисовала темноту, закрашивая лист черным карандашом, то после этого мне становилось легче, а знаешь, почему? — Олли вдруг снова берет свой мелок и я тут же подсовываю ему новый лист. — Потому что нарисованный страх становился таким маленьким и безопасным, что вызывал только улыбку. — Улыбаюсь, но делаю это с трудом, так как вижу, что Олли начинает рисовать фигуру какого-то человека. — Если ты хочешь избавиться от страха, то можно просто нарисовать его и… — Не успеваю договорить, как Олли вдруг хватает лист и тут же разрывает его на два куска, а потом сразу еще раз, начиная плакать. Аккуратно забираю у него остаток листа и откладываю в сторону, трогая ребенка за руку. Скорее всего, сегодня я точно не смогу вытащить из него большей информации, а значит, что и сеанс нужно закончить будет раньше. Я уже продвинулась достаточно. У меня наконец-то появилось хоть что-то, за что можно зацепиться — его рисунок. Собрать его части в единое целое и склеить скотчем не составит проблем, а там дело техники — увидеть на рисунке особые приметы, если они есть и показать его родителям или попытаться определить самой. — Олли. — Зову его по имени, пытаясь привлечь внимание мальчика, чтобы успокоить, и тут же он вдруг вскакивает на ноги и бросается ко мне, прижимаясь и как будто пытаясь слиться со мной. — Тише, Олли, все хорошо, слышишь меня? — Мне не отвечают, а мальчик только сильнее начинает плакать, вытирая лицо о мой халат. — Тот человек с картинки не причинит тебе больше вреда. Ты со мной. — Говорю громко, чтобы перекричать его плач и из-за этого получается так же строго, от чего вдруг мальчик замолкает и отлипает от меня, смотря своими карими, мокрыми от слез, глазами. — Этот человек сделал тебе больно? — Нужно жать до конца. Нельзя его отпускать. — Покажи мне что он делал. Нарисуй. — На самом деле, в таких ситуациях используют куклу или какую-то мягкую игрушку, но сейчас у меня нет времени искать этот предмет. Момент истерики и эмоционального всплеска будет упущен. — Олли. — Ребенок смотрит в окно и поджимает губы, рассматривая небо, а потом переводит взгляд в пол, вставая на ноги. Его потряхивает и из-за этого он весь сжимается, но уже совсем не смотрит на меня. — Ты хочешь к маме и папе? — Вижу, как ребенок чуть заметно кивает и тут же складывает руки в замок спереди. — Олли. — Подхожу к нему ближе и чуть приобнимаю, кладя руку на плечо. — Ты молодец сегодня. — Улыбаюсь, хотя он этого и не видит и киваю сама себе. — Тебя отведут к родителям, не бойся. Подхожу к столу и вытаскиваю телефон, набирая на пост. Сообщаю о том, что мальчика нужно забрать и отвести родителям, а так же о том, чтобы им передали, что я лично хочу поговорить с ними завтра после обеда. За это время я смогу собрать воедино картинку, нарисованную Олли и так же, подготовиться к диалогу, собрав все факты и реакцию ребенка на то, что он нарисовал. Спустя пять минут за Олли пришли, взяв за руку и уведя в коридор. Все время до прихода санитара он стоял у двери и чуть покачивался, смотря только в пол. Он не помахал мне ладошкой на прощание, не поднял голову. Он был эмоционально истощен после истерики и я это видела, но так же видела то, что он доверяет мне, а доверие — самое важное в работе с такими пациентами. После ухода мальчика, я собрала листы и мелки, убрав все в ящик стола, попыталась отряхнуть белоснежный халат от грязи, налипшей на него с пола и от пятен слез, оставленными Олли, но поняв, что это невозможно и мне точно придется его стирать, прекратила попытки. Время пролетало достаточно быстро. Сегодня мне еще нужно было принять Эмми и этим я планировала заняться в ближайшее время, но сначала немного перевести дыхание после Олли, сделав то дело, которое не хотела откладывать на потом. Вздыхаю, и достаю ноутбук, ставя его на стол. Открываю файл с шаблоном специального заявления на выписку и начинаю заполнять его на имя заведующего отделением. Вбиваю паспортные данные своей пациентки и с ухмылкой на лице провожу взглядом по ее имени и фамилии — «Эстер Коллинс».